Атлетический тюнинг. Новый взгляд на культуру физического совершенства - Сослан Варзиев

В общем, три кита в образе сказов Бажова, нартского эпоса и телепередачи «Слово Андроникова», уютно расположившись на трех рабочих слонах моего детства в образе мамы, бабушки и чуть реже папы в силу его постоянных гастролей, совместными усилиями нивелировали мое человеческое и профессиональное становление.

Отец, Хаджисмел Петрович Варзиев (заслуженный деятель искусств России), привил мне фундаментальные представления о выразительных возможностях техники жестов, движений и поз, позволяя мне безошибочно находить брешь в динамике действий атлетов во время выполнения упражнений, привязывая нужные образы. Он является блестящим балетмейстером, учеником народного артиста СССР, доктора искусствоведения, автора известных балетных постановок: «Кавказский пленник», «Медный всадник» и «Бахчисарайский фонтан» Захарова Р. В., который в 1974 году в своей знаменитой книге «Записки балетмейстера» не без основания отметил Х. Варзиева как руководителя, чья плодотворная работа позволила его молодому коллективу за короткое время получить широкую известность и популярность не только в СССР, но и за рубежом. Цитата из той же книги звучит так:

«Возникшие в советское время ансамбли народного танца и их создатели — балетмейстеры Т. Устинова, И. Моисеев, Н. Надеждина, П. Вирский, С. Сухишвили и Н. Рамишвили… Х. Варзиев — прославились не только у себя на родине, но и во всем мире. Собранный и обработанный ими драгоценный фольклорный материал стал благодаря их неустанному труду и таланту достоянием всех народов Советского Союза и многих зарубежных стран».

Мне хочется уточнить, что перечисленные балетмейстеры — это были заслуженные и народные артисты СССР, а мой отец, Х. Варзиев, к тому времени был лишь заслуженным артистом СО АССР. Видимо, главный мэтр народной хореографии действительно высоко оценил творчество моего отца и его коллектива, поставив их на одну ступень с титанами народной хореографии, руководителями «Хора имени Пятницкого», ансамбля «Березка», ансамблей Украины и Грузии, каждый из которых — что ни имя, то история.

Пробовать и выбирать

Признаюсь в том, что хаос увлечений в детстве, а именно в начальных классах, вмещал в себя секцию баскетбола, волейбола, шахмат и футбола, слесарного и столярного дела. Как говорится, обо мне можно было смело говорить: «Пляшет, вяжет, с парашютом прыгает!» До сих пор не понимаю, когда я успевал делать уроки.

Так вот, чем лучше мои глаза и интеллект начинали воспринимать тексты, точнее, чем более бегло я читал, тем чаще увлекался читкой спортивных журналов, которыми меня бесперебойно снабжала моя мама. Хочу уточнить, что это были всевозможные советские спортивные печатные издания, на которые в конце концов мама ради меня оформила подписку и следила, чтобы все доставлялось в срок — в заранее трепетно ожидаемый день недели или число месяца. Это были: цветной иллюстрированный журнал «ФиС», газета «Советский спорт», а также еженедельник «Футбол и хоккей» и чехословацкий ежемесячный модный спортивный журнал «Sport», который из–за какой–то загадочной для меня загогулины над первой буквой странно читался как «Шпорт».

Я, будучи школьником средних классов, аккуратно вел толстенные красочные альбомы, где каждому направлению спорта отводил свое место. Например, про футбол было два альбома, в одном из них были наклеены лучшие футбольные клубы мира и сборные команды, а в другом — вырезки, посвященные отдельным звездам мирового футбола: Пеле, Эйсебио, Круиффу, Беккенбауэру и т. д. Были альбомы и про бокс, где, без сомнений, я отдавал приоритет Мохаммеду Али, и только потом всем остальным. Культуризм или бодибилдинг представляли Лэрри Скотт, Сержио Олива, Серж Нубре и т. д. Еще о двух альбомах мне хотелось упомянуть, содержание которых странно прозвучит не для моей ранней юности 12–13 лет, а для времен 1976–1977 годов, — это вырезки с фотографиями лучших гонщиков формулы «F‑1» тех далеких семидесятых: Джеймса Ханта, Ники Лауда, Марио Андретти… И конечно же большой теннис: Джимми Коннорс, Крис Эверт, Бьерн Борг.

Первые прикосновения к атлетизму

В те советские времена (конец 70‑х — начало 80‑х гг.) у меня началась пора, которую можно было охарактеризовать, как период более тесного знакомства с «металлом», общение с которым проходило вначале в домашней обстановке и мной особо не афишировалось. Первый инвентарь представлял собой чугунные гири, весом, не превышающим 16 килограммов, которые по просьбе моей мамы кто–то привез к нам домой. К счастью, возня с ними продолжалась недолго, и в конце концов начальные пудовые гири быстро сдались и уступили потом свою позицию более увесистым снарядам в 24 кг, а в последствии и в 32 килограмма.

Как только я начал тренироваться по системе, то результат «распухания» не заставил себя долго ждать, я пух как на дрожжах, потребляя дополнительно к обычной еде советское детское питание и молочные смеси под названием «Малютка», которые выпускались в виде сухого порошка. Я разбавлял их водой, выпивал, можно сказать, килолитрами не только конкретно сразу после тренировки, но и в течение всего дня между приемами пищи.

Формы моего тела заметно менялись, и это замечали окружающие: плечи и объем груди, соответственно, расширились и увеличились, а талия осталась на том же уровне, но приобрела некую качественность в виде более явно выраженных «кубиков». В общем через 10 лет, с учетом перерывов и тренировочных затиший, мой пиджак имел выше уровня талии 62‑й размер, брюки в тазе «проходил» под 58‑м размером, а бедра были примерно 64‑го! Что делать, как и где одеваться? Вопрос с костюмами меня волновал больше всего, так как благодаря заботе своей мамы я уже с детства «пижонничал» в большом количестве модных, хотя и детских костюмов, которые мне не только покупали в лучших магазинах СССР, но и привозили из–за границы.

Первым модельером, который приложил свою руку имиджмейкера, была Гульжан Намазбаева, ныне позиционирующая себя под фамилией Стэйн, делавшая тогда первые шаги в серьезном модельерстве. Я прекрасно помню тот первый, сшитый для меня, светло–серый в тонкую белую полоску летний костюм, который, к моему удивлению был выполнен ею достаточно быстро и имел нетрадиционные и непривычные для моего восприятия линии. Не меньшее мастерство Гульжан показала в умении убедить и настоять на творческом применении нетрадиционных канонов, которые к тому времени к моей «физической» мышечной ситуации оказались довольно–таки уместными. Потом Гульжан уехала в Казахстан. А так как необходимость в индивидуальном пошиве одежды оставалась, я обратился к еще одной знакомой. Это была Флора Измайлова, работавшая в то время в Доме моды маэстро Славы Зайцева, с которым впоследствии я был хорошо знаком.

Во времена юношеского увлечения атлетизмом, или, как тогда еще говорили, «культуризмом», с точки зрения его практического применения меня уже тогда в большей степени волновала экспериментальная суть познания. Кроме физических возможностей человека и сроков достижения запланированного результата я, естественно, интересовался сравнением не только «соревновательных» телесных пропорций, но и «бытовых». Я понимал, что пропорции играют важную роль в оценке форм тела человек, но меня мучил один вопрос: насколько важны эти пропорции и каков объективный критерий их оценки? Я бесконечно собирал вырезки с культуристами из всех попадавших ко мне иностранных журналов, чаще всего американских, и добросовестно составлял коллекцию. Как ни странно, но мама, разглядывая из–за моего плеча на фотографии атлетов, также давала свою оценку, например в виде обычной реплики: «Почему они именно так отставляют ногу? Ведь смотрится не–су–ра–зно!» Вспоминая сейчас тот далекий по времени, первый «сырой» анализ фотографий атлетов, могу с уверенностью сказать, что я не просто устремлял внимание на формы или объемы культуристов, а уже подсознательно сосредотачивался на позе каждого из них. Тогда мне казалось странным, что в одной и той же заученной позе атлеты воспринимаются по–разному. Рейтинг атлетов в моей коллекции с годами постоянно менялся.

Быстро вникая в проблемы атлетизма и культуризма, я не просто полностью прочитывал, а проглатывал все то, что печаталось тогда в СССР, а также ввозимые переводы из братского социалистического лагеря: Польши, Венгрии и ЧССР. Этого было недостаточно. Я покупал с рук ввозимые зарубежные журналы на английском, немецком и французском языках, находя возможность их перевода среди знакомых, при этом замечая некоторые противоречия между нами и Западом в вопросах не только методики, но даже отдельно взятого упражнения, не понимая — кому верить.

Всех тогдашних энтузиастов объединяло одно — общий взгляд на пропорции тела просто человека и атлета, ну и соответственно словосочетание «рельефность мышц», которое у всех было на устах. Это словосочетание употребляли даже дилетанты. Со знанием дела и интонацией компетентного человека они интересовались в разговоре телом атлета и спрашивали, например: «А рельеф у него хороший?» Но этот эпитет был актуален до определенного времени. Слово «рельеф», став потом дурным тоном, уступило место новому модному — «сепарация»!