Уходите и возвращайтесь - Юрий Маслов

— Кто тебе это внушил?

— Мама.

— Мы — да, — сказал Леня, прикинув на глаз количество картофеля, — а вот Бойцов вряд ли.

Сережка, размазывая по щекам слезы, тихо ругался. Он уже понял, что влип с этим луком, как кур во щи, и не мог себе простить собственной глупости, но вида не подавал, улыбался, стараясь держаться молодцом.

— Ты плачешь? — участливо осведомился Алик. — Что с тобой?

— Ерунда, — отмахнулся Сережка. — Расскажи лучше, как первый раз прыгал. Только в деталях, чтобы мы знали, что к чему.

Все, что касалось парашютного спорта, Алик Черепков знал в совершенстве. Здесь для него тайн не было, и он охотно делился с друзьями как своим опытом, так и впечатлениями.

А прыжки были не за горами. Ребята волновались и каждый раз, укладывая парашют, изучая его конструкцию, отрабатывая теорию спуска, отдыхая или работая на камбузе, приставали к Алику с тысячью всевозможных вопросов.

— Вот именно, в подробностях, — поддержал его Завидонов. — А то я боюсь, что мне плохо станет.

— Белье с собой запасное возьми, — посоветовал Джибладзе, — в воздухе и переоденешься.

Слава промолчал. Он не любил ввязываться в словесные перепалки, считая это делом мелочным и бабьим. Но в обиду себя не давал. Когда кто-нибудь переступал границы дозволенного, он хмуро поднимал голову и, глядя обидчику прямо в глаза, твердо говорил: «Оставь меня в покое». И столько было в его словах спокойной силы и уверенности, что чуть было разгоревшаяся ссора обычно на этом и кончалась.

— Говорят, послезавтра прыжки, — сказал Сережка.

— Врешь! — выкрикнул Алик.

— Не имею такой привычки. — Сережка отодвинул в сторону бачок с луком и, сложив на груди руки, вопросительно посмотрел на приятеля. — Давай трави.

Но Алик, видно, не был расположен к шуткам. Он обвел ребят грустным, как у загнанного вола, взглядом и сказал, что плохо себя чувствует.

— Физически или морально? — недоверчиво спросил Джибладзе.

Алик не ответил. Молча собрался и ушел.

— Куда? — Миша бросился было вслед за Черепковым, но дорогу ему преградил Бойцов, мгновенно смекнувший, что второй такой возможности насолить старшине за проделку с луком у него не будет.

— Ты, Князь, не ори, нельзя на больных кричать.

— Чем же это он, интересно, болен? — побагровел Миша.

— Животом. Морковкой объелся, Понимаешь, мор-ков-кой.

— Морковкой, значит. Как в столовую, так он первый, а работать… Нема дураков за него вкалывать!

Миша попытался обогнуть противника, но не тут-то было. Сережка стоял крепко, раздвинув ноги и опустив подбородок в плечо. У него был первый разряд по боксу, и ребята предпочитали с ним лишний раз не связываться. Отступил и Миша.

— Нельзя товарища оставлять в беде. Я за него почищу морковку, а потом мы все вместе — лук. — Скроив вежливую улыбку, Сережка сел на место.

…Доктор Храмов в свое время не женился, упустил время, а когда перевалило за сорок, понял, что слишком поздно расставаться с привычками долгой холостяцкой жизни. В свои сорок пять он был тем же добрьм, отзывчивым и остроумным человеком, что и десять и двадцать лет назад. Одиночество не испортило его характер, однако внесло в его быт устойчивую размеренность.

Храмов любил бывать на работе. Вечерами его редко тянуло домой в тихую, уютную, но одинокую квартиру. Он допоздна задерживался в своем кабинете и коротал время за хорошей книгой или журналом.

В лазарете горел свет. Постучав и не дождавшись ответа, Алик открыл дверь и увидел стол, заваленный газетами, лампу под зеленым абажуром и где-то в глубине массивного кожаного кресла задумавшегося, с чашкой чая в руках доктора. Заметив Черепкова, Храмов щелкнул по газете пальцем и воскликнул:

— Грипп! Франция — триста тысяч больных. Сотни людей госпитализированы, несколько десятков смертных случаев. Эпидемия свирепствует также в Англии, Бельгии и других, заметь, культурных странах Европы. А у нас в училище… — Доктор развел руками и вдруг насторожился: — Или ты первый?

— Температура, — сказал Черепков.

Храмов протянул ему градусник и подошел к окну, чтобы захлопнуть форточку.

На глаза Алику попалась чашка с чаем, и он недолго думая на мгновение засунул в нее термометр.

— Заболел, говоришь, — сказал доктор, пристально рассматривая градусник. — Сорок один и шесть. Лихо! — Он пытливо взглянул на пациента и ядовито заметил: — У аферистов и шестьдесят бывает. Когда прыжки?

— Послезавтра. — Алик густо покраснел.

— Та-ак. — Кашлянул доктор. — Покажи язык. Сухость во рту и горле, оцепенение, дрожь, заторможенность рефлексов и безучастность к окружающему выдали Алика с головой. Храмов понял, в чем дело.

— Раздевайся! — приказал он. Алик остался в одних трусах.

— Надя, — позвал доктор. Вошла молоденькая медсестра. — Надя, заберите у этого молодого человека одежду, а его самого — в лазарет.

— Доктор, — попробовал возразить Алик, но Илья Петрович и слушать его не стал.

— Ты же сам этого хотел, — сказал он, — вот и ложись. И думай. И я подумаю. А завтра поговорим.

Черепков спал тревожно. Ему приснилось ночное, безмолвное, в россыпи ледяных звезд небо, черный овал самолетного люка, у которого замер он, Алик Черепков, и Харитонов — его жесткое лицо с уголками опущенных губ, холодный пристальный взгляд и его короткая команда: «Пошел!»

И сразу исчезло все: и прапорщик, и оглушительный рев двигателя, и непреодолимое чувство страха. Небо опрокинулось, и в стремительном вращении стала приближаться земля. Ближе, ближе… Алик рванул кольцо, но не почувствовал, как раскрылся парашют. И тогда он закричал…

Храмов щелкнул выключателем. Сноп света выхватил из ночной тьмы пустые, аккуратно заправленные койки и Алика Черепкова, испуганно прижавшегося к спинке кровати.

— Прыгал? — Взгляд Храмова остановился на свисающей с плеча Черепкова разорванной майке.

Алик вымученно улыбнулся.

— Одевайся, чайку попьем, — сказал Храмов. Пройдя в кабинет, он выдвинул средний ящик стола и, покопавшись в своем нехитром хозяйстве, извлек на свет божий иголку с нитками.

— Шить умеешь? — спросил он, когда Алик занял место напротив.

— Приходилось.

— Не люблю белоручек. Ты что, замерз? — спросил Храмов, заметив, что Алика передернуло.

— Знобит.

Храмов пощупал у Черепкова лоб и удивленно поморщился.

— А ты и впрямь заболел. Не меньше тридцати восьми. — Он достал из аптечки аспирин и недоуменно развел руками. — А с чего?

— С отчаяния, — невесело пошутил Алик.

— А ко мне с отчаяния только и попадают, — усмехнулся Храмов. — Не ты первый, не ты последний. А потом ничего… некоторые даже парашютистами становились.

Алик недоверчиво посмотрел на доктора.

— Я, например. — Илья Петрович отставил чашку с чаем и закурил. — Я врач, Алик. И двадцать лет назад врачом был. А летчики народ веселый, шутку любят. Идут, бывало, на прыжки и смеются: «Доктор, а к какому месту парашют крепится?» И решил я тогда прыгнуть. Из-за престижа… Как сейчас помню, выбрался на крыло и отключился. Летчик, как мне потом рассказали, белый стал, подумал: каюк доктору. А потом вспомнил, что я с веревочкой, что парашют мой автоматически раскроется, и завалил машину. Меня воздушным потоком и сорвало. В себя пришел только на земле. Танцевал от радости.

Черепков округлил глаза.

— Сколько у вас прыжков?

— Двести сорок девять. — Доктор погасил сигарету и задумчиво улыбнулся. — Вот ведь как бывает.

— У вас характер, — вздохнул Алик.

— Характер… — Храмов рассмеялся. — Я мышей боюсь и тараканов… раз поймал одного дома, так, веришь ли, неделю у товарища ночевал, пока не убедился, что они передохли. — Он подлил себе в стакан чаю, выжал в него лимон и размешал. — А вообще ты прав. Мужчина должен быть с характером. Ты про Беляева слышал?

— Космонавта? — неуверенно спросил Алик.

— Да. — Храмов отложил в сторону стетоскоп. — Этот человек, Алик, совершил подвиг. Настоящий человеческий подвиг.

— Так они все герои, — слабо возразил Алик.

— Я не о звездах. — Храмов прошелся по кабинету и остановился около небольшой групповой фотографии космонавтов, среди которых находился и Беляев. — Он вместе с Леоновым прыгал с парашютом. А у земли — ветер, сильный, боковой. Удар был так силен, что у него оторвало каблук парашютного ботинка. Диагноз: оскольчатый спиральный перелом диафизов обеих костей левой голени со смещением обломков. Представляешь себе, что это такое? Шесть месяцев на больничной койке. Хотели отчислить из отряда космонавтов. А он не сдался. Врачей упросил, начальство. И, как только поправился, приступил к тренировкам. На этот раз прыгал с Гагариным. Юра — первым, он — вторым. И опять не повезло. Снова ветер. Низовой. Обоих понесло на железнодорожное полотно, а перед ним — высоковольтка. Как они выкрутились — не знаю. Гагарин первым приземлился, почти у самого полотна, а Павла дальше понесло. Страха он, бедняга, натерпелся — ужас. И за что переживал? За ногу — боялся, как бы снова вдруг чего с ней не случилось. К счастью, обошлось без приключений. — Храмов скрестил на груди руки. — Дай бог ему здоровья.