Еретик - Андрей Степаненко

Кифа поджал губы. Это был важнейший из сделанных им выводов. Несмотря на все усилия Церкви Христовой донести Божьи заповеди до самых дальних уголков Ойкумены, человек отчаянно нуждался в Спасении! И — Симон был прав — для Спасения заповеди определенно были бесполезны. Ибо не могли эти заповеди сделать козлищ овцами, а овец спасти от гнева Бога-Отца. Для Спасения нужна была живая кровь Искупителя.

Первый, кто пришел выразить Костасу соболезнование, — вопреки всякому протоколу — был Филагриус.

— Ваш отец уже, наверное, в раю, — склонил голову казначей, — и целует ноги Иисусу.

— Что случилось? — насторожился Костас.

Первой к нему должна была подойти его жена Грегория, затем — ее дядья, затем ее братья, затем ее сестры, затем племянники… ритуал был строго расписан.

— От вас утаили главное, — тихо произнес казначей. — Елену. И она сейчас прямо здесь, в Константинополе.

— Какую Елену? — не сразу сообразил Костас и вдруг вспомнил какой-то давний слух — его передавали шепотом, с риском потерять голову. — Что… ту самую?!!

Казначей безмолвно склонил голову еще ниже.

— И где она в точности? — глотнул Костас.

Если то, что говорили о Елене, правда, хотя бы наполовину, с Мартиной можно было уже не считаться.

— Я не знаю, где она теперь. Я знаю только, что ее приводили к вашему отцу перед его смертью.

«И почему отец ничего мне не сказал?»

Наиболее вероятной казалось версия, что Ираклий обделил Костаса и предназначил Елену старшему сыну Мартины. В такой ситуации Папа пойдет на мировую однозначно, уже потому, что рожденный от Елены Царь Царей будет на одну восьмую часть итальянец.

— Что еще скажешь? — заметил Костас многозначительный блеск в глазах Филагриуса.

— Деньги, — так же тихо произнес казначей, — у патриарха Пирра есть свободные деньги. И ваша матушка Мартина…

— Она мне не мать, — отрезал Костас.

— Мартина знает об этих деньгах. Там очень много: хватает и на флот, и на войну.

— Ты уверен? — собрался Костас в комок.

— Я казначей, — улыбнулся Филагриус, — я умею считать не только свои деньги, но и чужие. У патриарха очень много свободных денег.

Костас поджал губы. Он видел, что Филагриус втягивает его в конфликт со своим старым противником, но если все сказанное — правда, с деньгами Пирра и Еленой в качестве жены Костас мгновенно станет первым из первых.

О том, что Елену все-таки разыскали, Мартина узнала от патриарха Пирра.

— Мне не все известно, Мартина, — честно признал патриарх, — но, похоже, ее приводили к смертному одру Ираклия.

Елена нахмурилась.

— А она действительно так родовита?

— Да, Мартина. Более родовитой женщины в Ойкумене быть не может.

— Костас о ней знает?

Пирр лишь пожал плечами.

— Трудно сказать. Скорее, нет. Если бы знал, вышел бы шум, а пока в Константинополе тихо.

Мартина задумалась. Она бы не рискнула вводить такую женщину во власть, даже в качестве жены своего сына. Слишком родовита. На ее фоне держащие страну аристократы стали бы выглядеть мелкими самозванцами, и вся система управления Византией просто развалилась бы на кусочки.

Мартине вообще в последнее время казалось, что Ираклий прав, и власть — оружие обоюдоострое: думаешь, победил врага, а на самом деле, подрезал себе ноги. Так часто выходило в последнее время, а уж церковный раскол проходил именно так.

— Ее следует найти и убить.

— В моих монастырях ее нет, — покачал головой патриарх, — тебе хорошо бы переговорить со своими людьми во дворце.

— Благодарю тебя, — кивнула Мартина, но патриарх не уходил, — что-нибудь еще?

— Филагриус, — тихо произнес патриарх, — он попытается сделать переворот.

— Исключено, — отрезала она, — Ираклий предусмотрел в своем завещании каждую деталь.

Патриарх скорбно поджал губы.

— Ираклий не мог предусмотреть вливания такого количества денег, какое уже тратит на Костаса этот казначей. Я не могу этому помешать, я просто хочу, чтобы тебя не застали врасплох. Жди переворота.

Мартина хмыкнула. Она ждала. Слишком уж хорошо знала она своего пасынка.

Симон оказался в Константинополе только в конце назначенного Сенатом трехдневного траура. Осажденная столица не открывала ворот, а едва ему, подчиняясь наведенному приказу, пытались бросить сверху веревочную лестницу, жертву наваждения убивали те, кого Симон отсюда, снизу не видел. И когда он все-таки вошел, Ираклия уже хоронили в Церкви Святых Апостолов.

Симон затесался в толпу у храма, и достаточно быстро выяснил главное: о Елене все еще не знают. Народ говорил о завещании императора, о том, что престол поровну поделен меж двух сыновей императора от двух разных его жен — 28-летним Костасом и 15-летним Ираклонасом. Мартине, как говорили, назначена роль императрицы и матери обоих — в точном соответствии с законами.

«И в чьих руках Елена?»

Сколько он ни прислушивался к себе, а ответа не слышал, — так, словно о существовании Елены вообще никто не знал. Чтобы проверить эти свои ощущения, Симон даже пробился на ипподром, — там как раз происходило обсуждение судеб верховной власти.

— Где сыновья Ираклия?! — кричали с мраморных скамеек представители знатнейших родов. — Покажи их, Мартина!

— Ираклий доверил империю мне, — резонно возражала Мартина, — со мной и будете разговаривать. Что вы хотите спросить?

— Пусть приведут сыновей императора! — волновалось собрание.

Симон постарался успокоиться, настроился на Мартину и понял главное: она о Царице Цариц знает, и, более того, намерена ее убить.

— Хорошо, будь по-вашему, — согласилась Мартина.

Привели сыновей императора, и Симон тут же отметил, что о Елене знает и Костас. У него на Царицу Цариц были совсем иные, сугубо личные планы. Но главное, что почувствовал Симон, и Мартина, и Костас были в растерянности. Они оба опасались, что их планы в отношении Царицы Цариц неосуществимы.

«Неужели Елене удалось бежать?»

Симон сосредоточился, настроился на Елену, однако ни радости освобождения, ни даже волнения не обнаружил; Елена источала только страх и бессилие.

Когда Кифа сумел войти в Константинополь, там уже все разрешилось — да, так, что лучше не надо! Ираклий умер в жутких мучениях. Мартине оставили почетную роль регентши своего 15-летнего сына, а реальная власть была в руках Костаса. И понятно, что первым делом Кифа прибежал в представительство Папы.

— Кто сумел?! Как?! — не мог он поверить, что к осторожному Ираклию кто-то сумел столь близко подобраться.