Берсерки - Вольфганг Акунов

Народное ополчение (ледунг) было наиболее древним и естественным видом вооруженных сил. Истоки его происхождения коренились в глубокой древности и были столь же стары, как и сам организованный социум. Как неоднократно отмечалось, конунги (короли) Норвегии (равно и других скандинавских стран) не располагали — из-за неполного развития феодального землевладения — достаточным количеством профессиональных воинов, чтобы опираться только на дружину и ленников, не считались с низкой боеспособностью крестьянского ополчения и постоянно созывали его. С этим следует согласиться — за одним исключением. Представляется, что, как раз, напротив, в силу специфически заторможенных в Скандинавии процессов исторического развития эффективность этого ополчения на уровне отдельного бойца вряд ли принципиально отличалась от эффективности профессионала-дружинника — по крайней мере, в эпоху норманнов викингов. Многотысячные армии, осуществлявшие все наиболее массовые походы викингов, состояли в основном из покинувших родной дом бондов (свободных крестьян). Что же касается вооружения, то ни археологические находки, ни простая логика и здравый смысл не позволяют всерьез говорить о какой-либо экстраординарной оснащенности оружием дружинников-профессионалов. Поголовно закованные в железо толпы язычников — скорее преувеличенный ужасом плод сознания европейских хронистов да еще авторов современных бестселлеров в жанре «fantasy», чем историческая реальность. Невероятно, чтобы нищий — по европейским меркам — полуостров мог снабжать своих обитателей не только большим, но хотя бы равным с франкскими или англосаксонскими армиями количеством вооружения. В пользу этого свидетельствует и постоянный импорт оружия на Север с Рейна; столь же постоянными были, наверняка, захваты трофеев во время материковых и островных кампаний. Те победы, которые достигались викингами при прочих равных условиях (численный паритет, отсутствие фактора внезапности или помощи «пятой колонны»), были следствием отчасти большего искусства при обращении с оружием в бою, главным же образом более высокого боевого духа и психологических установок. Стоит напомнить, что многие наиболее воинственные и агрессивные, оставившие яркий след в истории герои саг, наподобие Греттира, лишь эпизодически входили в состав дружин каких-либо конунгов, по большей же части вели жизнь бойцов-одиночек и предпочитали действовать на свой страх и риск. Вообще способности к рукопашному бою, судя по всему, были, как и в любом ином обществе, строго индивидуальной особенностью того или иного человека, а масса превратностей повседневной жизни поддерживала постоянную боеготовность бондов, частенько вынужденных обнажать оружие. Основной же функцией ополчения следует считать решение задач местной обороны (в Норвегии, в частности, обороны побережья, чему и служили реформы Хакона Доброго). Народное ополчение служило, в свою очередь, источником рекрутирования новых членов в дружины. Два типа дружин имеют много общего между собой и отчасти генетически связаны. Дружины, группировавшиеся вокруг конунгов, также имели давнюю историю. Общеизвестен пассаж древнеримского историка, писателя и государственного деятеля Публия Корнелия Тацита о юношах, стремящихся поступить на военную службу к выдающимся вождям: они «собираются возле отличающихся телесною силой и уже проявивших себя на деле, и никому не зазорно состоять их дружинниками» (Тацит «О происхождении германцев», 1993. С. 13). Примечательно, что уже тогда дружина не была однородна, в ней присутствовали ранговые различия. Несомненно, этот институт — ровесник самой власти, которая не могла возникать на одном личном обаянии и авторитете вождя, но была изначально гармоничным сочетанием славы собственных подвигов и страха окружающих перед открытым принуждением. Собственно, история сложения вокруг династий конунгов их военных отрядов и борьба руками членов этих отрядов за установление власти конунга на возможно большей территории — и есть история генезиса государства. Третий тип вооруженных формирований — дружины викингов. Быть может, более явственно, в рафинированном виде, эти дружины предстают перед нами не в заморских походах, а в самой Скандинавии, где они были в отдельные эпохи настоящим бедствием для коренных обитателей, становившихся объектом их внимания как источник добычи. Именно в Скандинавии, среди своих соотечественников, в столкновениях с единоплеменниками и соседями, дружина викингов и приобрела свой завершенный вид, в котором вышла на международную арену и стала достоянием истории. Причем начались эта внутренние походы, разумеется, очень давно, будучи ярким проявлением эпохи военной демократии. «Сага об Инглингах» наполнена сообщениями о бесконечных «экспроприациях» данов в Швеции и наоборот. Выделить эту дружину среди прочих отрядов для пристального анализа можно. Труднее адекватно ее охарактеризовать. Ее история берет начало задолго до первых походов викингов. Первоначально, в эпоху Публия Корнелия Тацита, и позднее, в эпоху Великого переселения народов, вообще отсутствовала граница между такими «вольными» дружинами и дружинами конунгов. В условиях, когда не существовало даже зачатков официальной государственности, в принципе не могло быть никаких «побочных» дружинных институтов. Все вожди, обраставшие дружиной, были примерно в равном положении (см. вышеприведенный пассаж Тацита). Позднее, в вендельскую эпоху (VI–VIII вв.), предпринимаются первые зафиксированные попытки создания объединений протогосударственного типа, изначально основанных на сакральной практике — держава Инглингов в Швеции, Скьольдунгов — в Дании. И первый «поход викингов» в 521 г., поход Хигелака-Хуглейка, был, по сути своей, «протогосударственным» мероприятием. Родственник верховного правителя данов самим фактом своего руководства придавал походу статус такового. Что же касается избыточных, маргинальных элементов, то они выталкивались из структуры вендельского социума на пустующие территории, т. е. происходила достаточно крупномасштабная внутренняя колонизация. Наконец, в эпоху викингов свободные дружины окончательно выделяются как особый тип — тип не только воинского формирования, но и особого уклада жизни целой группы людей, группы весьма многочисленной. Комплекс причин — нехватка земли для младших сыновей, недостаточная прибыльность хозяйства для самостоятельных и часто семейных землевладельцев, жажда подвигов и приключений для всех категорий — побуждал сниматься со своих мест значительное количество людей. Для большинства это было сезонным и временным занятием. Безусловно справедливым выглядит усмотрение в викинге прежде всего и главным образом искателя «нового социального качества» — качества феодала (обычно за пределами Скандинавии), королевского дружинника или купца. Дружины, отправлявшиеся за море, по-видимому, чаще всего имели смешанный состав, где наряду с «профессиональными викингами» присутствовало изрядное количество «викингов временных», которые после похода (или серии походов) возвращались к своему хозяйству. К тому же, — если, конечно, отряд не оставался за морем, — ремесло викинга оставалось профессией сезонной. Так же обстояло дело и с руководителями; среди конунгов (фактически — князей, значение «король», «монарх» слово «конунг» обрело позднее) — предводителей этих дружин — были такие, кто имел собственные владения, а были и безземельные отщепенцы, младшие сыновья и т. д. Из них (разумеется, не от одной хорошей жизни, но вынужденно) рекрутировалось сословие морских конунгов, тех, у кого «были большие дружины, а владений не было». Только тот мог с полным правом называться морским конунгом, кто «никогда не спал под закопченной крышей и никогда не пировал у очага» («Сага об Инглингах»). Существенной разницы между этими предводителями и конунгами, боровшимися за власть над всей страной, не было. Видимо, единственным критерием, по которому можно было оценить в глазах современников правомерность притязаний на верховенство, была степень родства претендента с древом прежних правителей — Инглингов или Скьольдунгов. Однако в наибольшей степени черты стихии викинга были присущи отрядам предельно маргинализированных элементов, часто просто не утруждавших себя поиском приключений на стороне, за морем, а промышлявших за счет относительно менее воинственных соседей. Один из хрестоматийных примеров описан в «Саге о Греттире»: «Людям казалось большим непорядком, что разбойники и бер-серки принуждали достойных людей к поединкам, покушаясь на их жен и добро, и не платили виры за тех, кто погибал от их руки. Многих так опозорили: кто поплатился добром, а кто и жизнью… Называют двух братьев, которые были всех хуже. Одного звали Торир Брюхо, а другого Эгмунд Злой. Они были родом с Халогаланда, сильнее и выше ростом, чем прочие люди. Они были берсерками и, впадая в ярость, никого не щадили. Они уводили мужних жен и отцовских дочерей и, продержав неделю или две у себя, отсылали назад. Где толыю они не появлялись, всюду грабили и учиняли всякие другие бесчинства». Как бы продолжает этот эпизод весьма популярная сцена стычки Греттира со Снэколлем-берсерком, которому он выломал челюсть. Сага отмечает: «Тогда часто бывало в Норвегии, что лесные бродяги выходили из лесов». Видимо, действительно борьба с подобными отрядами была чрезвычайно актуальной. Сага особо оговаривает, что члены этих шаек, как и их руководители, были обыкновенными бондами, т. е. не имели какого-то особого социального преимущества, не были конунгами или ярлами (аристократами). Да и в тех «классических» дружинах, которыми предводительствовали конунги, влияние последних было достаточно ограниченным, заметное место в дружинах занимали заслуженные самостоятельные воины. Таким образом, дружина викингов представляет собой первооснову и первичную организационную структуру социально подвижной части общества Скандинавии догосударственной и протогосударственной эпохи, единый и самодовлеющий организм с достаточно устойчивой и слабо стратифицированной (что повышало устойчивость) внутренней структурой и обновляющимся составом. Причем дружина «морского конунга» и шайка берсерков могут выступать как явления сопоставимые — имеющие общие источники происхождения, хотя и преследующие различные цели. Представляется продуктивной оценка дружины викингов с точки зрения критериев социальной психологии. Она выступает как классический образец так называемой малой группы. Количественный состав мог очень существенно варьироваться. Здесь и классические 12 берсерков, восходящие к мифологическим вождям Асгарда (обители богов-асов), и упоминаемые в сагах команды в 20,30,60,100 человек. «Сага о Хальвдане Черном» упоминает отряд из 30 человек под предводительством берсерка Хаки; другой вождь, Харек, возглавлял команду в 100 человек. Бурное время Гаральда (Харальда) Прекрасноволосого оставило немало свидетельств о численном составе дружин. Хаки сын Гандальва ходил на Вестфольд с тремя сотнями воинов. Хаук Длинные Чулки возглавлял команду из 30 бойцов. Популярный метод расправы с врагами — сожжение в доме вместе с дружиной — также оставил по себе свидетельства о количестве этих неудачников: в «Саге о Харальде Прекрасноволосом» упомянуты количественные характеристики по крайней мере двух таких незадачливых отрядов. Ренгвальда ярла сожгли в компании 60 дружинников, другой конунг в пламени увел с собой в Валгаллу 90 воинов. Примерно столетием позже, при Олафе Трюггвасоне, находим упоминание о Хаконе, который предводительствовал отрядом из 30 человек, причем все верхом (трудно сказать, веление ли это времени, — все-таки рубеж XI в., — специфика воинов из какой-то конкретной местности, либо просто особенность конкретной ситуации) («Сага об Олафе сыне Трюггви», III). Этот микросоциум был пронизан многочисленными связями межличностного порядка (фелаги) и подчиненности конунгу; возникали линии, скрепляющие его не только по вертикали, но и по горизонтали. Создавалась структура маргинальной группы по типу группы криминальной. Сходство усиливалось противостоянием всех вместе основному населению, — естественно, враждебно настроенному, в отличие от пользовавшихся благами заморских походов членов родов и семей «классических» викингов. Разумеется, прохладные оценки викингов со стороны мирного населения, регулярно отмечаемые в сагах, относились именно к первой категории. Маргинализировалось и самосознание. В пользу этого свидетельствует и весьма убедительная, на наш взгляд, этимология слова «викинг», выводимая из глагола «vikja» — «поворачивать, отклоняться». Само «рекрутирование» осуществлялось в силу притягательности образа викинга как такового (дружина, с точки зрения критериев социальной психологии, — тип референтной группы — группы, в которой престижно состоять). Бытование в вендельскую эпоху и позднее обильного тотемистического материала (вепри-кабаны и хищные птицы на оружии и т. д.), маркирует наличие определенных воинских союзов. Распространение в дружинной среде культов Одина и особенно Тора; восторженный пафос и само содержание скальдической поэзии, воспевающей культ битвы как таковой; специфичность воздаяния в мире ином в форме весьма своеобразного роскошно-казарменного блаженства в Валгалле, недоступного не-воинам, — все это демонстрирует сложение определенного, во многом тупикового, ответвления норм родовой морали в форме дружинной идеологии. Скандинавия эпохи викингов представляла собой уникальный регион, характеризующийся крайним и наиболее полным воплощением заложенных в германском языческом варварском обществе потенциальных возможностей. Это то, чем могла стать и не стала германская Европа, «сбитая с пути истинного» слишком близким знакомством с Римом и христианизацией. Оттого Скандинавия для нас — своего рода увеличительное стекло, при аккуратном обращении позволяющее исследовать, в частности, дружинный быт и дружинную идеологию предшествующей поры с высокой степенью достоверности, «выпячивающее» тенденции, слабо различимые по ранним источникам. Следует отметить, что в стадиально близких обществах Европы, переживавших тот же этап развития — в рамках так называемой Балтийской цивилизации, среди финских и балгских племен, на Руси, возможно и в Польше — формировались сходные формы дружин. Причем скандинавские дружины были именно образцом для подражания — как наиболее эффективные в своем роде примеры. По их образу и подобию сбивались команды из жадной до воинских новшеств молодежи и опытных воинов в сопредельных со Скандинавией странах, их оружием, — частью приобретенным, частью скопированным, — они вооружались. Идеологическим катализатором данного процесса были особенности воинской психологии, архетип которой не претерпевал принципиальных изменений с течением тысячелетий. Основная ее черта — переплетение на первый взгляд взаимоисключающих тенденций: с одной стороны — обостренной тяги ко всем новшествам оружейного, тактического и стратегического плана; с другой же — чрезвычайного консерватизма многих ценностных и поведенческих характеристик, длительное и устойчивое бытование суеверий (пограничные состояния психики в современных воинских коллективах, острое переживание суеверий, преимущественно в группе риска (пилоты, десантники, танкисты, подводники и т. д.). Известно, что свободные самоорганизующиеся дружины викингов частью поглощаются, частью истребляются усиливающимися отрядами скандинавских конунгов, претендующих на единодержавный трон. Судя по всему, эти отряды, базировавшиеся либо на островах, либо на устраивавших их точках страны, не угрожали напрямую власти алчущих единодержавия конунгов, но отбирали у них часть потенциальной добычи, взимая ее методом откровенно «догосударственным» и в свою пользу. Да, к тому же они явно дестабилизировали обстановку, ибо при всей своей постоянной боеготовности бонды все же высоко ценили мир и покой, а, соответственно, и владетель, оный мир устанавливающий, имел шансы на успех у населения. Таким образом, основой и главной движущей силой грабительских, завоевательных и отчасти торговых походов скандинавов стала дружина викингов — чрезвычайно эффективная (а в рамках раннего Средневековья — максимально эффективная) форма воинского добровольческого профессионального объединения, бытующая в двух основных вариантах: 1) частично оторванный от традиционной родовой структуры отряд под руководством конунга-короля (морского конунга, морского короля) и 2) полностью маргинализированный воинский коллектив по типу бандформирования. В Северной Европе раннего Средневековья этот стадиальный институт позднего родового и раннего государственного общества достиг своего апогея, приобретая законченные и во многом рафинированные формы.