Дом и корабль - Александр Крон

В кухне горела керосиновая лампочка. Каюров и доктор Гриша в свитерах и теплых безрукавках колдовали над большим, похожим на дредноут старинным утюгом. Они раздували его во всю силу легких, из утюга летели искры и валил едкий дым. Затрапезный вид товарищей несколько успокоил Митю, он уже догадывался, что катастрофы не произошло. Все равно он был возмущен и не собирался скрывать своих чувств.

- Что за свинство, - зашипел он, приплясывая. - Почему меня не разбудили?

При появлении помощника командира корабля Каюров и доктор вытянулись. Безмолвно выслушав грозный выговор, они быстро переглянулись. Взгляд Каюрова вопрошал: «Что это может значить, доктор?» Взгляд доктора говорил: «Спокойствие! Случай трудный, но не безнадежный».

- К черту розыгрыши! - крикнул Митя. - Кто взял мои штаны?

Каюров и доктор вновь переглянулись. На их лицах было написано всепрощающее терпение, как у людей, посвятивших себя уходу за тяжелыми хрониками. Затем доктор, кротко улыбаясь, приподнял лампочку, и Митя увидел у себя над головой нечто напоминающее летучую мышь б полете. Это были его брюки, отпаренные, отутюженные и вывешенные для просушки.

Митя был сражен. Он стоял, разинув рот и позабыв придерживать разлетающиеся полы шинели - вероятно, это было забавно, но никто не улыбнулся, оба приятеля продолжали серьезно и сочувственно наблюдать за Митей и, казалось, чего-то ждали. Чтоб разрядить атмосферу, Митя решил засмеяться первым и умолк, никем не поддержанный.

- Ну, хватит, ребята, - заискивающе сказал он. - Что вы смотрите на меня, как на ненормального?

- Доктор, - сказал Каюров, - как поступает нормальный индивидуй, встретившись поутру со своими боевыми друзьями?

- Здоровается.

- Даю вводную: товарищ занимает высокое служебное положение.

- Обратно здоровается. Как минимум - отвечает на приветствия.

- Узнав, что товарищи отгладили ему брюки?

- Благодарит.

- Та же вводная: товарищ занимает высокое…

- Объявляет благодарность.

- Необоснованно заподозрив товарищей в неблаговидном поступке?

- Просит прощения.

- Та же вводная…

- Реабилитирует.

- Подите вы к дьяволу, - сказал Митя примирительно. - Серьезно - который час?

- Как нельзя более серьезно: шесть пятьдесят одна. Тебе повезло, минер чуть не прогладил твои часы горячим утюгом.

Убедившись, что до подъема осталось еще девять минут, Митя окончательно успокоился.

- Ну хорошо. А где командир?

- Не видали.

- Бросьте травить. Я - серьезно.

- Серьезней быть не может. Встал раньше всех, затопил камин и ушел на мороз.

Когда, потратив четверть часа на праздничный туалет, Туровцев вышел во двор, было еще очень темно. Не надо быть дипломированным штурманом, чтобы знать - в декабре светает поздно. И все-таки каждое утро, спускаясь во двор и погружаясь в плотные стальные сумерки, Митя бывал разочарован. В нем жило неопровержимое именно в силу своей бессмысленности убеждение, что до войны по утрам было светлее и что после войны (понимай - после Победы) все опять будет по-старому. У кипятильника уже строилась очередь. Митя разведал обстановку - путь был открыт, не было ни Тамары, ни Николая Эрастовича.

- Сегодня же выберу время и пойду, - пробормотал он как заклинание. - Сегодня же…

Выпавший ночью снег припорошил дощатый настил, и лодка выглядела необитаемым корытом, вроде дровяной баржи. У трапа прохаживался часовой в тулупе, подойдя вплотную, Туровцев узнал Соловцова. Смазанное вазелином лицо матроса жирно блестело, глаза смеялись. После памятного для обоих разговора Соловцов держал себя строго по-уставному, и только улыбка - многоопытная и фамильярная - разрушала дистанцию.

- Здравия желаю, товарищ лейтенант, - сказал Соловцов своим высоким сипловатым голосом. - Разрешите проздравить вас с торжественным днем корабельной годовщины.

«Проздравить» сказано нарочно, чтоб не вышло чересчур почтительно. Поправить - показать, что ты заметил. Митя решил не замечать.

- Командир на корабле?

- Командир - вон он где… - Соловцов показал варежкой в сторону Литейного.

Туровцев обернулся. Вдоль всей Набережной тянулись две терявшиеся во мгле снежные гряды - одна, закрывавшая тротуар, лепилась к стенам, другая утесом высилась над окаменевшей рекой. По пролегавшей между ними неширокой тропке приближались две черные фигуры. Они двигались не спеша, плечом к плечу, но не в ногу - так ходят патрули. Митя и раньше видел, как командир и механик меряют шагами отрезок прямой между трапом и фонарным столбом, то прислушиваясь к журчанью репродуктора, то перебрасываясь короткими фразами, и каждый раз его сердце сжималось от чувства, похожего и на зависть и на ревность.

Горбунов заметил помощника и двинулся ему навстречу. Поздравления принял сдержанно, еще сдержаннее поздравил Митю. Затем сказал - как всегда, без всякого перехода:

- Вчера вечером мы с Федором Михайловичем смотрели кубрики, а сегодня утром прошлись по кораблю. Состояние кубриков с некоторой натяжкой можно считать удовлетворительным. На лодке же… - Он сделал паузу, доставившую Мите мало удовольствия. - Короче говоря, смотра не будет.

- Я, наверное, чего-то не понимаю, товарищ командир, - сказал Митя со злым смирением. - Лодка ремонтируется. Сами знаете, в каких условиях…

- Вот именно. В условиях, когда для нас нет ничего страшнее ржавчины. А вы, вместо того чтоб выводить, - прячете, замазываете, закрашиваете… Какому дьяволу нужна вся эта ваша красота, от которой завтра останутся одни лохмотья? Да, у нас ремонт, и нам нечего стыдиться, кроме грязи. Конечно, - он усмехнулся, - каждая девица прихорашивается по-своему. Одна больше налегает на мыло, другая - на румяна. Если хотите знать мой вкус - я за мыло.

Подошел Ждановский.

- Ага, штурману тоже попало, - сказал он, протягивая руку.

- Дипломат, - сказал Горбунов, сердито усмехаясь. - Шиву среди дипломатов. Желаете разделить ответственность? В таком случае вопрос к вам обоим: как вам нравится лозунг «Патриоты Родины, все силы на разгром фашизма»?

Митя насторожился. Этот лозунг - серебром по кумачу - был вывешен вчера в матросском кубрике.

- А что вас, собственно, беспокоит? - осторожно спросил он.

- Грамотность, - сказал Горбунов. - Как по-вашему, грамотно это?

- Политически?

- Политически - не сомневаюсь. Лингвистически. Что такое патриот?

- Виктор Иваныч, - взмолился Митя, - эти лозунги мы получили…

- Мне не важно, откуда вы их получили, у вас своя голова. Второй вопрос: кто придумал лозунг «Не дичать!»?

- Кажется, Савин.

- Почему вы приказали снять?

- Ну как-то неудобно…

- Неустановленного образца? Жаль. Великолепный лозунг. Макаренковской силы. Так вот: после подъема флага все свободные от вахты - по кубрикам. Каждый отдыхает, как хочет. Хотят валяться на койках - пожалуйста. Если вопросов больше нет - до свидания.

Разговор с командиром вновь испортил настроение. Митя был обижен. Почему-то он считал, что человек, у которого случилась беда, должен стать мягче и больше ценить доброе к себе отношение - мысль не очень верная вообще и вдвойне неверная применительно к Горбунову.

У ворот его поджидал Шурик Камалетдинов - единственный сын дворничихи Асият и большой приятель Тамары. Шурик любил флот страстной и преданной любовью. Не будучи карьеристом, он носил на рукавах своей куцей шубейки мичманские нашивки, хотя с тем же правом мог нашить адмиральские. С Митей они были на дружеской ноге, и Шурик несколько опешил, когда, разлетевшись с поздравлением, натолкнулся на холодный прием. К чести Шурика - он нисколько не обиделся на Митю: он глубоко уважал штурмана и считал, что для старого морского волка некоторая суровость - черта вполне извинительная и даже необходимая.

Чай теперь пили не на лодке, а в кубрике. По случаю праздника вместо хлеба были поданы гранитной твердости белые галеты с крохотным кусочком суррогатного сыра, пахнувшего олифой. Командир выпил чай и съел сыр, галету он спрятал в карман - это было новостью, раньше он никогда так не делал и терпеть не мог, когда делали другие. За столом он не произнес ни слова и своим молчанием заморозил всех, даже Каюров и доктор притихли. Митя злился. Ему действовало на нервы оскорбленное лицо Границы. Граница знал, что завтра его отведут на гауптвахту, но не знал главного - помощник мог отправить его туда еще третьего дня, - поэтому разливал чай с видом жертвы, упорно не желая встречаться взглядом.

Под конец чаепития явился боцман и, посмеиваясь, доложил, что Соловцов задержал диверсанта.

- Будет врать, - сказал Горбунов, оживившись. - А бомбу нашли?

- Никак нет, бомбы не нашли.

- А что же? Если спички - так это еще не диверсант.

- Ну, шпион.

- А почему шпион?

- Чудной какой-то.

Горбунов хмыкнул и стал застегиваться.

- Пойти взглянуть.

Митя замешкался и вышел последним. Спустившись во двор, он застал неожиданную картину - командир и диверсант целовались. Стоявший тут же боцман имел вид смущенный. Пришелец был мелковат ростом и, судя по тому, как он опирался на палку, хром. В запавшем рту недоставало многих зубов, но глаза - серые, пронзительные - показались Мите совсем молодыми.