Училка - Наталия Терентьева

Глава 4

— Мамуль, тебе эта кофточка очень идет! — Настька за завтраком потянулась ко мне и погладила меня по груди. — Очень красиво.

— Ага! — активно согласился Никитос с полным ртом и изо всей силы неловко шлепнул ложкой по каше. — Ой…

— Силушка богатырская, Никитос, да ручки-криворучки! Ай ты, господи…

— Мам, извини, хочешь, я водой тебе замою… — Никитос, сам измазанный кашей до ушей, застыл с полной ложкой.

Я посмотрела на пятно на блузке.

— Да ладно! Я лучше переоденусь. Доедайте.

В своей комнате я быстро скинула нарядную блузку, которую я накануне купила, в стиле своей мамы — с большим односторонним жабо. В мамины времена асимметрии в одежде еще не знали. А сейчас — самая фишка. С одной стороны пусто, с другой — густо — взбитая пена кружев. Глупо и нарядно до безумия. Вот и хорошо, что Никитос не рассчитал и брызнул на меня. Не мое это. Подумав, я и костюм сняла. Надену как-нибудь… На праздник. Я влезла в привычные тугие брючки. Не знаю, мне нравится. Свитер подлиннее, поприличнее, белый, скажем, вот и нормально. Лишнего не видно. А у меня приятное подтянутое ощущение. И в белом я выгляжу мирно и свежо. Вчера убегались на лыжах с малышней и Игоряшей — так румянец на пол-лица. И косметика никакая не нужна. Кстати. Я сняла украшения, которые теперь ни к чему. Вот, всё привычно и нормально. Я волнуюсь, что ли? Ну да. Мне важно, как меня встретят.

— Мам, ты, главное, запомни, как их зовут. Поняла? — напутствовал меня Никитос. — А то у нас училка по английскому никого не зна…

— Учительница, Никита, а не училка.

— Ну да. Вот она… а-а-а… — Никитос, прыгавший на одной ноге, не удержался и упал в сугроб. И стал тут же громко хохотать, совершенно не собираясь вставать.

— Никита!

— Мам, он так и в классе хохочет, а Юлия Игоревна плачет, — сообщила мне Настька.

— Плачет? Отчего?

— Не знаю. От горя, наверно.

Я рывком за шкирку подняла Никитоса и стала отряхивать с него снег.

— Мам, плохо в темноте ходить в школу, правда?

— Правда. — Я поправила шапку Настьке, уцепившейся за мой карман. — Карман мне не оторви, за руку держись. Никитос, имей в виду, если ты не перестанешь Юлию Игоревну доводить, я тебя в другую школу переведу.

— В коррекционную? Я — за! Там уроков не задают. Ой, мам, кажется, зуб сейчас выпадет! — Никитос, не останавливаясь, полез всей пятерней себе в рот.

— Мам, он вчера на уроке один зуб себе вынул. И хотел еще Колянычу вынуть. Но Юлия Игоревна не разрешила.

— Насть…

Я не знала, что сказать. С одной стороны, я должна все это знать. С другой — получается, что Настька сейчас ябедничает на своего собственного брата.

— Так, знаете, люди, я вообще-то волнуюсь. Я первый день иду на работу. Хорош меня теребить по пустякам. Зуб свой оставь в покое, а ты, Настя… — Я взглянула на доверчиво хлопающую глазами Настьку.

Вот ведь слышит мой недовольный голос, а все равно смотрит доверчиво и нежно. А я, мать-сволочь, — за сына, потому что мне так природа велела. Любить сына. Когда-то он станет последним мужчиной, которому я захочу нравиться. Да и сейчас, собственно, единственный.

Я не стала ругать Настьку, переложила оба портфеля в одну руку и другой взяла ее замерзшую ладошку.

— Где твои варежки?

— Вчера промокли. Я их сушить положила…

— Ясно. Ты справилась с математикой? Я даже не проверила.

— Справилась! — радостно улыбнулась Настька. — У меня тоже зуб шатается, мам. Только я не дам Никитосу его вырывать.

— Хорошо.

Моя милая девочка, она давно привыкла к тому, что ее слушают только тогда, когда Никитос наконец наорется и замолчит, передыхая.

— А, да, вот, мам! — Никитос шел и стучал меня по руке до тех пор, пока я не посмотрела на него. — Мам, мам, мам! Я же чуть не забыл тебе сказать! Вот наша училка по английскому…

— Учительница! — теперь уже Настька поправила его и тут же полетела в снег.

— Все, народ, как хотите. Вы играйте, а я пошла. — Нагруженная их стопудовыми чемоданами с учебниками, я быстро направилась вперед.

— Ма-ам! — завыл Никитос за двоих. — Подожди! Я же не спросил вчера самое главное!

— Что?

— А ведь правда, что Воробьевы горы в честь Воробьевых названы? Значит, в честь меня и Настьки? Я сказал, а Юлия Игоревна долго ругалась… Она сказала, что у меня… м-м-м… как это… Насть, как это слово?

— Псевдомафия! — сказала Настька, наконец догнав меня и снова уцепившись за карман.

Я засмеялась.

— Псевдомафия… Что это?

— Ну или… какая-то веломафия…

— Мания величия, что ли?

— Да, да, мания! Представляешь, мам?

— Всё, побежали! Держитесь оба за меня и больше не падайте, пожалуйста!

Хорошо иметь ребенка, а двоих — еще лучше. Комплект девочка-мальчик сильно добавляет к полноте бытия. Не знаю, что я скажу потом, когда они вырастут. Но пока мне кажется, что именно как-то так и должно всё быть.

— Здравствуйте, меня зовут Анна Леонидовна. Садитесь, пожалуйста.

Я смотрела на детей. Дети они или уже не дети? Одиннадцатый класс. Не думала, что именно с таких учеников начнется моя жизнь и работа в школе. Мне сказали, что это экспериментальный класс — русский и литература у них в полном объеме, не делятся по профилям. Делится история и физика. Сейчас передо мной сидел весь одиннадцатый.

— Садитесь… — от растерянности повторила я.

Кто-то, собственно, и не вставал. Сидел, развалясь, и разглядывал меня. Кто-то не сел. Стояли задом, вполоборота, общались, что-то друг другу показывали. Один пошел к двери.

— Ты, прости, куда идешь? — поинтересовалась я.

Мальчик-дядя, не обернувшись, проговорил:

— Отвали.

— Не обращайте внимания! — красивая девушка, сидящая на второй парте, громко и уверенно обратилась ко мне. — Он урод.

Урод, уже открывший дверь, обернулся на девушку и выплюнул грязное словцо. Та даже не шелохнулась, не ответила.

— Ignore, это правильно, — заметила я и увидела интерес сразу на нескольких лицах.

— Я не понял, у нас какой сейчас урок? — проговорил кто-то с задней парты. И нарочито громко зевнул.

— Русский, Громовский! Проснись, — сказала, не оборачиваясь, всё та же красивая девушка. — А действительно, почему ignore, а не «игнорируй»? Это не одно и то же?

— Нет, — улыбнулась я. — В русском «игнорировать» есть легкое раздражение, поза, негативный оттенок. А английское слово нейтральное. Не хорошее, не плохое. В этом разница.

— А вы что, английский хорошо знаете? — лениво спросил юноша с очень странным лицом, худым, похожим на обтянутый кожей череп. — Или только так, для понтов? Подготовились?

— Подготовились, — кивнула я, чувствуя легкую тревогу. — И для понтов. Хорошо я знаю немецкий и русский.

А что они, собственно, так на меня нападают? Во мне что-то не так?

— Не обращайте на них внимания, — ответила на мои мысли красивая девушка. — Я — Саша Лудянина.

— А тебя как зовут? — спросила я некрасивого наглого юношу.

— А меня зовут на «вы», — ответил он мне.

— Может, вы выйдете вместе с первым товарищем? — спросила я его.

— Во-первых, Шимяко мне не товарищ. Вам Лудянина объяснила, что он урод, для всех нас урод. А во-вторых, не разбрасывайтесь лучшими учениками, Анна Батьковна. Сначала разберитесь, кто есть who в этом классе.

— Миша! — одернула его красивая Саша Лудянина. — Успокойся, хватит. Анна Леонидовна, это Миша Сергеев, наш почти медалист.

— А почему почти? — машинально спросила я, тут же подумав, что не стоит, вероятно, поддерживать все темы, которые подкидывают мне эти переросшие школу детки.

— Потому что медаль мне на фиг не нужна, — ответил Миша и с хрустом потянулся, привстав на стуле. — Геморрой в вашей школе заработаешь.

— Ты хочешь обсуждать состояние болезненных трещин в своем заднем проходе? — спросила я Мишу, не очень уверенная, что последует за этим вопросом.

Миша сильно покраснел. И даже встал из-за стола. Ничего себе. Ну да, они еще дети. Хамские, ужасные, с четырнадцати лет пытающиеся повторить то, что они с двенадцати или раньше видят в мировой сети, где открыты двери в чужие спальни, в притоны, в туалет, в гинекологический кабинет, в психиатрическую клинику. Всё, что человечество прятало от своих же собственных глаз, теперь можно посмотреть в любое время, в любом месте, в любом возрасте. Не пощупать, и не потрогать, и не понюхать, но посмотреть в деталях. А вот пощупать — они пытаются организовать себе сами, кто как сумеет — в летних лагерях, дома, пока нет родителей, в кустах на даче.

— Вы считаете, что я маленький мальчик, которому можно говорить всё, что вам в голову придет? — спросил меня Миша, красный и злой.

— Тему подкинул ты. Я лишь развила ее до логической точки. Точнее, запятой.

— Не надо, — сказал Миша. — Я понял. Писать что-нибудь будем?