Пройти по Краю Мира - Тан Эми

Сестра, прости меня за горечь или беспокойство, которое может причинить тебе это письмо. Я пишу его только для того, чтобы ты знала, почему я не приехала повидаться с тобой и что тебе повезло оказаться там, где ты живешь сейчас. Пожалуйста, не пиши мне ответ, потому что это только навлечет на меня беду. Теперь, когда я знаю, где ты, я постараюсь писать чаще. А пока надеюсь, что ты здорова и счастлива.

Твоя сестра Гао Лин».

Закончив читать, я заметила, что письмо дрожит в моих руках. Когда-то я завидовала Гао Лин, теперь же ее участь была хуже моей. Сестра Юй говорила, что мы должны ценить свою жизнь и находить в ней счастье, думая о тех, чья жизнь сложилась хуже нашей. Но я не была счастлива.

Со временем я просто стала менее несчастной. Я приняла свою жизнь. Возможно, моя несовершенная память позволила боли утихнуть или я стала немного сильнее. Я только знала, что стала другим человеком по сравнению с той, что в свое время подошла к воротам приюта.

К тому времени даже боги монастыря изменились. Постепенно мисс Таулер снимала покрывала со статуй — ткань была нужна на пошив одежды и одеял.

Так, одна за другой, изображающие богов статуи снова явили себя, и, как выразилась мисс Таулер, своим видом — красными лицами, третьим глазом и обнаженными животами — они словно насмехались над ней. Статуй, буддистских и даосских, действительно было очень много, потому что в разное время монастырь занимали монахи разных вероисповеданий. Все зависело от того, кто захватывал этот участок земли. Однажды перед Рождеством, когда было слишком холодно и не хотелось никуда выходить, мисс Грутофф объявила, что нам следует «обратить» китайских богов в христианство. Их было решено покрасить. Девочки, выросшие в приюте с раннего детства, восприняли эту идею как повод для веселья. Но некоторые из учеников, появившиеся здесь не так давно, не захотели лишать богов лица, тем самым накликая на себя их гнев. Они так этого боялись, что, когда их подводили к статуям, падали на пол и, словно одержимые, кричали до тех пор, пока изо рта не начинала идти пена. Я же не боялась. Мне казалось, что если я буду относиться с уважением как к христианским, так и к китайским богам, ни один из них не причинит мне вреда. Я рассуждала так: китайцы были вежливыми людьми и всегда придерживались практического отношения к жизни. Китайские боги понимали, что мы жили в доме, которым управляли американцы, и что там действовали западные правила. Если бы боги могли говорить, они настояли бы, чтобы христианские божества чувствовали себя как дома и получали привилегии гостя. Китайцы, в отличие от иностранцев, не пытались обратить других в свои верования. Они бы позволили иностранцам идти своим путем, каким бы странным тот ни был. Касаясь кистью с краской золотых и красных лиц, я говорила:

— Прости меня, Нефритовый Правитель, прости, Начальник Восьми Бессмертных. Я всего лишь вас маскирую, чтобы ни японцы, ни коммунисты не нашли вас, когда им понадобится древесина для костров.

Я была хорошей художницей. Некоторым богам я сделала из овечьей шерсти бороды, из лапши — длинные волосы, из перьев — крылья. Так Будда превратился в толстого Иисуса, богиня Милосердия — в Марию возле яслей, Триада Чистых, верховные даосские божества, — в волхвов, а восемнадцать Лоханов, учеников Будды, превратились в двенадцать апостолов и шестерых их сыновей. Фигурки демонов были превращены в ангелов. На следующий год мисс Грутофф решила раскрасить маленькие резные изображения Будды, разбросанные по всему монастырю: их тут было несколько сотен.

Еще через год мисс Грутофф нашла пропахшую плесенью кладовку, в которой я перечитывала записи Драгоценной Тетушки. Фигурки, которые хранились там, по словам Сестры Юй, предназначались для диорамы, показывавшей, что происходило с человеком, который попадал в иной мир. Их там было несколько дюжин, очень реалистичных и страшных. Одна изображала стоявшего на коленях мужчину, внутренности которого разрывали какие-то рогатые существа. Три фигурки болтались на пике, словно свиньи на вертеле. Четыре человека сидели в кипящем котле. А еще там были огромные демоны, краснолицые, с рогатыми головами, отправляющие мертвых на битву. Когда мы закончили их расписывать, у нас получился полный вертеп: Младенец Иисус, Мать Мария, Иосиф и все остальные, включая Санта-Клауса. Правда, у всех фигур были открыты рты в истошном крике, и, что бы ни говорила мисс Грутофф, большинству девочек не казалось, что они поют рождественские хоралы.

Спустя несколько лет в монастыре больше не осталось идолов, которых нужно было превращать в ангелов. К тому времени изменилась и я сама: от помощника учителя — к учителю, от одинокой девочки — к девушке, влюбленной в сына Учителя Паня.

И вот как это началось.

Каждый год в канун Малого Нового года студенты писали для храмовой ярмарки плакаты с добрыми пожеланиями. Однажды я вместе с Учителем Панем и другими учениками расписывала длинные полоски красной бумаги, разложенные на столах и на полу классной комнаты.

Кай Цзин, как обычно, приехал на велосипеде, чтобы забрать отца домой. Земля на холме Драконья Кость замерзла, поэтому большую часть времени юноша был занят тем, что рисовал схемы, писал доклады и отмечал места, где были обнаружены разные кости. В тот день Кай Цзин приехал раньше обычного, когда Учитель Пань еще не был готов уехать. Тогда он предложил свою помощь в росписи. Он встал рядом со мной за мой стол, а я обрадовалась еще одной паре рук.

Спустя какое-то время я заметила, что он делал: какой бы иероглиф я ни писала, какой бы символ ни рисовала, он делал то же самое. Если я писала «удачи», Кай Цзин повторял слово «удачи» на своем плакате. Если я писала «достатка», он делал то же самое. Если я выводила «всего, что пожелаете», он повторял каждое мое движение. Он двигался почти в одном ритме со мной, и казалось, что мы вдвоем исполняем какой-то танец. Так началась наша любовь: с совпадения в каждой точке, каждом изгибе, каждом подъеме кисти.

Пару дней спустя мы с учениками понесли плакаты на ярмарку. Кай Цзин составил мне компанию. Он шел рядом со мной, и мы тихо разговаривали. Он держал в руках маленький сборник рисунков кистью на тутовой бумаге. На заглавной странице красовалась надпись: «Четыре проявления красоты».

— Ты хотела бы знать, что внутри этой книги? — спросил он.

Я кивнула. Если нас кто-то слышал, то мог подумать, что мы говорим об уроках. Но на самом деле мы говорили о любви.

Он перевернул страницу:

— Любой вид красоты сопровождает четыре уровня способностей. Это касается рисунка, каллиграфии, литературы, музыки и танца. Первый уровень — это Мастерство.

Мы смотрели на страницу с двумя абсолютно одинаковыми изображениями бамбуковой рощи. Это был типичный пейзаж, очень хорошо выполненный, реалистичный, интересный деталями двойных линий, передающий ощущение силы и долголетия.

— Мастерство, — продолжал он, — это способность рисовать одно и то же снова и снова теми же самыми линиями, с той же силой нажима, в том же ритме и с той же точностью передачи. Правда, такой уровень красоты обычен.

— Второй уровень — Волшебство. — И мы стали рассматривать изображение нескольких стеблей бамбука. — Это выше навыка и умения. Данная красота уникальна, и в то же время она проще, уделяет меньше внимания стеблю, перенося акцент на листья. Художник передает и силу, и уединенность. Менее одаренный мастер сможет передать одно это качество, но упустит другое. — Кай Цзин перевернул страницу. Там был нарисован только один побег бамбука.

— Третий уровень — Божественность, — продолжил он. — Листья здесь нематериальны, они лишь тень, влекомая невидимым ветром, а стебель — едва заметный намек на то, что мы не видим. И тем не менее в тенях больше жизни, чем в самих листьях, преградивших путь свету. Человек, смотрящий на это, не сможет объяснить, как получился такой эффект. И даже сам художник, как бы ни пытался, не сможет воспроизвести созданное своей картиной чувство, а лишь передаст его тень. Тень от тени.