Ледяной лес - Чиын Ха

– Ты… ты мой…

– Ваш истинный ценитель.

– Ты и правда…

– Да. Единственный, кого вы так долго искали.

На этих словах Баэль зарыдал во весь голос, дав волю накопившимся эмоциям, освобождаясь от всего, что было ему чуждо, но продолжало грызть изнутри. Казалось, он не мог поверить, что его заветная мечта, к которой всю жизнь он шел со своей скрипкой, только что стала реальностью.

Мой друг нашел того, кого так долго искал, и им оказался не я. Все во мне противилось этому, и я проклинал себя за то, что не могу порадоваться за Баэля. А еще проклинал Дюпре: он разрушил все, что дорого Антонио, он затащил нас сюда, в кошмарный сон. Меня тошнило от каждого его слова и движения.

Неужели такова воля великого Мотховена? Все было предрешено? Эта встреча стала кульминацией истории, начавшейся две тысячи лет назад?

Здесь, на этом месте, всесильное божество наконец решило судьбы людей, подарив им такой страшный финал.

– Мой истинный ценитель! – неистово кричал де Моцерто, любимый сын бога музыки.

Он то плакал, то смеялся, выражая Мотховену свой протест. Вскоре громкие крики маэстро растворились в воздухе, оставив после себя еле слышное эхо.

– Да, все так, – подтвердил Дюпре. – А теперь прошу вас, Отец, сыграйте для меня в последний раз.

С лица Баэля исчезли все эмоции.

– В последний раз? – глухо повторил он.

– Да. Энаду недолго осталось. Когда вы пришли сюда, то разбудили не только меня. Пламя, спавшее до сих пор, пожирает Энаду. Скоро мое дерево прекратит свое существование. Когда не станет его, не станет и меня. Но я не виню вас.

Глаза Дюпре наполнились грустью, но Баэль никак не отреагировал, устремив горящий взгляд на своего истинного ценителя. Тот, слегка отодвинувшись от маэстро, поднял с земли Аврору и вложил ему в руки.

– Эта скрипка содержит в себе частичку души своего творца – известного волшебника Джея Канона. Он пришел в Ледяной лес и, взяв частицу Энаду, создал ее. Аврора была сделана для сына Мотховена, поэтому она навеки принадлежит вам.

Антонио сжал скрипку дрожащими пальцами. Теперь он смотрел на нее как на инородную сущность, совершенно ему незнакомую.

Дюпре, внимательно наблюдая за маэстро, тихо произнес:

– Прошу вас, сыграйте для своего истинного ценителя. Только для меня… Я так жажду услышать мелодию, в которую вы вложите всю свою душу.

Баэль поднял глаза на переписчика и какое-то время пристально разглядывал его лицо. Затем слегка кивнул.

– Хорошо.

Хозяин Ледяного леса радостно улыбнулся и, усевшись поудобнее, весь превратился в слух. Баэль поднял смычок, прижал скрипку подбородком, крепко обхватив гриф левой рукой, и замер. В полной тишине прошло несколько минут, будто Антонио хотел помучить своего истинного ценителя. Дюпре нетерпеливо ерзал и умоляюще смотрел на маэстро, но и тогда Баэль не начал играть.

Наконец Антонио тихо произнес, нахмурившись:

– Ты забыл?

– Что?

– Кто-то должен умереть ради моей музыки.

На лице Дюпре появилось понимание. Он опустил взгляд на сук в своей руке, затем посмотрел на меня.

– Ах вот как. – Улыбнувшись, хозяин Ледяного леса поднялся и направился ко мне.

Не шелохнувшись, я внимательно смотрел, как он подходит, как садится рядом, мерзко ухмыляясь. Мой взгляд зацепился за пепельный сук в его руках. В голове не осталось ничего, кроме мысли о том, что я сейчас умру.

Но вдруг тишину нарушил холодный голос Баэля:

– Не он.

Рука Дюпре замерла в нескольких сантиметрах от моей груди. Медленно повернувшись, переписчик увидел смычок, нацеленный на него, словно меч. Лицо Баэля исказилось до неузнаваемости, когда он решительно произнес:

– Ты. Мне нужна твоя смерть.

– М-моя?

– Именно. Этот недоносок недостоин моей музыки.

Его слова пронзили мое сердце вернее, чем оружие Дюпре.

– Обещаю, – продолжил Баэль как ни в чем не бывало. – Когда ты умрешь, я посвящу тебе мелодию. Прекрасный реквием. Клянусь, что ради тебя, моего истинного ценителя, я сыграю так, как не играл никогда. Я растворю всего себя в этой мелодии.

– Но…

– Ты же сам говорил, что хочешь послужить чему-то великому. Ты станешь прекрасным материалом для совершенной мелодии.

Дюпре пришел в восторг. Он заливисто рассмеялся и радостно спросил:

– Отец, вы обещаете мне? Это огромная честь… Вы правда сыграете для меня?

– Да. Я обещаю, – коротко ответил Баэль.

Восхищенно глядя на маэстро, основатель Эдена стал отступать назад, пока наконец не остановился около дерева, которое любил всю свою жизнь, и крепко обнял его двумя руками. Через секунду Дюпре отстранился и принялся нежно гладить ствол ладонью. Каждое его движение было исполнено благоговения. Из глаз хлынули слезы, на губах блуждала легкая улыбка.

– Я готов, Отец.

Убрав руки от Энаду, он опустил взгляд на сук, который продолжал сжимать. Затем, подняв его, изо всей силы вонзил точно в сердце. Крик замер у меня на губах, я онемел от ужаса. Сук не был заострен, но так легко вошел в грудь Дюпре, что мне стало жутко. Улыбаясь сквозь боль, переписчик провернул его, загоняя еще глубже. Вдруг частица Энаду стала как будто таять, а кожа вокруг раны начала быстро чернеть: она истлевала.

Наконец я понял, как он убивал своих жертв.

– Теперь ваша очередь, – с трудом произнес Дюпре и упал на колени.

С его тлеющей кожи сыпался белый пепел. Хозяину Ледяного леса оставалось совсем немного, и я удивился его готовности умереть ради музыки, хотя, наверное, тот, кто спокойно отнимал жизни других, мог без всяких сожалений отдать и свою.

Баэль молча прижал скрипку к ключице, поднял смычок. Во взгляде, каким он смотрел на своего умирающего истинного ценителя, отражались непонятные мне эмоции. Наверное, Антонио готовился исполнить самый печальный реквием. Я вдруг поймал себя на мысли, что тоже, как и Дюпре, с нетерпением жду этой мелодии.

Но время шло, а Баэль так и не коснулся струн. Я почувствовал неладное.

– Отец, – взмолился переписчик. – Прошу, подарите мне музыку.

Рука Баэля, крепко сжимающая смычок, тряслась. Дюпре, обессилев, упал на землю. Тяжело дыша, он попытался опереться на локоть.

– Умоляю, подарите мне совершенную… муз…

Баэль закрыл глаза, но не пошевелил и пальцем. Мне вдруг захотелось громко закричать: «Играй же, ну!»

– Отец?

Баэль не будет играть для того, кто умирал ради его музыки? Он не подарит ему самый прекрасный реквием? Маэстро так долго ждал встречи со своим истинным ценителем, разве он не должен исполнить его последнее желание?

Но скрипка молчала.

– От…

Не договорив, Дюпре упал навзничь. По его коже расползались жуткие пятна, плоть стремительно разлагалась. Но взгляд восхищенных глаз все так же был устремлен на маэстро. Крепко стиснув зубы, Баэль отвернулся. Казалось, его дрожащие руки держат всю тяжесть этого мира.

Ничто не нарушало тишину, разлившуюся вокруг. Тело Дюпре сотрясалось, он отчаянно цеплялся за ускользающую жизнь, желая услышать прощание маэстро. Я был готов поклясться, что он кричит сквозь крепко стиснутые зубы: «Терпи, проклятое тело! Еще чуть-чуть. Он еще не начал играть. Я должен услышать эту мелодию».

– Надеюсь, ты никогда не простишь меня, – сказал вдруг Баэль.

Прежде чем я понял смысл его слов, он опустил скрипку и смычок. Дюпре, как и я, смотрел на него глазами, полными ужаса. Следующие слова Антонио прозвучали словно приговор:

– Я не буду играть.

Меня пронзило страшное осознание, разорвавшее мою душу и сердце на части. Я перестал плакать, меня трясло. Он говорил это не умирающему Дюпре, не сумасшедшим жителям Эдена, а самому себе.

– Это моя великая месть, – громко произнес Баэль.

И сразу наступила мертвая тишина. Тело Дюпре полностью истлело и выглядело так, словно несколько лет провело в земле. Отчего-то я почувствовал печаль.

Баэль опустился на колени перед трупом и наконец дал волю слезам. Они стекали горячими струйками по подбородку и бесшумно падали на белоснежную землю. Тихий плач Антонио разрушил тишину, казавшуюся вечной. А следом раздался пронзительный крик, в котором растворилось все, что мучило Баэля долгие годы.