Умри стоя! (Доблесть и честь) - Артём Мичурин

— Поднять темп! — от хвоста к голове колонны промчался «Лис» с орущим в мегафон Крайчеком. — Десять километров за час! Калеки на протезах бегают быстрее! Или вы думаете, что оставшегося времени хватит, чтобы пройти ещё десять километров и полосу препятствий?! Вперёд, вашу мать!

Свежепринятая информация о грядущей полосе препятствий на большинство курсантов произвела эффект удара по голове тяжёлым тупым предметом. Ритмично покачивающиеся «метрономы» пошли вразнобой. Направляющие резко ускорились. Стройная, в три шеренги, колонна быстро утратила чёткость формации и разбрелась хаотичными группками.

— Вы что, инвалиды долбанные, заснули?! А ну бегом! Я лично прослежу, чтобы каждый ублюдок, вздумавший сачкануть, подох в кратчайшие сроки!

Колонна начала растягиваться. Наиболее впечатлительные рванули вперёд и минуты через две оторвались на добрых полсотни метров. Ещё через десять минут подавляющая часть «спринтеров» переместилась ближе к хвосту, израсходовав запас прочности.

— Я сейчас точно сдохну, — пожаловался Преклов, всё с большим трудом удерживающийся за Глебом.

— Дыши, не болтай, — ответил тот, размеренно перебирая ногами по гравию. — Сдохнувших сегодня и без тебя хватит.

Будто желая подтвердить только что озвученную гипотезу, бегущий впереди курсант перешёл на шаг, присел и надрывно проблевался.

— Минус один, — констатировал Глеб.

Командирский «Лис» рыкнул мотором и подскочил к бледному, словно смерть, парнишке.

— Имя! — раздался усиленный мегафоном голос Крайчека.

— Людвиг Штольц, — чуть слышно ответил курсант и снова захрипел, выдавая новую порцию желудочного сока.

— Какого хера ты здесь расселся, Людвиг Штольц?! Встать! Пошёл за группой! Бегом, дерьмо, бегом!

Глеб на секунду обернулся и увидел как Людвиг метрах в ста, шатаясь, поднимается.

— Живее, тварь! Догоняй свою группу! — продолжал орать Крайчек. — Что ты будешь делать на войне, червь навозный?! Как ты поможешь своему подразделению?! Твой отряд уже принял бой! Впереди! Они прижаты огнём! А ты здесь! Сидишь в обнимку с пулемётом и блюёшь, как последний долбаный педераст! Там убивают твоих товарищей! Они умирают из-за тебя, сука поганая! Каждый твой сблёв стоит кому-то жизни! Годы обучения и невъебенная туча потраченных средств идут хуем из-за того, что тебе, ничтожество, приспичило изрыгнуть дерьмо из своих гнилых потрохов! Вперёд, ублюдок! Вперёд!!!

Следующие десять минут группа бежала под аккомпанемент постепенно затухающего монолога Крайчека, без устали выдающего на-гора всё новые и новые вариации уничижительных определений для Штольца. К восемнадцатому километру монолог стал заметно тише из-за увеличившегося расстояния, а потом и вовсе умолк. Правда, скоро он возобновился, сменив одиночную цель на группку отстающих курсантов. Судя по льющейся из мегафона крепкой брани, несчастных насчитывалось уже не меньше трёх.

— Глеб, — позвал Преклов, замедляя ход, — что-то мне хреново.

— Мутит?

— Дышать нечем.

Глеб и сам чувствовал себя не лучшим образом. Лёгкие горели, кровь пульсировала в ушах, ноги всё больше наливались свинцом. Но на оставшиеся два километра силы имелись. Марш-броски для него никогда не были проблемой. Скорее наоборот — они давали возможность отыграть баллы, потерянные на силовых упражнениях. А вот у Преклова дела обстояли с точностью до наоборот. И вид его сейчас говорил сам за себя: обильная испарина на бледном, покрытом багровыми пятнами лице, руки двигающиеся невпопад с ногами, сбивчивое дыхание, рваный темп бега — это было даже хуже чем «хреново».

— Не падай — бросил Глеб, мельком взглянув на хрипящего рядом Толяна. — Дыши глубже. Немного осталось.

— Сраные уроды! — продолжал Крайчек прессовать отстающих. — Как вам удалось целых два года обманывать Родину?! Два долбанных года вас, никчёмных дегенератов, кормили и учили! Два года вы прожирали ресурсы, которые могли бы пойти в действующие войска! Бойцы на передовой недополучают паёк! И всё для того, чтобы вы, мерзкие никчёмный твари, могли и дальше влачить своё жалкое существование?! Нет! Не для этого! А для того, чтобы им, солдатам великой державы, умирающим ради её процветания, выросла достойная смена! Как думаете, достойная смена получится из вас, слизь аморфная?! Вы — позор своей Родины! Гнусные паразиты на её теле! А ну встать, размазня! Что ты там лопочешь?! Тогда ползи, раз не можешь бежать! Давай, вперёд! У тебя есть приказ! Выполняй! А если не можешь выполнить — сдохни!

Монолог снова начал отдаляться и, спустя минуту, затих, вместе со звуком двигателя. Траурная тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием, хрипами и шуршанием щебня, продлилась несколько кратких, но отчего-то ужасно неуютных мгновений, пока рёв мегафона не возобновился, приближаясь.

— Минус два, — сосчитал Глеб и в тот же момент почувствовал, как что-то тянет вниз его руку. — Зараза!

Преклов споткнулся, завалился вперёд и, стараясь удержаться на ногах, схватил соседа за рукав. Однако это не помогло, и он бухнулся таки на колени.

— Бля, Толян, вставай. Вставай, говорю. Твою мать, — Глеб закинул левую руку Преклова себе на шею и кое-как поставил того на ноги. — Шевелись, живее.

Дорога сделала поворот, и за деревьями уже показалась линия полосы препятствий с её хитроумными конструкциями.

Льющиеся из мегафона проклятия неожиданно прервались, и «Лис» рыкнул мотором, набирая ход.

— Имя! — зазвенело у Глеба в левом ухе, чуть не порвав барабанную перепонку.

— Глеб Глен! — отчеканил он громко, насколько позволяло сбившееся дыхание.

— Ответь мне, курсант — зачем ты тащишь этот мешок говна?! Мечтаешь стать Архангелом?! Или, может, у вас педерастическая любовь?!

— Никак нет! Пытаюсь сохранить боевую единицу!

— Вот как?! Едрёна мать! Да у нас тут герой! Хочешь стать героем, курсант?! Отвечай!

— Никак нет! Хочу помочь подразделению!

— Чем?! — Крайчек вытаращил глаза, изображая недоумение. — Положишь этого жирдяя вместо бруствера?!

— Никак нет! — надрывая связки, проорал Глеб, перекрывая звук двигателя. — Повреждения не критичны! Боец не нуждается в немедленной медицинской помощи и способен вести огонь!

— Ебать! Да ты ещё и гений! Не знал я, что курсант-второгодок способен определять степень нанесённого урона! А что если ты сейчас тащишь полудохлый кусок мяса, отставая от подразделения и снижая его огневую мощь в точке соприкосновения с противником?! Что, если этот раздолбай получил пулю в брюхо, и медленно подыхает, увещевая тебя на ушко в лёгкой контузии, потому как не хватает куску говна смелости умереть достойно, не цепляясь за жизнь, как последняя блядь?! Отвечай!

— Никак нет! Я абсолютно уверен в боеспособности единицы! В случае ошибки готов понести заслуженное наказание!

— Я смогу, — выдохнул Преклов, из последних сил перебирая ногами.

Крайчек, оценивающе смерив взглядом «раненого», снова поднял мегафон и направил его в ухо Глебу.

— Меня, щенок, не интересует твоя готовность! Марш на полосу! И прими совет — если ошибся, покончи с собой, сэкономь моё время!

«Лис» резко тормознул и, дождавшись отстающую группу, вновь заурчал мотором.

— Я смогу, — повторил Толян, облизывая пересохшие губы.

— Да, — кивнул Глеб. — Ты уж смоги.

Полоса в конце маршрута номер два представляла собой стандартный набор препятствий, какой размещается обычно на двухсотметровом отрезке, с той лишь разницей, что все масштабы были уменьшены в полтора раза.

Возле исходного рубежа, постукивая о ладонь электродубинкой, стояла младший воспитатель Репина.

Анастасия Репина. Сержант-штурмовик в отставке. Комиссована и направлена в учебный лагерь «Зарница» после тяжёлого осколочного ранения, из-за которого потеряла левый глаз и приобрела полкило титана в бедре, совсем немного не дослужившись до Палача. На вид ей было лет двадцать семь — тридцать, справа. Слева определить возраст не представлялось возможным, эта сторона лица являла собой пласт обожженной, иссечённой осколками кожи, натянутый на не менее изуродованные кости черепа. Светлые коротко стриженые волосы, прикрытые фуражкой, поджарая мускулистая фигура, облачённая в чёрный мундир, высокие отдраенные до блеска сапоги на стройных ногах. Прекрасная и кошмарная. Валькирия, лишённая радости полёта над усеянным трупами полем боя. Глебу всегда казалось, что её единственный зеленовато-серый глаз полон печали. Остатки лица хранили выражение каменной непоколебимости, а глаз грустил. Словно через него, как через узкую брешь в непробиваемых доспехах, сочилась наружу горячая струйка боли и тоски. Небольшая, едва заметная, но такая обжигающая. Валькирии было скучно без боя, без крови, без щекочущего ноздри аромата пороха, и она развлекала себя как могла.