В ущелье - Максим Горький

- Я - вша-а?

- Бро-осьте!

- Бей его!

- Бросьте-е!

Из толпы вырвался Силантьев, выпрямился, страшно и широко взмахнув правой рукою, снова прыгнул на людей; парень в розовой рубахе тоже замахнулся огромным кулаком, и тотчас раздался мягкий, хряский удар, Силантьев отпрянул назад и беззвучно осел в воду, под ноги мне.

- Так, - внушительно сказал кто-то.

На секунду шум оборвался, и в уши сладко влилось пение воды, потом кто-то бросил в реку большой камень, кто-то тупо захохотал.

На меня лезли люди; я наклонился к Силантьеву, пытаясь поднять его, он лежал наполовину в воде, грудью и головой на камнях.

- Убили человека, - крикнул я, не веря в это, только для того, чтоб напугать, остановить людей, мешавших мне.

Кто-то трезвым голосом, недоверчиво спросил:

- Ну-у?

Парень в розовой рубахе пошёл прочь, покрикивая с фальшивой обидой в голосе:

- А хоша бы? Он - не лай! Какой я разоритель земли?

- Где солдат этот, который подзуживал, который сторож?

- Несите огня сюда...

Говорили всё трезвее, спокойней и тише. Маленький мужичок, с головой, повязанной красным платком, наклонился, приподнял голову Силантьева, но тотчас небрежно выпустил её из рук, сунул руки в воду и чётко сказал три слова:

- Верно, убили, помер...

Я не поверил словам, но, взглянув, как вода реки перекатывается через ноги Силантьева, поворачивает их и они шевелятся, словно пытаясь сбросить истоптанные сапоги, вдруг всем телом почувствовал, что держу в руках руки мёртвого, выпустил их, и они шлёпнулись в воду, как мокрые тряпки.

На берегу стояло человек десять, но когда мужик сказал свои слова, они, все сразу, метнулись прочь, нелепо толкаясь, покрикивая озабоченно, устало:

- Который ударил?

- Погонят теперь с работы.

- Солдат волынку эту завёл...

- Верно, он...

- На него и показывать!

Парень в розовой рубахе ныл:

- Братцы, я - по чести! Драка ведь...

- Колом бить - это, милый, не драка.

- Ох - камнем, а не колом...

Тонкий бабий голос искренно возопил:

- Ах ты, господи! Всегда у нас что-нибудь случается...

Я сидел на камнях, отупевший, ушибленный, всё видя, ничего не понимая. В груди странно опустело, крики людей будили желание орать во всю силу, кричать, в ночи, медной трубою.

Подошло двое людей, передний нёс в руках пылающую головню, помахивал ею, чтоб не погасла, и сеял на пути своём золотые искры. Он был маленький, лысый, узкий, как щука, поставленная на хвост, а из-за его плеча выглядывало чьё-то серое, каменное лицо с открытым ртом и круглыми совиными глазами.

Подойдя к трупу, он наклонился, упираясь одной рукой в своё колено, и осветил измятое тело Силантьева, свёрнутую на плечо голову; я не узнал красивое казацкое лицо: задорный вихор исчез в большой шишке чёрно-красной грязи, вздувшейся над левым ухом, скрыв его; усы и рот сдвинулись на сторону, обнажив зубы кривой, страшной улыбкой; ещё страшней был левый глаз - он выкатился из орбиты и, безобразно огромный, напряжённо смотрел на откинутую полу пиджака, во внутренний карман, откуда высунулась белая каёмка бумаги.

Осыпая искрами это искажённое и жалкое лицо в красных полосках влажно блестевшей крови, человек рисовал головнёю в воздухе над ним огненный венец и, причмокивая, ворчал:

- Ну конешно... чего тут?

Искры падали на голову Силантьеву, на мокрую щёку и гасли, в яблоке глаза играл отблеск огня, от этого глаз казался ещё мертвей.

Человек медленно расправил согнутую спину, швырнул головню в реку, сплюнул вслед ей и, поглаживая лысый череп, зеленоватый в темноте, сказал своему товарищу:

- Ну, ты ступай тихонько, бережком, до того барака, скажи там: человека, мол, прикончили...

- Я боюсь один...

- Бояться нечего, иди, знай...

- Жуть...

- А ты - не дури-ко!...

Над моей головой раздался спокойный голосок старика-плотника:

- Я с тобой пойду, ничего...

Он натягивал на белую голову измятый картуз и брезгливо говорил, шаркая ногою о камень:

- Кровища-то до чего нехорошо пахнет! Ногой, видно, попал я в кровищу в эту...

Лысый, сощурившись, присматривался к нему; белый старик тоже озирал лысого неподвижными глазами, продолжая строго и холодно:

- Всё - водочка да табачок, сатанинское зелье...

Они оба были похожи друг на друга и на колдунов: оба маленькие, острые, как шилья, зеленоватые во тьме, как лишаи.

- Идём, брат, со духом святым...

Не спросив, кто убитый, не взглянув на него и даже не поклонясь покойнику, - как требует обычай, - старый плотник пошёл по течению реки, осторожно переступая с камня на камень; за ним, нерешительно качаясь, стал шагать длинный, серый человек, они уплывали во тьму беззвучно, как два облака.

Узкогрудый лысый пощупал меня острыми глазами, вынул папиросу из жестяной коробочки, звучно щёлкнул крышкой её, зажёг спичку и сначала осветил лицо убитого, потом уже закурил, тихонько говоря:

- Это вот шестого убивает на моих глазах...

- Как это: убивает? Убивают!..

Помолчав, он спросил:

- Чего ты сказал? Не пойму...

Я объяснил:

- Убивают люди друг друга...

- Ну, это всё равно! Люди ли, машина ли, молонья али так что-нибудь. Одного земляка машина прихватила около Бахмача, одного - вот эдак же - в драке прирезали. Бадьей, в шахте, пришибло тоже...

Считал он спокойно, но ошибся: насчитал только пятерых. Стал озабоченно вспоминать снова - получилось семеро.

- Ну, всё едино, - сказал он, вздохнув и затягиваясь так сильно, что всё лицо его облилось красным отблеском огня папиросы. - Всех - не сосчитать, которые вот так - по случаю - пропадают. Не будь я старенький, то и я бы где-нибудь пропал, ну - старость зависти не порождает. И - живу. Ничего, слава те, господи!

Кивнув головой на Силантьева, он продолжал:

- Родные его али жена будут теперь вестей, писем ждать от него. Не пишет. Тут они подумают: загулял, дескать... Забыл своих...

Около барака становилось всё тише, костры догорали, люди таяли во тьме. С гладкой, жёлтой стены пристально смотрели на реку тёмные, круглые глаза сучьев. Одно окошко без рамы мутно светилось, из него вылетали на волю отрывистые, сердитые возгласы:

- Сдавай скорей!

- Хлюст в трефях...

- А здесь - козырной с барданом!..

- Фу ты, дьявол! Вот - судьба...

- В картах - не судьба, а - ловкость, - сказал лысый, сдувая с папиросы пепел.

Неслышно перешёл реку усатый плотник, остановился около нас и тяжко вздохнул.

- Что, землячок? - спросил его лысый.

- Да вот, - негромко, смущённо сказал плотник, такой огромный, мягкий в темноте, дали бы вы мне курнуть разок.

- Можно! На папироску...

- Спаси Христос! А то - баба забыла табачку мне принесть, да и дедушка у нас насчёт курева строгий...

- Это - который ушёл?

- Ну да, он...

- Закурив, плотник спросил:

- До смерти убили?

- Помер...

И оба замолчали, покуривая.

Перевалило уже за полночь. Изорванная полоса неба над ущельем была похожа на синюю реку, течёт она тихонько над землёй, окутанной ночью, и плывут в её гладких волнах яркие звёзды.

Становится всё тише, ночнее...

И как будто не случилось ничего особенного... 1913 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые напечатано в газете "Русское слово", 1913, номер 156, 7 июля и номер 158, 10 июля.

Рассказ написан не позднее апреля 1913 года, о чём свидетельствует письмо М.Горького И.П.Ладыжникову от 2 мая 1913 года с просьбой предложить Д.Н.Овсянико-Куликовскому прилагаемую рукопись очерка "В ущелье" (Архив А.М.Горького).

Действие рассказа относится к осени 1891 года, когда М.Горький служил ночным сторожем на строительстве железной дороги Беслан-Петровск.