Сначала ты плачешь - Бетти Роллин

Но, черт побери, я вовсе не чувствую себя больной. Я в отличной форме, и не в моем характере поддаваться панике.

Нажав кнопку звонка против нужного имени на вход-ной двери, мы вошли, когда та открылась, и, отметившись у регистраторши, расположились на уродливых стульях орехового дерева. Обстановка во многом напоминает при-емную д-ра Эллби, отметила я, и потянулась за журналом. Слава Богу, «Ньюсвик» за этот год! В отличие от приемной д-ра Эллби, в комнате, кроме неподвижно сидевшей жен-щины, никого не было. За те десять минут, что я несколько раз на нее взглянула, она ни разу не пошевелилась; лишь время от времени на ее лице невольно подрагивали веки. Минут через пятнадцать сестра пригласила нас войти.

Во внешности д-ра Зингермана, кроме седых волос, очков, крепкой челюсти и шелкового галстука, в глаза бро-салось бельмо на глазу. В небольшом, несколько мрачно-ватом отделанном кожей кабинете он занял место за сто-лом, а я кресло сбоку. Артуру достался невысокий стул у меня за спиной. Не дожидаясь вопросов, я кратко опи-сала ситуацию: когда впервые обнаружила опухоль, что сказали доктора и все остальное. Пока я говорила, он, не прерывая, слушал; потом задал несколько вопросов для медицинской карты. Возраст? Были ли беременности? Из-вестны ли случаи новообразований у родственников? «До-стоверно знаю, что нет» – как можно убедительней гром-ко ответила я. К концу опроса я почти не сомневалась – экзамен мной сдан на «отлично».

Затем он, как мне показалось, без энтузиазма вытянул из конверта несколько снимков, – мои маммограммы – не вставая с кресла, развернулся к стене, вставил оживляе-мые бликами черные снимки в проектор и щелкнул вык-лючателем. «Да-а-а – протянул он, – Не много же тут разглядишь – и, выключив проектор, поднялся. – Что ж, давайте, посмотрим». Я проследовала за ним в соседнюю комнату. Голова гудела. Появилось ощущение нереально-сти. «Вот вам, пожалуйста, – думала я, взбираясь на стол, – еще одна нелепость». К горлу подступила неуместная, но знакомая тошнота. Несколько раз нечто подобное я испытала при заходе самолета на посадку и, будучи дома одна, при пугающих внезапно доносившихся с улицы звуках. И каждый раз страхи оказывались пус-тыми, так что приходилось признать себя полной психо-паткой.

Я лежала на спине, а д-р Зингерман пальпировал левую грудь. «Руку назад». Опять прощупывание. То же, но с другой стороны. Осмотр как осмотр, разве только в отличие от обследований д-ра Смита и д-ра Эллби, более скрупулезный. «Сядьте прямо!» Снова прощупывание. Отвел руку в одну сторону, в другую, сунул ладони под-мышки, точно собрался приподнять меня, и под конец, предварительно предупредив, сжал сосок. Я знала, иногда при раке из него выделяется жидкость. Ни жидкости, ни боли. «Одевайтесь», – бесстрастно произнес он. Похоже, практикум ты тоже сдала успешно, решила я, вслушиваясь в его голос.

Вернувшись в кабинет, торопливо опустилась в кресло и застыла в ожидании приговора. Артур в прежней позе курил одну сигарету за другой.

Не помню, с чего именно начал д-р Зингерман, но едва до меня стал доходить смысл его слов, как голова закру-жилась и глаза наполнились слезами.

– … несомненно, там что-то есть, … некое новообра-зование… очень вероятно, злокачественное.… Разные виды мастэктомии, …возможно, вы знаете… некоторые женщины предпочитают разделить процедуру…, узнать результаты исследования.… В моей практике… впрочем, разумеется, решать вам.

Он замолчал. Ждет моего решения, поняла я. Вы-глядело так, будто мне самой предстояло выбрать – позволить отрезать одну грудь или что-то к ней в придачу.

Медленно повернувшись в кресле, я взглянула на Ар-тура. Глаза его смотрели куда-то вниз. Позднее он приз-нался, что был не в силах поднять их. Стараясь не нарушать приличий, я снова развернулась лицом к доктору и услы-шала свой голос: «Вы хотите сказать, что обнаружили у меня рак? – До этого момента слово „рак“ не прозвучало ни разу. Очень-очень скоро мне предстояло узнать, что сами врачи никогда его не используют. – Насколько я по-нимаю, полной уверенности у вас нет. Какова же на ваш взгляд вероятность…»

Облокотившись на стол, он улыбнулся. «Все требуют цифр. Трудно сказать, но возможно, семьдесят к тридцати или шестьдесят к сорока».

И снова до меня донесся собственный голос: «Вы хотите сказать, что вероятность рака в моем случае – семьдесят или шестьдесят процентов? Именно это Вы имели в виду?»

Мои слова, как показалось, несколько смутили его. «Послушайте, … цифры – это всего лишь цифры. Их требуют от вас, и вы их называете. Но разве можно гаран-тировать их достоверность, пока… с другой стороны…». Он замолчал и поднялся. Следом поднялся Артур. Я тоже вста-ла. И тут ноги у меня подкосились.

Это не был обморок в прямом смысле слова. Сознание я не потеряла, не упала и не ударилась. Кабинет был таким тесным, что стоявший рядом Артур успел подхватить меня. В комнате был небольшой диванчик, и я особенно отчет-ли во помню, как он укладывал меня на него. Ноги не по-мещались, и, как мокрое полотенце, он перекинул их че-рез подлокотник. «Сейчас, сейчас все пройдет», – попы-талась я их заверить. Но едва ли мои слова могли хоть кого-то убедить, потому что тут же противно, громко, со всхли-пываниями я разрыдалась… Стараясь сдержаться, я изо всех сил, точно чужое, сжала лицо руками. Внезапно под пальцами на щеке ощутила что-то странное. Искусствен-ная ресница. Сунула ее в карман, где и обнаружила – скру-тившуюся с налипшим сором – три месяца спустя.

Увидев, как я падаю, Зингерман тут же покинул каби-нет. Откуда-то из внутренних комнат донесся его воз-мущенный голос. «Никогда не знаешь, чем все это кончит-ся. Ее врач убеждал меня – можешь говорить с ней профес-сионально.… Все требуют от тебя правды… и вот вам, пожалуйста, смотрите, во что это выливается». Я убрала руки с лица. «…Очень расстроилась…» – голос Артура. «Думаю, не менее шестидесяти процентов…» – снова Зингерман.

Приподнявшись, я встала. На столе лежала пачка салфе-ток. Вытянув одну, тщательно протерла лицо. Вернулся Артур. «Все в порядке», – почему-то шепотом произнесла я. Он обнял меня и, ступая, как пожилая пара, мы медленно покинули кабинет. В приемной, кроме сестры и Зингермана, никого не было. Пожалуй, он был смущен не меньше меня. «Извините… – по-прежнему едва слышно стала оправдываться я, – Сейчас уже все в порядке».

– Боже! – пробормотала я, когда мы оказались на свежем воздухе. – Сколько же раз в неделю ему при-ходится присутствовать при таких сценах? Артур покачал головой и, остановившись, закурил новую сигарету. Спич-ка в его руке дрожала.

Зеленые обои уже не выглядели так привлекательно – словно, покрывшись плесенью, они потемнели. Воздух на улице был до странности мягким и теплым. Дул легкий ветерок. Ничего не изменилось. И я снова заплакала. Швейцар с бесстрастным лицом подозвал такси. Мы сели. Артур назвал адрес. Я откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Некоторое время мы ехали молча.

– А знаешь, диагноз может и не подтвердиться, – почти прошелестела я.

– Разумеется, – также тихо согласился он, и снова в салоне воцарилось тишина.

Слава Богу, с собой у меня были солнцезащитные очки, так что, выйдя из такси, я смогла, не привлекая внимания, пройти мимо консьержки. Не проронив ни слова, мы под-нялись на лифте. На площадке Артур долго возился с клю-чами; наконец дверь распахнулась.

Вот мы и дома. Как я любила нашу уютную, полную сумасбродств, квартирку, на обустройство которой ухлопа-ла столько сил и едва не свела с ума двух декораторов. «Да ведь это же не Версаль, черт побери», – не выдержал как-то один из них. При виде расставленных на подоконнике цветов в изящных горшочках я снова залилась слезами и, уже ничего не замечая, спотыкаясь на каждом шагу, добра-лась до спальни и рухнула на постель. Следом вошел Артур. В голове мелькнуло: надо бы убрать покрывало – от слез останутся пятна. Артур лег рядом и обнял меня. Странное чувство – никогда он не был склонен к подобным вещам. Время от времени я даже донимала его упреками: «Ты никогда меня не целуешь». «По-моему ты не в своем уме», – как правило, отвечал он. «Но речь не идет о постели, – настаивала я. – Она не в счет. Ты не целуешь меня на улице, на кухне, при посторонних» «Помилуй, как это не целую?» – возражал он. «А вот так. Назови хоть раз, когда такое произошло на улице». «Ну, хорошо, хорошо – обещаю целовать тебя в самых людных местах». Но ничего не менялось.

Сейчас он меня целовал: лоб, щеки, по которым катились слезы, волосы. Внезапно в памяти всплыло интервью с женой одного сенатора, которой недавно удалили грудь. По ее словам операция лишь сблизила их с мужем. Звучало, пусть и сентиментально, но вполне убедительно.

Артур еще крепче прижал меня. А вдруг такое случится с нами, подумала я, и он начнет целовать меня на улице.