Испытание седьмого авианосца - Питер Альбано

Реджинальд Уильямс привалился к переборке и смотрел мимо замасленных труб перископов на своего старшего помощника Чарли Каденбаха, который постоянно считывал курс цели и ее скорость относительно скорости и курса подлодки. На подводном флоте старшим помощникам присвоили кличку «Есть, сэр», поскольку в их обязанности входит держать командира судна в курсе боевой обстановки, состояния готовности лодки, торпедных аппаратов и вообще поставлять ему всю необходимую информацию. Видя взмокший лоб Каденбаха, его нервно подрагивающие скулы, Уильямс только радовался, что поставил его старпомом, а энсина Хассе — на КУТ, Гарольда Сторджиса — за штурвал и систему оповещения, а Рэнди Дэвидсона на пульт телефонной связи, Гороку Кумано — на радар.

Все они отличные ребята и знают свое дело.

Реджинальд глубоко вздохнул, но дышать легче не стало. Хуже, чем июльский смог в Лос-Анджелесе, мелькнула мысль. На всех старых подводных лодках поглотитель углекислого газа находится в металлических контейнерах, а кислород хранится в баллонах. Но их используют лишь в крайних обстоятельствах. Как подумаешь о том, что такие обстоятельства еще не наступили, сразу примиряешься с духотой и зловонием.

К нему обратился Рэнди Дэвидсон:

— Командир, старшина первой статьи Данте спрашивает, не нужно ли вам радиолокационное подтверждение.

— Нет. Мы и так знаем, кто они. Сейчас будем делать первую обсервацию. Приготовиться, мистер Хассе!

— Слушаюсь! — Энсин перекинул четыре тумблера, и тесное помещение наполнилось гулом. — КУТ готов для ввода, сэр.

— Хорошо. — Уильямс прокричал в люк: — Пост погружения!

— Здесь! — откликнулся энсин Герберт Бэттл.

— Глубина?

— Шестьдесят семь футов.

— Подняться на шестьдесят четыре. — (Два с половиной фута перископа над поверхностью.)

— Есть подняться на шестьдесят четыре! — Командир поста отдал соответствующие распоряжения рулевым-горизонтальщикам и вскоре доложил: — Шестьдесят четыре фута!

— Так. Поднять перископ.

Каденбах ударил по кнопке, и люк подъемного двигателя открылся. Под лязг стальных тросов перископ выполз из гнезда, как змея после спячки. Показалось основание с дальномером и двумя сложенными ручками. Нагнувшись, Уильямс откинул ручки, поднялся вместе с приборами и приник к линзам, развернув перископ на запад.

— Тони! Какой был последний пеленг?

— Истинный два-шесть-ноль, относительный ноль-восемь-ноль, сэр.

— Черт! Куда ж они подавались? — проворчал Уильямс, наводя линзы на указанный пеленг.

Ромеро прижал наушник плотнее.

— Должны быть там. Сигналы очень отчетливые.

— Ага! — с нескрываемой радостью воскликнул Уильямс. — Они были за шквалом. Ну, теперь они наши! «Нафуза» и две консервные банки впереди, ярдов на сто. Чарли, ну-ка проверь: длина тысяча пятьдесят, ширина сто, осадка пятьдесят один, высота мачты сто пятьдесят.

Каденбах изучил чертеж, пришпиленный к переборке над головой командира.

— Точно, сэр. Только высота мачты сто шестьдесят.

— Сто шестьдесят… — Уильямс чуть повернул верньер дальномера. — Приготовиться к первой обсервации… Пеленг!

Каденбах нашел место, где перекрестье нитей на стволе перископа совмещалось с кругом определения пеленга на крышке.

— Ноль-семь-ноль.

Хассе двинул рычаг на КУТ.

Уильямс настраивал дальномер, пока расколотое изображение танкера не стало цельным.

— Дальность!

— Семь тысяч семьсот семьдесят.

Хассе тронул другой рычаг. Каденбах тоже повозился с приборами.

— Угол уклонения носа справа — пятнадцать.

Плохо. Пятнадцать градусов — более чем неудобная позиция для стрельбы. Идеальный угол — девяносто.

— Опустить перископ!

Труба поползла вниз.

— Курс ноль-четыре-ноль, — приказал Уильямс и повернулся к Ромеро. — Мы наделали шуму. Что там эсминец у входа?

Гидроакустик настроил прибор, прислушался.

— Слышны только вспомогательный двигатель и шипенье пара. Ни валы, ни винты не работают.

— И то хорошо. Но мы слишком отклонились к востоку от курса «Нафузы», да и угол совсем не годится. Я думал, они подойдут по курсу ноль-восемь-ноль. Придется взять западнее. Сторджис, малый ход, курс два-семь-ноль.

Сторджис повторил команды и быстро переложил руль на заданный угол. Шум электромоторов стал отчетливее.

— Курс два-семь-ноль, скорость шесть.

— Сонар, что эсминец?

— Никаких изменений, сэр.

— А танкер?

— Держит курс ноль-четыре-ноль.

— Отлично. — Уильямс наклонился к люку. — Штурман, глубина под килем?

— Сорок саженей, сэр, — ответил Имамура.

— Сорок?! А как же сотая изобата?

— Должно быть, карты неточны, командир. Карта показывает восемьдесят саженей, а на моем эхолоте сорок.

— Черт! — Уильямс шарахнул кулаком по стойке и снова крикнул в люк: — Имамура, сообщите, когда пройдем одну милю!

Ответ последовал тотчас же:

— Через семь минут.

Семь минут тянулись бесконечно. В лодке появился пугающий звук гидроакустического поиска вражеских эсминцев. Поглощающее покрытие обеспечивает надежную защиту от радаров, но не в силах защитить от мощных шумопеленгаторов, тем более — если за ними сидят опытные гидроакустики. Звук усиливался, и люди боялись взглянуть в глаза друг другу.

— Засекли?

— Нет, капитан, — ответил Ромеро.

Помолчав, Уильямс распорядился:

— Стоп машина!

Сторджис до упора отвел рычаги сигнализаторов, и в лодке воцарилась тишина. Дышать стало еще труднее.

— Мистер Бэттл, — проговорил в люк Уильямс, — дайте мне знать, когда станет трудно удерживать лодку на шестидесяти четырех футах.

— Слушаюсь, сэр.

— Поднять перископ! Приготовиться ко второй обсервации!

Труба опять поползла кверху.

— Пеленг!

— Два-семь-пять.

— Дальность!

— Четыре тысячи двести.

— Угол уклонения на правый борт сорок пять. Опустить перископ!

Хассе, введя информацию в КУТ, взглянул на контрольные диски и доложил:

— Начальная деятельность четыре тысячи сто, скорость восемь. Остаточное расстояние три тысячи сто.

Уильямс кивнул. Всего три тысячи сто ярдов осталось пройти «Нафузе». А поскольку нос танкера направлен прямо по центру прохода, то он едва ли теперь сменит курс.

Уильямс ударил кулаком о взмокшую ладонь и повернулся к Ромеро.

— Что эсминцы?

— Без изменений, сэр.

— Хорошо. Вперед помалу. Лучше бы стрелять с двух тысяч, но цель большая, думаю, можно и увеличить дистанцию.

Несколько минут прошло в напряженном молчании, потом Уильямс отдал Рэнди Дэвидсону судьбоносный приказ:

— Подготовить к залпу торпедные аппараты с первого по шестой. — И Каденбаху: — Поднять перископ. Последняя обсервация!

Он в нетерпении приник в окуляру командирского перископа. Ближайший эсминец пересекает их путь по носу всего в двух тысячах ярдов. Другой, идущий по левому борту от танкера, удален по меньшей мере на три мили. Уильямс почувствовал почти эротическое возбуждение, когда громадная цель заполнила линзу. Все равно что стрелять по стельной корове.

— Пеленг!

— Три-один-ноль.

— Дальность!

— Две тысячи четыреста пятьдесят.

— Угол ноль-шесть-ноль. Опустить перископ! Открыть люки аппаратов с первого по шестой. — Он выжидательно взглянул на Хассе.

— Дальность три тысячи шестьсот пятьдесят, скорость восемь, остаточное расстояние две тысячи двести, — доложил энсин.

— Установить глубину шести торпед на двадцать футов, скорость предельная!

— Двадцать футов, скорость сорок шесть узлов, дальность девяносто, шесть торпед вразброс! — эхом откликнулся Хассе.

При такой огромной цели можно рассчитывать по меньшей мере на три попадания… если, конечно, их раньше не засечет эсминец.

— Включи динамик, — сказал капитан Ромеро.

— Гидроакустик перевел рычаг, и небольшой динамик тут же наполнил рубку кавитациями двух маленьких и одного большого винта. Оба эсминца ведут стандартный поиск. Лодка пока не обнаружена.

Все теперь смотрели на Хассе. Судьба атаки и сама их жизнь зависят от этого парня и его машины. Глаза энсина прикованы к компьютеру управления торпедами; он ждет, когда на пульте загорится красный разрешающий сигнал.

— Командир! — донеслось из штурманской рубки. — Под килем двадцать саженей.

— Уверен?

— Да, сэр?

— Паскудство!

Под ними всего сто двадцать футов воды. Если они потопят танкер, их ждет ад. Но колебания недопустимы. Казалось, все они родились и жили только для этого главного момента. Для него и существует «Блэкфин». Они — его частица, у них одна судьба и в жизни, и в смерти.

Голос Хассе будто подхлестнул всех членов ударной группы: