Звёзды нашей молодости. Эксклюзивные интервью с кумирами ХХ века и рассказы о них - Борис Сударов

– Освещать процесс было поручено большой группе советских журналистов, писателей, кинематографистов, фотокорреспондентов. По указанию Сталина, в Нюрнберг были направлены Кукрыниксы и ваш покорный слуга. Как я уже говорил, карикатуры на Гитлера, Геббельса, Геринга еще в довоенные годы появлялись в наших газетах и журналах. С особым удовольствием рисовали мы толстобрюхого, увешанного орденами Геринга, других главарей фашистской Германии. И вот они сейчас перед нами воочию, в натуре, а не на фотографии. В перерыве можно подойти вплотную к барьеру, ограждавшему скамью подсудимых, и уставиться на «рейхсмаршала», словно на змею за стеклом в террариуме зоопарка, не боясь, что он может ужалить.

– Вам не приходилось общаться со Сталиным?

– Я видел и слышал его на разных собраниях, выступлениях много раз, начиная с 20-х годов. А вот непосредственно, лично разговаривать, общаться с ним, как это было, скажем, с Троцким, Бухариным, другими видными руководителями, не приходилось. Только по телефону. Или мне передавали его указания.

Самый любопытный «карикатурный эпизод» состоялся в сорок седьмом году, в самом начале «холодной войны». Как-то меня вызвали к Жданову:

– Вы, наверное, читали в газетах о военном проникновении американцев в Арктику под предлогом, что им из Арктики будто бы грозит «русская опасность». Товарищ Сталин сказал, что «это дело надо бить смехом». Просил переговорить, не возьметесь ли вы нарисовать карикатуру на эту тему.

Я склонил голову, слегка развел руками, дескать, это для меня большая честь.

– Позвольте только, Андрей Александрович, один вопрос. Когда это нужно?

– Мы вас не торопим, но задерживать особенно не надо.

По дороге домой я размышлял над этим туманным ответом. «Мы вас не торопим», значит, если я нарисую эту карикатуру через день или два, могут сказать: «Поторопился, несерьезно отнесся к заданию товарища Сталина. Схалтурил…». Это опасно. А если принести рисунок через четыре – пять дней, могут сказать: «Задержал. Затянул. Не учел оперативности задания товарища Сталина». Это еще опаснее. Я решил избрать «золотую середину»: приступить к работе завтра, закончить через день и затем позвонить в секретариат Жданову, что все готово.

Так и поступил. Наутро положил на стол большой лист ватмана и не спеша принялся за работу. Выполнив эскиз в карандаше, я решил, что на сегодня с меня хватит. Отложил рисунок в сторону, сладко потянулся и… в эту минуту зазвонил телефон.

– Товарищ Ефимов?

– Да.

– Ждите у телефона. С вами будет говорить товарищ Сталин.

Я вздрогнул, ноги сами меня подняли со стула. После паузы услышал знакомый, с акцентом голос. Не здороваясь, Сталин спросил:

– С вами вчера говорил товарищ Жданов по поводу сатиры. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Понимаю, товарищ Сталин.

– Вы там изображаете одну персону. Вы понимаете, о ком я говорю?

– Понимаю, товарищ Сталин.

– Так вот, эту личность надо изобразить так, чтобы она, как говорится, была вооружена до зубов. Самолеты там всякие, танки, пушки. Вам понятно?

На какую-то долю секунды мелькнула озорная мысль сказать: «Товарищ Сталин! А я так уже нарисовал! Сам догадался!». Но вслух я, естественно, ответил:

– Понятно, товарищ Сталин.

– Когда мы можем получить эту штуку?

– Э-э… Товарищ Жданов сказал, что не надо торо…

– Мы хотели бы получить это сегодня к шести часам.

– Хорошо, товарищ Сталин.

– В шесть часов к вам приедут, – сказал Сталин и положил трубку.

Я глянул на часы – половина четвертого. Ну, думаю, пропал. Там работы еще по меньшей мере на сутки. Но бывают в жизни чудеса. Я успел все сделать и передать рисунок приехавшему ровно в шесть фельдъегерю. Стал ждать. Прошел день. На утро зазвонил телефон. Просили приехать в ЦК к Жданову. Андрей Александрович любезно встретил меня, дружелюбно так поддерживая за талию, подвел к столу, на котором лежал мой рисунок.

– Мы рассмотрели и обсудили вашу работу. Есть поправки. Они сделаны рукой товарища Сталина, – многозначительно сказал Жданов. – В основном, по тексту. Правда, некоторые члены Политбюро высказали мнение, что у Эйзенхауэра слишком акцентирован зад. Но товарищ Сталин не придал этому значения.

– Интересно, какие же поправки были внесены в ваш рисунок рукой Сталина?

– Прежде всего, сверху листа красным карандашом было начертано печатными буквами: «Эйзенхауэр обороняется» и подчеркнуто легкой волнистой линией. Ниже тем же красным карандашом написано «Се…» Но тут красный карандаш, видимо, сломался. И дальше уже простым – «…верный полюс», а пониже, по краям рисунка, – «Аляска» и «Канада».

– Товарищ Сталин сказал, – пояснил мне Жданов, – надо, чтобы было абсолютно ясно, что это Арктика, а не Антарктика.

Гораздо больше было замечаний по тексту, написанному мной. Слова «бурная активность» Сталин заменил на «боевая активность», «в этом мирном районе» – на «в этом безлюдном районе». Где-то, как заправский редактор, Сталин переставил слова, что-то вовсе вычеркнул. С этими поправками карикатура была через два дня напечатана в «Правде».

Надо сказать, что замечания Сталина были всегда точны и ясны, и по-своему убедительны. Политическим карикатурам он придавал большое значение.

– Вы, наверное, устали, Борис Ефимович. Тем не менее, не могу не задать последний, банальный вопрос. Как вам удалось в ваши годы сохранить подобную живость и ясность ума, такую физическую форму?

– Когда много лет тому назад Михаил Михайлович Краснов, светило в области офтальмологии, прооперировал мне глаз, и он после этого вообще перестал видеть, я спросил профессора, в чем дело. Краснов ответил мне тогда: «А чёрт его знает! Все было сделано, как надо». Вот и я, отвечая на ваш вопрос, скажу: а чёрт его знает. Специально для этого я ничего не делал: не соблюдал режима или какой-то специальной диеты. Жил, как все нормальные люди.

Когда мой брат погиб в бериевских застенках, он был еще совсем молодым. Возможно, не прожитые им годы Всевышний подарил мне, потому я так долго живу…

БОРИС ЧИРКОВ,

народный артист: «КРУТИТСЯ, ВЕРТИТСЯ ШАР ГОЛУБОЙ…»

Фильмы с участием народного артиста СССР, лауреата пяти Государственных премий, Героя Социалистического Труда Бориса Петровича Чиркова: Трилогия о Максиме, «Чапаев», «Пархоменко», «Учитель», «Верные друзья» и многие другие – стали классикой нашего кино. О том, как парень из простой рабочей семьи Борис Чирков стал известным артистом, о его творческом пути в театре и кино мы беседуем с его дочерью, хранителем семейных традиций Людмилой Борисовной Чирковой.

– Детские и юношеские годы отца, – говорит Людмила Борисовна, – прошли в небольшом уездном городке Вятской губернии Нолинске. Еще в школьные годы он проявил интерес к творчеству, которое затем стало смыслом всей его жизни. Он пел в детском школьном хоре, а став постарше, уже в реальном училище, активно участвовал в художественной самодеятельности городского драмкружка.

Смешную историю о том, с чего начиналось его участие в любительских спектаклях, из папиных рассказов хорошо знали все наши близкие и друзья. А начиналось оно с работы… суфлером.

Как-то в драмкружке при Народном доме (был такой в Нолинске) решили поставить «Грозу» Островского. Но перед самой премьерой неожиданно заболел суфлер. А без него ведь раньше и профессионалы не играли. Ученику реального училища Борису Чиркову предложили заменить суфлера, на что он с радостью согласился. На репетиции все шло хорошо. Но на самом спектакле отец так увлекся, что стал уже не просто тихо подсказывать, а громко читать из своей будки, с интонацией, словно сам играл все роли. Актеры все больше смущались, подавали юному суфлеру знаки, бросали на него умоляющие взгляды. Но тот не унимался. Все азартнее играл реплики. В зрительном зале сначала улыбались, а затем и стали громко хохотать. Спектакль, по существу, был сорван. Пожарнику в каске приказали задернуть занавес, а суфлеру пришлось покинуть помещение. Он был очень огорчен и решил, что театр – это не для него. Но когда реалиста потом пригласили на роль, он с радостью побежал в Народный дом на репетицию. На этот раз все прошло благополучно, начали приглашать на роли, и вскоре он стал уже полноправным артистом драмкружка.

Так что тяга к искусству обозначилась с юности, но когда после окончания школы стал вопрос о будущей специальности, он с группой нолинских ребят отправился в Петроград и поступил в Политехнический институт. Матери уж очень хотелось видеть сына инженером. И все-таки любовь к театру победила. Проучившись год в Политехническом, отец поступил в театральный вуз. Он назывался тогда Институтом сценических искусств. В ту пору там собрались молодые люди, без которых мы теперь не можем представить себе историю развития наших театра и кино: Черкасов, Симонов, Меркурьев, Райкин…