Атлетический тюнинг. Новый взгляд на культуру физического совершенства - Сослан Варзиев

• Не усложнять ради внешних эффектов визуальный ряд движения.

• Излагать на бумаге текстуальные описания доступно, грамотно и лаконично.

• Дополнять в обязательном порядке описательные тексты минимальным числом фотографий либо рисунков с максимально доходчивыми изображениями реального осуществления движений.

• При создании упражнений:

— обеспечивать удобство положения и исполнения;

— учитывать длину конечностей атлета;

— обеспечить безопасность положения и движения;

— исключить прилив крови к голове;

— учитывать эстетическую особенность положения.

В описательной части вновь изобретаемых упражнений важно отобразить не просто общую суть, но сосредоточить внимание читателя на укомплектовании в упражнении значимых мельчайших составляющих, которые в своей совокупности дадут абсолютное представление о движении.

Шаги в индустрию

Чтобы ростки превращались в деревья, их нужно по меньшей мере поливать.

Моя мама дала мне самое первое и самое простое представление о гармонии и красоте и, безусловно, о культуре, став моим генеральным наставником в жизни и на пути к этой сложной и неоднозначной индустрии — физической культуре, вмещающей в себя три неделимые культурологические составные, которые я постарался коротко охарактеризовать так.

• «Культура физической активности» есть аспект, отражающий интеллектуальный подход к двигательным процессам и процедурам внутри каждого используемого вида физического совершенства, с присутствием интеллигентного исполнения не в плане манер, а в плане разумного, осмысленного и обоснованного понимания.

• «Культура физических движений» — рационально–выверенно–скорректированная, грациозно–элегантно–эстетичная динамика движений, жестов и поз всех без исключения частей тела.

• «Культура тела» есть аспект, воссоздающий все телесные качества и свойства, сочетающие в себе систему основных и смежных направлений, отражающих контурно–визуальный и тактильно–пальпированный характер.

По мере погружения в кладовые этой сферы я в конечном итоге без колебаний отдал приоритет одному из направлений, точнее, импонирующей мне основе старороссийской (традиционной) школе физического совершенства, название которой «атлетическая гимнастика» или более современно — «атлетизм».

Сотворенное детство

Итак, на страницах распахнутой мною книги, название которой я уже точно не помню, изображались бесконечные обнаженные тела мужчин и женщин, выполненные в виде рисунков и различных скульптур. Мне было тогда 7–8 лет и, увидев в моих руках такую «взрослую» обложку, соседка, детский врач–инфекционист, зашедшая к нам в гости, осталась в легком недоумении, посчитав, что мой детский возраст не в состоянии переварить «всякие обнаженности» в литературе, не предназначенной для детей.

Моя мама, Римма Кирилловна Варзиева (в девичестве Кулова), человек по складу характера добросовестный, тактичный и по природе интеллектуально–аналитический, по какой — то своей, непонятной для всех остальных причине — видимо, интуитивно — дала мне именно эту книгу. Являясь по образованию химиком–биологом, а по духу истинным педагогом, сочетающим в себе гениальную лаконичность и немногословность в постановке фраз, способным довести до сознания суть, по–видимому, на базе своих методических навыков к структурированию научного исследования, она заглянула далеко за рамки моего постпубертатного периода.

Содержание той «далекой» книги давно уже стерлось в моей памяти, но вот в названии, насколько я могу сейчас помнить, присутствовало слово, которое ассоциировалось со словом «эстетика», а в самом ее текстовом наполнении присутствовало слово «античность».

На тот момент меня в книге, естественно, могли заинтересовать только иллюстрации, которые казались на самом деле какими–то «взрослыми», и поэтому я их рассматривал с большими радостью, интересом и осторожностью. В моих руках был не избитый настольный пресловутый «шедевр» тех времен, «Книга о вкусной и здоровой пище» издания 1954 года, который своими иллюстрациями провоцировал у многих неподдельный аппетит и бесконтрольное выделение слюны с последующими за ним обязательным по законам физиологии глотательными рефлексами, а что–то более таинственное и загадочное.

Только теперь, спустя много лет, я понимаю, что не только книга, но и многое другое в моей жизни происходило не случайно, совершая в моем мировоззрении всякие перевороты и революции подобно этим античным изображениям, повлиявшим на мое «рисовательство». Мои природные способности в рисовании оценивали соседи, родственники, знакомые родителей и многие другие. Где–то в 5‑м или 6‑м классе я умудрился выиграть всесоюзный конкурс детского политического рисунка, наградой за победу в котором была поездка во всесоюзный лагерь «Артек» или «Орленок». Так вот, я рисовал, со слов окружающих, более чем хорошо. Даже на уроках рисования в 1–3‑м классах учительница нередко выходила из класса и возвращалась обратно, приводя с собой группу учителей по другим предметам, которые вставали за моей спиной и шушукались, рассматривая мою текущую работу.

Мои способности рисовать, со слов очевидцев, были замечательные, но еще больший талант я имел в даре срисовывать, подмечая каждую деталь, неважно чего: яблока с тенью на столе, лошади или избушки из сказов Бажова. Кстати, Павлу Петровичу Бажову особая признательность за то, что его проникнутые верно угаданной своеобразной детской духовностью сказки повлияли на дальнейшее развитие моих рисовальных способностей. Именно в дошкольном возрасте я срисовал почти все иллюстрации из серии «Сказы Бажова». Стаж конкретного срисовывания расставил в моем детском изобразительном восприятии свои приоритеты. Они воплотились в желании изображать не столько пейзажи или натюрморты, сколько людей. После той загадочно оказавшейся у меня в руках «античной» книги я неутомимо срисовывал только тех сказочных героев, у которых были явно выражены атлетические задатки. Даже если это был былинный богатырь, то я все равно дорисовывал ему какие–то свои надуманные атлетические контуры, которые, как мне казалось, сильнее придавали ему богатырский вид.

Последней и окончательной ступенью срисовывания человеческих тел или просто фигур стало знакомство со зрелым по своему духу эпосом, истоки которого восходят к третьему тысячелетию до нашей эры, — «Осетинскими нартскими сказаниями», издания 1948 года. Его иллюстрации были выполнены в характерной манере выдающегося осетинского художника М. Туганова. Мое детское воображение подкупало странное сочетание в характере персонажей нартского эпоса: каждый из них, являясь героем–богатырем, имел несметный список подвигов, совершенных не ради забавы, а как бы застенчиво, по нравственному убеждению или делу чести.

Анализируя (даже бегло и поверхностно) свое детство, сегодня я понимаю, насколько значимо с самого первого момента рождения быть под родительской сплоченностью и «унисонностью» в желаниях и стремлениях не столько воспитывать, сколько развивать! Помню, что в мой адрес очень редко употреблялись слова «этого нельзя», «это можно» или «нужно не так». Питая с детства абсолютное к родителям доверие, я наблюдал за тем, что и как они делают, и, видимо, просто внимал и копировал. Иногда, оставаясь по разным обстоятельствам один на один с мамой, или с бабушкой, или с папой, я почти не замечал разницы в их манере взрослой опеки. Каждый из них для условий рисования создавал мне за столом в гостиной некое подобие рабочего места, аккуратно раскладывая горсть наточенных карандашей, ластик и стопку листов бумаги. Причем ластик был тщательно вымыт и на нем никогда не было черно–серых графитовых карандашных пятен. Видимо, все готовилось в ожидании долгожданного шедевра. Но каждый раз он так и не рождался. Вначале я рисовал сразу начисто, сильно от старания продавливая бумагу карандашом, выводя общие контуры, но моя мама, указав на ошибку, посоветовала делать вначале легкий набросок, а потом уже обводить. Совершалось все так. После завтрака я набрасывал легкий эскиз образа человека, затем делал перерыв на обед, а потом вырисовывал его отдельные части: голову, лицо, руки и ноги, а затем, поужинав, дорисовывал какие–то мелкие детали.

А еще я помню, что мои родители и бабушка (и для меня это осталось загадкой) почему–то не просто позволяли, а предлагали в очень позднее даже для многих взрослых людей время смотреть передачу (и только ее) с выступлением известного и популярного литературоведа, милейшего Ираклия Луарсабовича Андроникова. Какой это был слог! Какие неподражаемые интонации! Я так заслушивался, что часто терял нить воспроизведенного им монолога.