Гротенберг. Песнь старого города - Александр Деворс

А потом он услышал звук: его сапоги ступили на каменную поверхность, гладкую, как зеркало, в котором он увидел собственное отражение. Он взглянул себе под ноги, и в этот момент темнота расступилась, ослепляя его утренним солнцем. Он никогда не видел настолько яркого солнца в Гротенберге. Настолько, что ему пришлось прикрыть рукой глаза.

Только это был не Гротенберг.

Это пространство походило на песочные часы в эпицентре которых кто-то остановил частицы песка, а меж их волн расположил многочисленные лестницы, высеченные прямо в воздухе из единого куска белого мрамора.

Наемник понял, что стоял, задержав дыхание. Это место было противоестественным. Это место внушало ему первобытный ужас, пропитанное чужеродной энергией. Она скользила потоками ветра, поглаживая полы его плаща и снимая капюшон с головы не навязчиво. Сегель задышал. Заставил себя вдохнуть. Это было частое дыхание, как у загнанного пса, и оно словно пыталось угнаться за его сердцем стучащем в бешенном ритме.

Но в этом месте было и что-то неуловимо умиротворяющее, и едва шок от самого факта существования чего-то такого в их реальности прошел, его начало клонить в сон. Хотелось просто лечь здесь на этой платформе, свернуться как кот в клубок, и уснуть... Уснуть навсегда.

Поддаваться подобному желанию хотелось, даже очень хотелось. За последнее время его дико измучили и эти внезапные боли, и помрачения рассудка, и то и дело всплывающее во снах прошлое. Душа жаждала забытья, хотя бы на время, на короткий миг. Покой и нега – что может быть лучше? Только нельзя – и это он знал точно, ведь не смотря ни на что, ему хотелось жить!

Поэтому – нет, нет, и ещё раз нет!

И этот морок также быстро спал, как и прежний. Это место на него влияло. Определенно прощупывало его сущность. Его суть. Он был просто человеком. Он был измученной душой, которая искала избавления от тяжести прошлого. Пусть и многие бы попытались это оспорить. Сегель отстранился от этих чувств, от влияния извне, стараясь не поддаваться этой волне, которая его захватывала с головой, и шагнул дальше. Шаг за шагом, шаг, за шагом — повторил он себе. Только на звуке своих шагов сосредоточить слух и на виде лестницы сосредоточить свой взгляд.

— Сегель! — Окликнул его знакомый жизнерадостный голос. Голос, появление которого здесь он никак не ожидал. Сначала он понял, что это знакомый голос, а потом он понял, что здесь его не должно быть. — Сегель, ну что же ты застыл? Неужели не признал меня?

Наемник нехотя поднял взгляд. Перед ним стоял мужчина: среднего роста, крупного телосложения. Его наставник, командир, и верный друг. Ему казалось, что, подняв глаза, он увидит мертвенный взгляд, и глаз один будет отсутствовать вовсе. Он явственно помнил зияющую дыру на месте этого болотно-зеленого глаза.

— Я… просто не ожидал тебя увидеть здесь, Диор — выдавил нервную улыбку Сегель.

Покойник с искренним изумлением склонил голову, и покачал головой, тяжело вздохнул, и взглянул на Сегеля снова. Он не мог выбросить из головы видение прошлого, и чувство вины заново захлестнуло его с головой, как много лед назад. Откуда эти чувства? Что он сделал? Стыд, жалость к себе и попытки оправдать свой поступок. Он зябко обнял себя за правую руку. Отсеченная по локоть конечность будто бы налилась кровью. Это иллюзия, подумал наёмник. Это просто... что-то. Что-то, чего я не могу понять.

— Все еще болит? — Капитан сочувственно было протянул руку, но Сегель инстинктивно отшатнулся на несколько шагов, пробормотав: «прости». Нескорое время они стояли в напряженном молчании, пока наемник не нашел в себе силы ответить ему.

— Она болит каждую ночь, как напоминание о том, что мы сделали тогда. Точнее, я не знаю, что мы сделали, но это было что-то ужасное. Хотя она уже давно ничего не должна ничего чувствовать. — Сегель говорил сдавленно. Ком в горле мешал ему не то что говорить, но даже дышать. — Я почти не помню, как это было. Всё смешалось, я... просто помню, как было больно и холодно, как было страшно, как ты читал эти дурацкие молитвы, что меня ещё больше сводило с ума в этих подземельях. — Прорвало наёмника на откровения, и он сделал судорожный вздох. Ему так хотелось извиниться за то, что он сделал, за то, каким образом выкупил себе путь на свободу, но не смог, слова застряли комом в горле вместе с удушающим чувством вины.

— В ту ночь, мы совершили благо, и Он это знает. Он тебя ждет, ждет, чтобы вознаградить за столь долгое ожидание. Он рад был, что мы тогда выступили на Его стороне. Он вознаградил каждого из нас.

— Каждого..? Но как же это? — Сегель не заметил, как защипало глаза от горечи. — Вы же все были мертвы! Тот… тот наниматель со скрежетом отдал мне оговоренную сумму, и даже сверх того, когда узнал, что случилось!

Ему улыбнулись. Искренне, тепло, и во взгляде его капитана не было ни капли осуждения его трусости. Это не то, что он ожидал увидеть. Он не заслуживал этого. Он бросил их всех. Даже хуже.

— Он вознаграждает тех, кто верно ему служит. Особенно тебя, Сегель, он хотел напомнить, что вы связаны уже много-много лет, и хотел напомнить об этом долге. — Капитан склонил голову. — Но мне ужасно жаль, что всю свою жизнь я поклонялся глухим божествам, когда единственный, кто нас действительно слышит, это — Он. О, как мне жаль, ты не представляешь!

Наемнику всегда казался странным религиозный фанатизм его наставника, но он никогда бы не подумал, что это обернется так. В поклонение Ваканту, Пустому — как угодно. Много лет назад он представился Сегелю как Эмпати,