Упырь на Фурштатской - Р....

— Ты говоришь о том сне? — спросила Берта, которую оказалось нетрудно успокоить; она обвила руками шею Франциски и поцеловала кузину. — Теперь расскажи мне свой сон. Ты ведь знаешь, как я люблю такие рассказы.

— Я расскажу, не сомневайся, и пусть это станет своего рода вознаграждением за то, что обидела тебя, — сказала Франциска, сжимая руки подруги. — Слушай же! Я долго ходила взад и вперед по комнате; я была возбуждена, подавлена — в точности не могу сказать. Близилась полночь, когда я легла, но заснуть не смогла. Я ворочалась и в конце концов задремала от усталости. Но что это был за сон! Я ощущала постоянный, глубокий страх. Передо мной мелькали картины, как бывало в детстве, когда я болела. Затем мне приснилось, но с полной ясностью, будто я и не спала, что комнату словно заволокло туманом и из тумана выступил кавалер Аззо. Он некоторое время смотрел на меня, затем медленно опустился на одно колено и запечатлел поцелуй на моей шее. Губы его долго прижимались к моей шее; я испытала болезненное ощущение, причем боль все усиливалась и наконец стала невыносима. Изо всех сил я пыталась отогнать от себя это видение, что удалось мне лишь после долгих стараний. Сомнений нет, я вскрикнула, и это пробудило меня от экстаза. Когда я немного пришла в себя, то почувствовала, как меня охватывает суеверный страх — насколько он был велик, ты сможешь представить, когда я скажу тебе, что мне привиделся Аззо: он стоял у моей постели и затем, постепенно растворяясь в тумане, исчез в дверном проеме!

— Тебе, должно быть, приснился кошмар, бедняжка, — начала было Берта и вдруг смолкла. Она удивленно поглядела на шею Франциски. — Что это? — воскликнула она. — Только погляди — просто невероятно: у тебя на шее красноватое пятно!

Франциска вскочила с постели и подошла к небольшому зеркалу, стоявшему у окна. Она и впрямь разглядела на своей шее красную полоску длиной с дюйм, которая отозвалась уколом боли, когда она прикоснулась к ней пальцем.

— Не иначе, я каким-то образом оцарапала себя во сне, — сказала она, помолчав, — и это, в известной степени, может объяснить мой кошмар.

Подруги еще некоторое время продолжали обсуждать невероятное совпадение; и наконец Берта обратила все страхи в шутку.

Миновало несколько недель. Кавалер уяснил, что имение находится в большем беспорядке, чем представлялось ему на первых порах; и теперь вместо того, чтобы остаться на три или четыре недели, как было изначально задумано, отъезд пришлось отложить на неопределенный срок. Отсрочка была вызвана и недугом Франциски. Она, чья юная и свежая красота цвела прежде, подобно розе, нынче с каждым днем худела и выглядела все более нездоровой и истощенной; в то же время, она сделалась так бледна, что на протяжении месяца ни единое пятнышко румянца не окрашивало ее некогда прелестные щеки. Состояние ее чрезвычайно тревожило кавалера; он советовался с лучшими врачевателями тех времен и мест, но все было напрасно. По временам Франциска жаловалась, что вновь видела сон, с которого началась ее болезнь, и на следующий день она неизменно чувствовала изнурительную и необъяснимую слабость. Берта, как можно догадаться, приписывала ее недуг влиянию лихорадки, но воздействие болезни на обычно ясное сознание подруги наполняло ее глубоким беспокойством.

В имение зачастил с визитами кавалер Аззо. Он всегда являлся вечером, когда на небе ярко сияла луна. Вел он себя по-прежнему: произносил лишь односложные слова, с кавалером обращался с холодной учтивостью, к Францу и Берте, в особенности к первому, проявлял презрительное высокомерие; но с Франциской он был само радушие. Нередко после того, как Аззо завершал свой недолгий визит и покидал дом, разговор вновь заходил о его странностях. Помимо необычной манеры вести беседу, за которой, по мнению Берты, скрывалась неизбывная ненависть и холодное презрение ко всему человечеству, исключая Франциску, в нем заметны были и другие загадочные черты. Ни разу, например, часто оказываясь за ужином вместе с другими, он не притронулся ни к еде, ни к питью, и никогда не объяснял причину своего воздержания. Вдобавок, в нем произошли разительные перемены; теперь он казался совсем другим человеком. Кожа, ранее сморщенная и растянутая, стала теперь гладкой и нежной, щеки округлились, и на них появилась легкая тень румянца. Берта, которая не могла скрыть свою недоброжелательность по отношению к нему, нередко замечала, что если раньше мерзкая физиономия его напоминала скорее череп, нежели человеческое обличие, теперь он сделался положительно отвратен; кровь застывала у нее в жилах, когда он обращал на нее свой пронзительный взгляд. Было ли поводом расположение Франциски к кавалеру Аззо, презрительные ответы последнего на вопросы Франца или же высокомерный его нрав, но только молодой человек с каждым днем все сильнее его ненавидел. Не составляло труда заметить, что когда Франц в присутствии Аззо обращался к кузине, тот немедля выставлял его слова в дурном свете или старался придать им искаженный смысл. Подобное случалось все чаще и наконец Франц заявил Берте, что отныне не станет мириться с такими оскорблениями и что лишь во имя спокойствия Франциски он еще не вызвал кавалера Аззо на поединок.

В те дни к обитателям замка присоединился гость, которого так долго ждала Берта. Однажды вечером он вошел в зал, когда они сели ужинать; все вскочили на ноги, приветствуя старого друга. Кавалер Войслав являл собой истинный образчик воина, закаленного в сражениях с врагами и стихиями. Лицо его нельзя было бы назвать уродливым, если бы не турецкая сабля, которая оставила красный шрам, тянувшийся через все лицо от правого глаза к левой щеке и ярко выделявшийся на обожженной солнцем коже. Телосложением кастелян Глогау обладал почти гигантским. Мало кто сумел бы поднять его доспехи, не говоря уж о том, чтобы с ловкостью и быстротой передвигаться под их тяжестью. Сам он весьма ценил эти доспехи, ибо их подарил ему при отъезде из лагеря пфальцграф Венгрии. Голубоватая кованая сталь была изукрашена золотыми узорами; в честь невесты Войслав надел латы, равно как и золотую руку, подарок графа.

Кавалер и Франц принялись расспрашивать гостя о ходе кампании; тот с удовольствием излагал мельчайшие подробности битв, каковые в рассуждении трофеев увенчались небывалым доселе успехом. Он рассказывал, как сильны турки в рукопашной схватке, добавив, что многим обязан графу, так как благодаря его чудесному подарку многие враги считали, что кавалер наделен сверхъестественной силой. Болезненный вид и смертельная бледность Франциски так и бросались в глаза; не ускользнули они и от Войслава; привыкший видеть ее цветущей и радостной, он тотчас осведомился о причине таких перемен. Берта рассказала ему обо всем, что случилось, и он выслушал ее с большим вниманием. Его любопытство донельзя усилилось, когда он услышал о часто повторявшемся сне; Берте пришлось изложить мельчайшие детали этого сна; казалось, он сталкивался ранее с подобным случаем или, по меньшей мере, слыхал о нем. Когда молодая дама добавила, что ранка на шее Франциски, появившаяся в первый день, примечательным образом так и не зажила и все еще причиняла ей боль, кавалер Войслав посмотрел на Берту так, будто хотел ей что-то сказать, но промолчал; слова Берты укрепили его в мысли о том, какова была настоящая причина болезни Франциски.

Разговор, вполне естественно, перешел далее на кавалера Аззо, и все принялись оживленно его обсуждать. Узнав все частности болезни Франциски, Войслав принялся теперь подробно расспрашивать хозяев о незнакомце, начиная с первого его появления и заканчивая последним визитом, однако не спешил высказывать свое мнение. Все были погружены в беседу, когда дверь распахнулась и на пороге появился Аззо. Войслав не сводил с него глаз, а тот, словно не замечая нового гостя, подошел к столу, уселся и завел разговор, обращаясь по преимуществу к Франциске и ее отцу и время от времени вставляя саркастические ремарки в ответ на высказывания Франца. Вновь заговорили о турецкой войне; и хотя Аззо ограничивался краткими замечаниями, кавалеру Войславу было что рассказать. Он занимал всех своими историями до поздней ночи, и наконец Франц, обернувшись к Войславу, произнес:

— Не удивлюсь, если и день застанет нас за рассказами о ваших увлекательных приключениях.

— Молодой господин обладает завидным вкусом, — сказал Аззо, иронически кривя губы. — Повествования о бурях и кораблекрушениях и впрямь лучше всего слушать на terra firma[3], а рассказы о битвах и смерти — за гостеприимным столом или же сидя у камина. Слушателю становится так приятно, что он сохранил свою шкуру в целости и не подвергается никакой опасности — даже схватить насморк.

С этими словами он хрипло рассмеялся, повернулся к Францу спиной, поклонился всем остальным и вышел прочь. Кавалер Фаненберг, всегда провожавший Аззо к двери, на сей раз сослался на усталость и пожелал друзьям спокойной ночи.