Умри стоя! (Доблесть и честь) - Артём Мичурин

— Кто следил за показаниями приборов? — задал он вопрос лишённым эмоций голосом.

— Я, — чуть слышно ответил дрожащий рядом курсант-медик.

Глеб даже не понял, что произошло потом. Стоявший спиной к нему Лехов теперь повернулся плечом, а курсант, уткнувшись лицом в стену, сползал вниз, оставляя на белоснежном кафеле широкую кровавую полосу.

— Отряд восемь-десять «Е», группа три, — всё тем же бесстрастным тоном обратился Архангел, провожая глазами медленно сползающее на пол тело, — свободны.

Двадцать девять человек организованной колонной шагали по коридорам центра теоретической подготовки, и гулкое эхо разносило стук подошв в едином ритме.

— Сегодня ударная доза была, — повернулся Толян вполоборота к шедшему рядом Глебу.

— Да, — кивнул тот и покосился на соседа, опасаясь услышать нечто, связанное с инцидентом в процедурном кабинете. Подобные разговоры категорически не приветствовались, как воспитателями, так и администрацией лагеря. И, несмотря на то, что случай был уже не первым, все домыслы, предположения и теории относительно полезности «медикаментозной профилактики» обычно рождались и умирали, не покидая пределов одной головы. А если им всё же доводилось как следует пустить корни, созреть и распространить вокруг деструктивное семя, тогда в дело шла прекрасно отлаженная система телесных наказаний, косящая всходы сомнений на корню. Коса её проходилась не только по источнику заразы, но и по всему контактировавшему со смутьяном личному составу. После пары таких «покосов» разговоры о негативных эффектах и их жертвах становились в среде курсантов крайне непопулярны, а зачинатель рисковал понести наказание прямо на месте, без проволочек.

— Фигово, — продолжил Толян. — Значит, в субботу без добавки. Но ничё, — он нежно похлопал обёрнутый салфеткой и лежащий в нагрудном кармане изюм, — мне пока хватит.

У Глеба с души отлегло. Преклов на счастье всем окружающим был верен себе. Если смерть одногруппника его и беспокоила, то никак не больше, чем субботний рацион. Тут он вряд ли лукавил. Хитрость и расчётливость были совершенно несвойственны Толе Преклову. Окажись он от природы чуток поумнее — не протянул бы в лагере и года. Но ему повезло. Гены скомпоновались таким замысловатым образом, что полное отсутствие вышеозначенных черт характера компенсировалось столь же полным отсутствием почвы для зарождения мыслей, которые следовало скрывать.

Многие одногруппники, да и воспитатели, считали Преклова откровенно тупым. Однако это ничуть не мешало Толяну сдавать нормативы и тесты. Он вообще прекрасно вписывался в жизнь и быт лагеря. Ему даже каким-то непостижимым образом удавалось сохранять небольшой слой младенческого жирка на довольно плотной тушке, из-за чего та выглядела обманчиво мягкой. Вид округлых розовеющих щёк, таких приторно гражданских, раздражал воспитателей, поэтому гоняли Толяна обычно в хвост и в гриву. Но он не жаловался. Никогда. По физподготовке Преклов имел одни из лучших в группе результаты, а недостаток сообразительности компенсировал усидчивостью, благодаря которой мог вызубрить что угодно.

Все зашли в аудиторию, расселись и достали планшеты. Минутой позже, ровно в шестнадцать ноль-ноль, следом вошёл невысокий, крайне субтильного вида мужчина. Едва синий мундир с золотым шитьём показался из-за двери, как двадцать девять курсантов щёлкнули каблуками, вытянувшись по стойке смирно.

— Садитесь, — коротко махнул рукой Лейфиц и занял место за кафедрой.

Яков Лейфиц — редкий для «Зарницы» представитель «небоевых». Гарнизонная крыса. Интендант. Бывший. Поговаривали, что его назначение в лагерь сопровождалось крупным скандалом, чуть не вылившимся в трибунал. На новом месте Лейфиц прижился скверно. Преподавательский состав «Зарницы», набранный сплошь из опалённых огнём, в буквальном, зачастую, смысле, ветеранов, его не принял. Даже курсантам было видно, что отношение к интенданту со стороны офицеров колебалось где-то между холодным и презрительным. Колебалось, но не опускалось до нижней планки, по крайней мере, с виду. Всё же немногие могли похвастать тем, что, находясь на грани трибунала, получали распределение в учебный лагерь класса «А». Без серьёзной высокопоставленной поддержки такое вряд ли было бы возможно. А потому Якова Лейфица предпочитали не трогать, благо вёл он себя тихо и поводов старался не давать.

— Итак, — начал Лейфиц, заложив руки за спину, — сегодня мы… — он замолчал и пробежался глазами по аудитории. — Двадцать девять. Кто отсутствует? Докладывай, — ткнул пальцем в ближайшего курсанта.

Тот вскочил, вытянулся по струнке и собрался уже выпалить требуемый доклад, как вдруг запнулся, явно стараясь подобрать слова.

— Ку-у-урсант Виталий Тришин отсутствует по причине…

Лейфиц нахмурился и вышел из-за кафедры.

— …По причине несчастного случая! — спохватился докладчик.

— Случая? — приподнял бровь Лейфиц.

— Так точно! Несчастный случай с Виталием Тришиным произошёл сегодня во время проведения плановых профилактических мероприятий!

— М-м… — Лейфиц кивнул, развернулся и пошёл обратно к кафедре. Открыл планшет, пробежался по сенсорному экрану. — Что ж, вернёмся к теме занятия, — он оторвал глаза от планшета и заметил, что поднятый для доклада курсант до сих пор стоит по стойке смирно. — Садись, Кажубей.

Гена Кажубей сел, не меняя прямоты осанки, и сложил руки на парте, явно довольный собою.

— Тема сегодняшней лекции — «Всемирный Пакт о неприменении оружия массового поражения», а так же причины подписания этого исторического документа и его роль в жизни человечества. Однако рассмотрение этих вопросов было бы неполным в отрыве от наиболее значимого и яркого события начала прошлого века. Я освещал его весьма подробно три занятия назад. Но считаю, что будет не лишним напомнить ещё раз. И сделает это, — Лейфиц перевёл взгляд с аудитории на планшет, пробежался пальцем по сенсорному экрану и, коварно прищурившись, обозрел собравшихся. Почти чёрные глаза, будто не имеющие радужки, а только громадный всевидящий зрачок, одарили взором каменные лица курсантов, заставив даже малейшие шорохи смолкнуть, и остановились на единственной не впавшей в оцепенение физиономии.

«Чёрт. Опять» — подумал Глеб, но в душе порадовался, что его самого вниманием обошли.

— Анатолий Преклов, — закончил Лейфиц начатую секунд десять назад фразу.

Толя поднялся, набрал в лёгкие воздуха, одновременно выскребая из глубин памяти зазубренный материал, и приступил к изложению:

— В начале прошлого века, конкретно — двадцать третьего июня две тысячи двенадцатого года, мир сотрясла ядерная война.

— Что у тебя с дикцией, курсант? — прервал Лейфиц возвышенную, но страдающую излишними ударениями на каждом слове речь.

— Виноват! — отрапортовал Преклов, вытянувшись ещё сильнее, хотя и так стоял по стойке смирно. — Щека! Несчастный случай во время утреннего построения!

— Ещё один? — нахмурился Лейфиц.

— Так точно!

— Ну ладно. Продолжай.

— Мир сотрясла ядерная война, — повторил Толян, входя в утерянное русло повествования. — Империя лжи, бесчестия и алчности — Соединённые Штаты Америки — при поддержке беспринципных правителей давно утративших самостоятельность квазигосударств Европы нанесла вероломный удар по территории целого ряда стран, включая Китай, Иран, Пакистан, Северную Корею, Индию и Россию. Более миллиарда человек были уничтожены, сгорев в атомном пламени. Но Российская Армия и Российский Флот сумели ответить на бесчеловечную агрессию и похоронили тирана в его собственном радиоактивном пепле! Однако это уже не могло спасти человечество от наступления тёмных времён. Ядерная зима пришла на смену мирному солнцу над цветущими лугами. Она окутала всю планету и загнала людей в подземелья на долгие годы. Развивавшаяся семимильными шагами цивилизация пала в одночасье по прихоти кучки слабоумных американских выродков. Отброшенное к уровню каменного века, человечество вынуждено было ютиться в тоннелях и станциях метрополитенов, в бомбоубежищах, подвалах, канализационных коллекторах, пока радиационный фон не пришёл в норму. Это произошло лишь спустя два страшных десятилетия, сопровождавшихся голодом, эпидемиями и повальной смертностью от лучевой болезни. По подсчётам специалистов Научной Академии Евразийского Союза, население планеты в этот период сократилось с чуть менее семи миллиардов до примерно пятисот миллионов человек, то есть более чем на девяносто процентов. Но и с отступлением ядерной зимы тёмные времена не окончились. Долгие десятилетия после выхода людей из подземных убежищ на поверхность, мир раздирали анархия, смута и неконтролируемый террор. Государства пали. Некому было протянуть людям руку помощи. Каждый был сам за себя в этой войне, войне за воду, еду, за жизнь.