Воспоминания охотника - Николай Михайлович Мхов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В начале войны, уже глубоким, но еще крепким стариком, Александр Павлович Ерастов отправился в Белоруссию к сыну. Здесь молодой коммунист Ерастов после института работал на заводе инженером. С приближением фронта он ушел в партизанский отряд.
— Анечка, не плачь! — как всегда, бодро утешал Чибис жену. — Я не настолько дряхл, чтобы не участвовать в общенародном деле! Поверь мне — это последний непредвиденный случай!..
На этот раз «непредвиденный» случай оказался действительно последним, от проклятой вражеской пули Чибис умер на руках сына.
Кто знал Александра Павловича Ерастова, прославленного Чибиса, тот хранит светлую память об этом милом, жизнерадостном человеке, для которого охота была поэзией, источником молодости и любви к родине.
4
Костя, дорогой Константин Васильевич, неизменный и незаменимый соучастник осенних охот и ночных рыбацких бдений! Стеша, милая Степанида Григорьевна! Как не хватает вас в моей жизни!
Был у Константина прекрасный, высоких кровей ирландец. Почти на глазах, почти мгновенно растерзали его на охоте волки — только отчаянный предсмертный вопль-визг да клочья бронзовой шерсти…
В голос плакал большой грузный мужчина, уткнув крупное лицо в окровавленную псиную шерсть. Добрейшая Степанида Григорьевна с ума сходила по любимому члену семьи. Потребовались месяцы, чтобы сгладилось горе и Константин Васильевич со Степанидой Григорьевной смогли спокойно, с тихой грустью вспоминать своего красавца Рено.
Детей у них не было. Жили вдвоем, до старости сохранив друг о друге трогательную заботливость.
С потерей Рено Константин Васильевич охотился исключительно с моими собаками, поэтому относился к ним, как к своим. Ну, а раз Константин Васильевич любил Марго и Джильду, Степанида Григорьевна тоже не могла не питать к ним нежных чувств.
Охотиться с Константином было необычайно легко и приятно. Его присутствие никогда не порождало тягостного ощущения постороннего, лишнего человека. Изнурительные переходы в осенний дождь или в летний зной переносились им терпеливо, без обычной в таких случаях у многих нудной сварливости. К скромной, ограниченной еде, ко всяческим охотничьим неудобствам и досадным случайностям относился он стоически невозмутимо, а в особо тягостные минуты старался шутками развеселить, подбодрить товарища. Не жадный, сдержанный, выносливый, он был незаменим в любой охотничьей обстановке. Именно поэтому каждую августовскую охоту я проводил с Константином.
Нередко нам сопутствовала Степанида Григорьевна.
Тогда отпуск превращался в сущее отдохновение. Мы брали с собой не только охотничье снаряжение, но и рыбацкие снасти. Нагружали машину всякими нужными и ненужными вещами и отправлялись на месяц, а то и на полтора куда-нибудь в Мещеру, где и дичи много и рыбы полно.
В то время Константину было сорок пять лет, Стеше сорок четыре. Но право, иным двадцатилетним молодоженам не мешало бы поучиться у них не бросающейся в глаза, я бы сказал, целомудренной любви, товарищеской заботливости и дружескому уважению друг к другу.
Я никогда не слыхал в их устах противных, липких, как патока, фальшиво-нежных слов; никогда не улавливал ничего нескромного, пошлого, в их поведении никогда не замечал оскорбительной вспыльчивости, сварливой раздражительности, «семейных» ссор из-за каких-нибудь пустяков. Они всегда были просты, ровны, спокойны, во всем нераздельно согласны и предупредительно уступчивы.
Как-то зимой пришел к нам Константин Васильевич и, чего с ним никогда не случалось, не раздеваясь, плюхнулся на диван.
— Что такое? — забеспокоилась моя жена.
Константин скорбно посмотрел на нее и несчастным голосом произнес, опустив голову на грудь:
— Стеша заболела!
Ничего страшного не произошло: Степанида Григорьевна простудилась и неделю пролежала в постели. Никаких следов от болезни не осталось, но Константин Васильевич долго потом заставлял ее кутаться поверх шубы в шерстяные платки и выходить на улицу не иначе, как в валенках.
Даже во время бесконечных своих директорских заседаний он улучал минуту, чтобы позвонить домой, справиться об ее здоровье и, заговорщически зажимая в кулак рожок трубки, полушепотом сообщить, что купил любимые ею вяземские пряники.
Она не отличалась красотой. Простое русское округлое лицо, сочные губы, едва заметные над серыми глазами брови, гладко причесанные, забранные в пучок русые волосы, славянски-рыхловатый нос, полная белая шея, налитое силой крепкое тело — обычная русская женщина. Но когда Костя читает вслух, а Стеша слушает, подперев ладонью щеку, когда они сумерничают, вспоминая что-либо им дорогое, лицо ее преображается, в голосе, в движениях появляется что-то такое интимно-милое, что, право, она становится красивее всяких признанных красавиц.
Константин никогда не говорил о своей любви к Стеше и Стешиной — к нему. А ежели при нем затевался разговор вообще о любви, он всячески старался отвлечь от этой темы и, конфузясь, хмурясь, нарочито грубовато, категорически утверждал:
— Любовь — не словесная мишура! Кто болтает о любви — тот понятия о ней не имеет. Вообще не переношу пустых разговоров. Поговорим лучше об охоте.
Разгрузив, отпускали машину, строили где-нибудь на берегу реки или озера два шалаша и праздновали новоселье у жаркого костра.
На попечении Стеши были завтраки, обеды и ужины. Но, случалось, она «бастовала», брала ружье, надевала сапоги и отправлялась с нами на охоту. Тогда, вернувшись, сообща кухарничали, весело, безобидно подтрунивая друг над другом.
Иногда ночью втроем ловили рыбу. Ночной лов требует большого навыка, особого умения по колокольчику отличать клев и инстинктивно улавливать момент, когда надо подсекать.
Переговариваемся шепотом и только о самом необходимом. Слушаем тишину, подчеркнутую всплеском рыбешек, сонным голосом потревоженной птицы да шуршанием листьев, тронутых набежавшим ветерком. Шагах в десяти потрескивает костерик, на рогульке висит чайник, у закусок хлопочет Стеша.
Великолепны бархатные, августовские ночи: сошли комары, прохладно, в темной бездне россыпь звезд, кругом мирная деревенская тишина. В такие часы тянет к теплой, душевной беседе, к сердечным откровениям.
— Я знаю, ни мне, ни Стеше не дожить до полного равенства на земле, но в такую жизнь верю и представляю ее себе так ясно, как будто в ней жил!..
Негромкий баритон Константина подходит к ночной тишине, улетающим искрам и потрескиванию елового сушняка.
Марго с Джильдой, вальяжно растянувшись, блаженно урчат во сне. На сковороде шипят караси. Стеша переворачивает их ножом, поддерживая пальцем левой руки, каждый раз облизывая и дуя на него.
— Изжаришь палец, — смеется Костя.
— Караси от этого вкуса не потеряют, — отшучивается она.
— Пора? — тянусь я за фляжкой.
Костя кивает и, звякая, ставит передо мной три кружки.
— Я не умею по-умному обсказать, — признается Стеша, — но вот вся душа моя светом озаряется от костра! И так на сердце становится!.. Так каждая жилочка играет, что сказать не могу!.. Нет, баба
