Долгое прощание с близким незнакомцем - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я добыл пару птиц, но варить было почти не на чем — керосина осталась одна кружка. Решили беречь для чая. Гусятину пришлось есть сырую. Груз набрался изрядный — снаряжение, аппаратура — килограммов по сорок пять. Пошли на юг. Туман. С перевальной седловины угодили не в ту падь. Целый день месили пропитанный водой снег. Иногда за нами оставалась траншея глубиной почти в рост. Скорость — где три, где полкилометра в час. Вечером стало ясно, что пилим не туда — отошли километров на тридцать, а моря и в помине нет. Восстановили мысленно путь. Выходило, что до моря отсюда столько же, сколько от места по азимуту. И точно — через пятнадцать километров выбрались на берег. Ничего, нормально. Теперь чаю можно было пить сколько угодно. И еще у нас оставалось полгуся».
— А на чем они варили чай, Андрей Прокофьич? — спросила невидимая Михаилу женщина.
— Так ведь на берегу всегда есть плавничок, — ответил Протопопов и продолжил:
— Этот человек всегда преодолевал то, что ему выпадало преодолевать. И так — во всем. На него можно было положиться, как на себя. Таким он для меня и останется.
Андрей Прокофьевич поднес рюмку ко рту. Тем временем в комнате приготовился говорить еще один человек — на сей раз более или менее ровесник Михаила.
— Летом 1958 года по главной улице Магадана шли в обнимку трое молодых выпускников МГРИ и пели: «Мы идем по Уругваю». Одним из них был Глеб Кураев. В этом был он весь…
Дальше пошло в том же духе: романтик, жаждущий приложить свою энергию и умение к познанию малоизученного края, хороший товарищ, хороший геолог и писатель, нисколько не худший, чем геолог…
Донесся голос сестры Кураева:
— Может быть, кто-то хочет сказать от журналов? Вот Ольга Ивановна из «Вокруг света», Аделаида Петровна из «Молодой гвардии».
— Нет, ответила невидимая женщина, по голосу — уже немолодая. — О чем мне говорить? О том, что Глеб в Москве начал публиковаться именно в нашем журнале? Так это и без меня всем известно.
И по нежеланию Ольги Ивановны говорить на поминках банальности, а еще больше по тому впечатлению — которое давно уже сложилось у Михаила, — что бережней всего к кураевским текстам относились именно в этом журнале, где иной раз, ради сохранения каждой строчки, его путевые заметки печаталась немыслимым петитом, выходило, что эта немолодая редакторша не только любила вещи Кураева, но и его самого. Словно подтверждая мысли Михаила, Ольга Николаевна добавила.
— У нас все любили его и делали все возможное, чтобы как можно больше его произведений увидело свет. О чем еще говорить?
— А вы, Аделаида Петровна? — вновь подала голос сестра.
— Спасибо, Ольга Александровна. Я все-таки воспользуюсь случаем обратиться к собравшимся здесь друзьям Глеба Александровича и попросить всех принять участие в подготовке одного издания, которое собирается выпустить «Молодая гвардия». Первоначально предполагалось, что это будет том его избранных сочинений, но после его кончины мы решили поместить в нем и воспоминания его друзей, и его письма, с тем чтобы воздать должное не только писателю, но и удивительно разностороннему человеку. Сборник рассчитан на юношество и будет называться «Словно в последний раз». Вы знаете, что это название одного из лучших его рассказов, и я думаю, что оно больше всего подойдет для всего этого сборника и точно передаст романтику его вещей.
Михаил подумал, что романтика — точно не про Глеба.
— …Вот почему, — вновь донеслось до него, — я обращаюсь к вам с просьбой передать нам свои воспоминания и письма Глеба. Все это нужно сделать до сентября. Прошу откликнуться на этот призыв и отправить свои материалы по адресу, который вы найдете в любом номере нашего журнала, на мое имя. Мой телефон…
«Какая хваткая и опытная хищница!», — восхитился Михаил.
Из комнаты в коридор и на лестничную площадку начали выбираться соскучившиеся без курева гости. Теснота заставила соседку Горского придвинуться к нему. Она очень коротко глянула и отвернулась.
— Вы хорошо знали Глеба? — спросил Михаил.
— Не очень близко, — ответила она. — Муж знал лучше. Еще по Северу.
— Он тоже геолог?
— Нет. Он журналист.
— Писал о Севере?
— Да.
— Как его фамилия? Возможно, я читал?
— Шеваловский.
— Нет, — сознался Михаил, — не читал. Видимо, он не только журналист, но и писатель, прозаик?
— Он поэт. Извините. Сейчас, наверно, будет говорить муж. Я хочу послушать.
Из комнаты донесся голос.
— Я хочу рассказать, как впервые услышал о Глебе Кураеве. Дело было на севере острова Врангеля («Назвал-таки остров, — отметил Горский. — Это тебе не Андрей Прокофьевич»). Мы шли вдоль берега океана по тундре. Настроение, прямо скажем, было не блестящее — продукты кончились, а до поселка на юге острова идти и идти не один день. И вдруг возле навигационного знака на берегу мы увидели железную бочку. Конечно, полезли смотреть, что внутри. Там были продукты и записка, в которой сообщалось, что воспользоваться ими может всякий, кто в них нуждается. Надо ли расписывать, как мы обрадовались? Наелись досыта, устроили дневку, взяли с собой на оставшийся путь. И все благодаря человеку, забросившему продукты на этот безлюдный берег и оставившему их специально для людей, которые, он знал, обязательно появятся здесь после него и, скорее всего, будут нуждаться. Но в записке фамилии этого дарителя не было.
«Прозрачная фабула, — машинально подумал Михаил. — Дальше можно не продолжать».
— Вернувшись в поселок, мы стали выяснять, кто же оставил на севере острова эту спасительную бочку. Местные жители пожимали плечами — они туда не ходили, тем более не забрасывали никаких запасов. Недавних экспедиций в ту сторону вроде бы тоже не было. Наверное, Глеб Кураев, геолог, больше некому, решили местные знатоки. Он последний бывал в тех краях. Вот так я впервые услышал это имя. И тогда же подумал, какой это должен быть человек, если он постоянно помнил о тех, кому может стать крайне туго и кто запросто может загнуться, потому что помощи ждать неоткуда. Вот он, помня о своих бедственных ситуациях, и решил заранее помочь другим. Как вы понимаете, я не ошибся в предположениях. Знакомство с Глебом подтвердило, что он именно такой и есть, как я ожидал, — щедрый, великодушный, благожелательный, расположенный ко всем, кого встречал на трудных дорогах Севера.
Поэт закончил. Поднимая рюмку, Михаил
