Долгое прощание с близким незнакомцем - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Спасибо, — ответила она. — Помощь, вероятно, потребуется. Осталось много рукописей, которые надо разобрать. Я сообщу вам. Кстати, хотела вас спросить: Вы подарили Глебу старинную трубу — ведь это очень ценная вещь. Может быть, теперь вы ее заберете себе?
Михаил недоуменно пожал плечами, потом отрицательно покачал головой.
— Я ведь подарил ее Глебу, — вырвалось у него.
— Глеба больше нет.
— Это не меняет дело. Труба — его вещь. И пусть она останется среди прочих его вещей.
— Спасибо. Есть мысль устроить музей-квартиру Глеба, если удастся.
Горский не видел большого смысла в устройстве таких квартир. Но, думая о дорогих для Глеба вещах, он хотел, чтобы они либо остались все в одном месте — и тогда музей-квартира для этого тоже подходила, — или достались на память кому-то из самых близких, например, его сыну.
— А как сложилась судьба «Тактики исчезновения»? Глеб успел дописать ее?
— Не вполне. Но я уже отдала рукопись в редакцию «Современника».
— Не сделают как следует, — подумал Горский.
В добросовестность и, главное, в способность редакторов из книжных и журнальных редакций мыслить и видеть мир по-кураевски Михаил не верил. И чем больше он думал над этим, тем все более определенно приходил к выводу, что если кому и может быть дано дописать незаконченное Кураевым, то это ему, Горскому, и никому больше.
— Вы ведь живете не в Москве, Ольга Александровна? — спросил он.
— Нет, я живу на Кавказе.
— Значит, здесь вы редкий гость?
— Да. Там работа, дети.
— А кто вы по специальности?
Горский заметил, что за стеклами очков собеседницы мелькнуло какое-то замешательство.
— Я гляциолог, — наконец сказала она.
— Понятно. Изучаете оледенение.
— О, вы знаете? Откуда?
Горский так и не понял, была ли она вполне искренна в своем удивлении, и только пожал плечами.
— Когда занимался альпинизмом, бывал на ледниках.
Зато как ходила по ледникам, особенно в зоне трещин и ледопадов сама Ольга Александровна в своей нынешней форме, он не представлял «Впрочем, — подумал он, — возможно, там ведутся стационарные наблюдения и кругом наставлены рейки и датчики, так что всё сводится главным образом к камеральной обработке данных. Ладно, это ее дело, как она там управляется в своей гляциологии. Куда важней, как она управится, точнее — уже управилась с наследием своего младшего брата».
— Вам уже обещано, — спросил Михаил, — что роман будет издан в «Современнике»?
— Во всяком случае, они сами предложили отдать его им.
— Ясно. А вам он понравился?
Горский снова уловил заминку.
— Я себя не считаю специалистом в литературе, — уклоняясь от оценки, ответила Ольга Александровна. — Глеба больше нет. Я боялась, как бы не заглох интерес к его вещам. Лучше ведь сразу пристроить всё что можно, потому что потом будет труднее.
Этот довод был, разумеется, неоспорим. Она продолжила:
— Кроме романа он ведь еще несколько сценариев написал, а с Малым театром заключил договор на пьесу по мотивам «Северо-восточных полигонов».
— Пьеса меня мало трогает, — сказал Михаил. — Роман другое дело.
— Да, конечно. Это и для него было основное, — согласилась Ольга Александровна, заканчивая разговор.
Недалеко от дома к Михаилу подошел один из геологов.
— Извините, — спросил он, — вы не знаете, отчего умер Глеб?
— Знаю со слов его друга и соседа, — Горский показал на Николая. — Говорит, что от сердечного приступа. Инфаркт миокарда, наверное. Еще он сказал, что, по мнению врачей, Глеб все равно оставалось недолго жить, даже если бы его спасли.
— А что такое?
— Сосуды пришли в негодность. А вы никогда не слышали, что он болел?
— Нет, — ответил геолог. — Нет, он был просто феноменально здоровым человеком.
— И тоже мастер спорта по лыжам, как и его главный герой из «Северо-восточных полигонов? — поинтересовался Горский.
— До мастера Глеб не догнал. Но он был сильный перворазрядник. У нас вообще была сильная лыжная секция.
— Я помню.
— Так вот, Глеб у нас выделялся. Тренер, Иван Николаевич, — геолог указал на невысокого плотного мужчину с седой головой и рябоватым лицом, считал, что он может стать мастером, если будет больше тренироваться. Нет, такого раннего конца никто из нас не ожидал.
V
Понятно было, что в одной комнате все не разместятся. Поэтому коридор быстро заставили разномастными столами, вокруг которых можно было стоять и слушать, что говорилось в комнате, где находились самые близкие люди. Горского пригласили было к главному столу, но он постеснялся лезть на глаза незнакомым людям, лучше знавшим Глеба, и остался в коридоре, быстро найдя для себя дело — откупоривать бутылки с вином, благо, холодильник был буквально забит ими. Соседями оказались молчаливый человек с определенно азиатскими, но смягченными чертами лица и молодая женщина в простом платье.
Первым встал пожилой тренер Иван Николаевич.
— Мы собрались, чтобы вспомнить Глеба. Студента МГРИ, лыжника, потом инженера, потом писателя. Наверно, у него во всех делах проявлялся талант, какой редко у кого бывает. Мы следили за его успехами и радовались им. Тем обиднее, что он ушел от нас в пору своего расцвета. Но в нашей памяти он останется навсегда. Он хорошо бегал на лыжах, он хорошо поработал в геологии. Он хорошо писал книги. Выпьем за его память, друзья!
Гости, озябшие и проголодавшиеся, охотно выпили и закусили. Теперь, после первой речи, все как-то ожили и раскрепостились. Публика была явно неоднородной, но это не мешало. Незнакомые люди говорили друг с другом без стеснения. Мужчины начинали с расспросов, что налить, женщины вежливо и с улыбкой что-то отвечали и в свою очередь предлагали закуски. Настало время нового оратора. И снова это был пожилой человек, подтянутый, стройный и возрастом, пожалуй, старше Ивана Николаевича. В комнате кто-то потребовал внимания, и немного погодя все стихло там, а потом и в коридоре.
— Мне тоже выпало познакомиться с Глебом в его студенческие времена, когда он проходил преддипломную практику в одной съемочной партии со мной…
«Так это Андрей Прокофьевич Протопопов», — догадался Михаил.
Андрей Прокофьевич продолжил:
— Всякий, кто сталкивался с ним, очень скоро понимал, что он был подобен монолитной глыбе благородного металла, прикосновение к которому само по себе облагораживает. Я мог бы привести сейчас немало доказательств этому, но предпочитаю без комментариев прочесть его письмо, присланное мне с того полярного острова, которому, как вы знаете, он посвятил немалую часть своей души (сам Глеб почему-то не называл в своих произведениях этот остров по имени, и Андрей Прокофьевич очень тонко высказал свое уважение писателю, также не произнеся его вслух).
Несколько мгновений Андрей Прокофьевич шуршал листиками бумаги. Гости замерли.
— Вот. Слушайте. Личные подробности я опускаю. «Забросили нас на
