Святость материнства - Сборник

– Не упивайтеся вином, в нем же есть блу-у-уд!

На сей раз я провожу викторину со старшими детьми. Ксюшу прошу назвать простое, самое распространенное русское имя. В ответ слышу:

– Сарра!

Тут остается только всплеснуть руками.

– Но почему же Сарра?

– Сарра была женой кого? Авраама! А Авраам был верующий – значит, православный. А если православный, то русский. Значит, и Сарра – простое русское имя.

С чем тут поспоришь? Да еще с ребенком четырех лет.

ЦВЕТОК ТРЕТИЙ. РОДИОН

Родион – единственный мальчик в нашей семье. Часто девочки объясняют этот прискорбный факт тем, что второго такого мы бы не выдержали. С самого рождения он куда-то бежит, где-то хозяйничает, постоянно падает и разбивается.

В доме очень тесно. Две небольшие комнатки на всех и между ними проходная кухня. Все кровати – двухъярусные. Мебель стоит вплотную, и поэтому со второго яруса кровати можно перешагнуть на шкаф, оттуда прыгнуть на дверь, прокатиться на ней и свалиться на диван. Этим и занимается детвора. Родион – самый бесстрашный. Не думая, совершает этот бесконечный аттракцион, пока я с маленькой Лидочкой на руках вожусь по дому.

Однажды слышу испуганный крик Леры, вбегаю в детскую – и на моих глазах Родя вниз головой летит со шкафа и с глухим стуком падает на пол. Я жду страшного крика, но стоит мертвая тишина. К горлу подкатывает тошнота. Подбегаю к маленькому скрюченному тельцу, поднимаю на руки. Глаза открыты, рот открыт – не закрывается. Лицо белое-белое – никогда такого не видела. Несу Родю на кровать. Начинаю тормошить, плакать. Девочки стоят рядом, притихшие. Батюшка далеко в Москве, только что уехал и вернется через месяц. Вижу, что Родя смотрит на меня, спрашиваю:

– Больно? – Прикрывает глаза – «да». – Где, Родя?

Тянет ручку к голове. Рот так же открыт, не закрывается, сам всё такой же белый. Я не могу больше, ухожу в другую комнату, плачу, молюсь. Немного успокоившись, возвращаюсь, вливаю в открытый ротик глоток крещенской воды, мажу головку маслицем от мощей святого Серафима Саровского. Медленно тянется время. Час, другой, третий – всё то же, никаких изменений. Девочки начинают хныкать, просить есть. А я сижу около Роди, и ужин, естественно, не готов. Тогда открываю банку рыбных консервов, нарезаю хлеб и здесь же, около кроватки, кормлю девочек. Вдруг Родя тянет ручку ко рту, тоже хочет есть. Я, обрадованная, сую ему в открытый ротик кусок рыбы, и тут же у него начинается рвота. Как-то медленно изо рта выползает что-то густое и черное. Я уже не выдерживаю и бегу к соседке через улицу, у которой есть телефон, – звонить в Москву батюшке. Но соседка, узнав, в чем дело, берет всё в свои руки и вызывает «Скорую». Пока я иду домой, подъезжает машина, и вместе с пожилой женщиной-врачом мы входим в дом. Навстречу нам весело выбегает Родион, жуя яблоко. Я понимаю, что меня ждут объяснения за ложный вызов. Но опытный врач усаживает меня на диван и заставляет рассказать все как было. Обо всём случившемся я пересказываю ей и слышу тревожный голос:

– Немедленно в больницу! Необходимо сделать снимок черепа. В лучшем случае – сотрясение мозга, в худшем – черепно-мозговая травма.

Понимая каким-то чутьем, что Родя спасен и ничего этого уже не надо, пытаюсь отказаться: «Я не могу, в моем положении…» (я на седьмом месяце беременности, на руках маленькая Лида). Врач обещает, что мы всё равно окажемся к утру в больнице с ухудшением состояния сына.

– По крайней мере, не давайте ему есть, можно чуточку воды, – получаю совет на прощанье.

Надо ли говорить, что всю ночь я не спала, бегала к кроватке Роди и слушала, дышит ли он? А утром, обойдя его тарелкой каши, я услышала возмущенный рев. И, махнув рукой, начала кормить сына.

Этим же утром к нам заехал участковый врач, увидев отметку о вызове «Скорой помощи» в журнале. Мне пришлось уже в третий раз пересказывать ужасную историю и выслушивать о моем «неразумном поведении». Хотя элемент чуда врачом был все-таки признан.

– Что же спасло его?

И тут Родечка, вертевшийся у нас под ногами, выбегает из комнаты и возвращается с маленькой иконой святого целителя Пантелеимона своей любимой, с которой он пролежал на кровати эти страшные три часа. Суёт икону врачу.

– Красивое лицо, – задумчиво реагирует наш врач и уходит. Позже, успокоившись, я говорила детям об Ангеле-Хранителе: как он подставляет свои могучие крылья, когда ребенок падает, и спасает от верной смерти.

А еще день спустя, я, стоя как всегда у плиты на кухне, слышу тоненький Родин голосок:

– Прыгай, тебя Ангел поймает!

Придерживая живот, бегу в детскую и вижу на том же самом шкафу маленькую Лидочку (и как забралась?) в полной готовности к прыжку.

– Стой! – кричу я и дрожащими руками снимаю ее со шкафа. Вечером провожу беседу на тему: «Не искушай Господа Бога своего».

Чудесный человек есть в нашей церкви. Тридцатитрехлетний Андрей. Всех нас ласково называет сестричками, никогда не откажет в помощи, ходит на все службы. Часто приходит ко мне, предлагает свою помощь.

Я, конечно, не отказываюсь. Батюшка целыми днями и ночами в делах и заботах, единственный мужчина в доме – четырехлетний Родион.

К тому же, есть возможность человека накормить и поделиться семейным теплом (Андрей живет один в общежитии, родители далеко).

Вот и сегодня, в понедельник, Андрей установил в сервант вместо разбитого детьми стекла лист ДВП и сидит на кухне, ест домашний борщ. Андрей, немного странноватый, рассказывает, как вчера ходил после службы на кладбище гулять и увидел свою могилу.

– Свою? – переспрашиваю я.

– Ну, нет. Имя, отчество – мои, а фамилия не моя. Год рождения опять мой. И так грустно стало: вместо креста на пирамидке звезда. Я написал на листочке «Мама, поставь мне крест» и сунул за табличку.

Слушать это было жутковато. А на следующий день в церковь приехали люди с работы Андрея и рассказали, что он погиб. Во время припадка (Андрей страдал чем-то вроде эпилепсии) он упал и стукнулся виском об угол стола.

Хоронили его наш приход и организация, где он работал. Причем, на работе ему приобрели пирамидку со звездой, но после рассказа о том, какую записку он написал накануне, на могилу поставили большой деревянный крест, сделанный в церкви. От родителей пришла телеграмма, что приехать на похороны они не могут. Андрея все очень любили, и на отпевание и поминки собралось много народа.

Шел Великий пост. Служба каждый день, усталость, масса дел. На девятый день помянули Андрея в трапезной и разошлись. У меня еще мелькнула мысль рассчитать сороковой день, но понадеялась на прихожан – столько их было на отпевании.

И вот как-то в воскресенье я собираю детей в церковь, а Родион вдруг говорит:

– Вари коливу (так он называл кутью).

– Зачем?

– Андрей говорит: «Ешьте коливу – меня вспоминайте».

– Какой Андрей? У него кто-то умер? (У нас в приходе несколько Андреев).

– Да нет, наш Андрей. Он сам умер.

Я с недоверием посмотрела на Родю. Но всё же рассказала батюшке. Тот сказал, чтобы сварила кутью и отнесла в церковь.

– Помянуть никогда не лишне.

Я сварила и в церковь пришла с мисочкой поминальной кутьи. Там подошла к одной «церковной бабушке», бабе Шуре, и спросила, когда сороковой день со смерти Андрея. Баба Шура всплеснула руками:

– Да вчера было!

– Какое там! Три службы подряд, замотались.

– Ну хоть кутью-то сварили? Нет… Я протянула мисочку:

– Вот Андрей просил кутью кушать и его поминать. Придя домой, я долго тормошила Родиона:

– Как Андрей тебе про кутью сказал?

– Пришёу и сказау! (Родечка не выговаривал «л»).

– Но как?

А он непонимающе смотрел на меня своими зелеными глазами и всё повторял:

– Ну, сказау, и сказау.

Родион всегда удивлял нас. Он не особый фантазер, довольно замкнутый и молчаливый мальчик, хотя и сорванец. Но в свои три-четыре года он иногда говорил такое, что мы понимали: для него открыт такой мир, который для нас (да и для всех) является закрытым. Случай с Андреем был далеко не единственным.

Как-то Родя приболел и лежал в кроватке. Вообще, он болел всегда без каких-либо капризов и слёз. Тихо лежал, сложив руки на груди, держал любимую икону святого целителя Пантелеимона и приговаривал:

– Грешиу, грешиу. Теперь лежи, Родя, не греши.

Но однажды я услышала громкий плач и, подойдя к его кровати, увидела, что он просто заливается слезами.

– Что ты, Родя? Тебе так плохо?

И вдруг он начинает взахлеб просить:

– Мама, молись за бабушек!

– За каких бабушек?

– Которых мы с папой отпевали (Родя с трех лет ходил с папой на отпевания, кое-где помогал, зажигал свечи, подавал кадило).

– Да что такое? – пугаюсь я.