Эклиптика - Бенджамин Вуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Джим не сомневался в ценности своей работы. Он жил по четкому распорядку. Каждое утро брал потрепанную корзинку для пикников и отправлялся на поиски растений – порой не выходя за пределы заросшего сорняками сада или отделявшей участок от пляжа каймы деревьев, а порой уходя далеко, по скалистым склонам к самым вершинам гор или на противоположный берег озера. Он мог уйти на час; он мог уйти на пять. Все зависело от того, что ему было нужно и что могла предложить природа. Так или иначе, Джим всегда возвращался с полной корзинкой цветов, это были образцы местной флоры, которым он, не зная ботанических названий, кажется, придумывал поименования сам. Шлемник. Красноножка. Лошадиная мята. Мотня. Его интересовали исключительно растения с розовыми цветками или стеблями. В первые недели мне было так больно его отпускать, что я ходила “в разведку”, как он это называл, вместе с ним. Но вскоре мне надоело ползать в канавах и под кустами, и кроме того я начала подозревать, что Джим предпочел бы собирать растения в одиночку. Однажды утром, когда мы возвращались домой через ельник, он сказал:
– Тебе необязательно со мной ходить. Я же вижу, тебя это бесит.
– Это природа. Она не может бесить.
– Дождь и холод не надоели?
Я пожала плечами:
– Вдруг ты снова от меня сбежишь.
– У меня в кармане ровно шиллинг. Хватит до Баллоха, там я и застряну. Я уже слишком стар, чтобы зарабатывать на автобус чисткой котлов.
Он начинал новую картину каждые два дня. Технология работы у него была странная, но всегда одна и та же: сначала он покрывал доску черным грунтом, затем наносил подмалевок в виде толстого слоя кремницких белил – невероятно плотного материала, который можно распределять по плоскости, как штукатурку.
– Единственная роскошь, какую я себе позволяю, – объяснил он. – Пользуйся, если хочешь, но только экономно. Представь, что это алмазная паста.
Далее обычными масляными красками он прописывал фон. Затем набирал большой круглой кистью свою самодельную краску (жидкую, как сироп) и, зажав кисть в левой руке, стучал по ней правым кулаком так, чтобы на доску летели брызги – лепестки иудиных деревьев. Розовые и сияющие, они зыбкими пятнами ложились поверх фона, и следующие пару часов Джим тонким колонком прорисовывал детали.
На неделю-другую я вновь соскользнула в роль его помощницы. Я верила в его работу и считала ее достойнее своей. Вместе мы усовершенствовали способ извлечения пигмента. Я предложила изменить временны`е интервалы и вместо солевого раствора использовать ледяную воду; я показала ему другую технику работы курантом и подправила пропорции в смесях, что позволило получить более яркую и стабильную краску. Джим, конечно, был благодарен, но не хотел, чтобы я слишком много ему помогала.
– Это уже какое-то коллективное творчество, – сказал он на исходе одного особенно долгого рабочего дня.
Мы оба валились с ног. Вареный рис и консервированная морковка не утолили наш голод, а кофе кончился еще утром. Мы жили на те скудные средства, что я привезла с собой, и пригоршню пенсов, оставшихся у Джима. За ужином мы мечтательно обсуждали, не спустить ли последние деньги на ингредиенты для шоколадного торта, а пока я убирала со стола, устало оценивали труды этого дня. Джим был доволен тем, как продвигается работа, но мое участие его все-таки смущало.
– Слушай, я рад, что ты приехала в гости, – сказал он. – Но у тебя в Лондоне своя жизнь. Все будут гадать, куда ты пропала.
– Кто “все”?
– Дулси и Макс. – Он вяло улыбнулся. – Тебе пора возвращаться.
– Я напишу им, скажу, что путешествую в поисках материала. Им наплевать. И я никуда не спешу.
– Это я вижу, – сказал он с раздраженным скрипом в голосе.
– Ты хочешь, чтобы я уехала? В этом все дело?
– Просто было бы неплохо знать, какие у тебя планы. Один я могу надолго растянуть запасы еды. Когда ты здесь, расходуется больше газа. Быстрее кончается горячая вода. Я не должен на это отвлекаться. (Я скрестила руки на груди.) Слушай, не обижайся. Все эти бытовые мелочи меня тормозят. Меня раздражает, что приходится об этом думать.
– Ладно. Позвоню Дулси, скажу, пусть пришлет мне денег.
– Нет-нет-нет… Ты меня не слушаешь. Я прошу не об этом. Этого я как раз не хочу.
– Ты первый заговорил о расходе газа, Джим. Что ты тогда хочешь от меня услышать?
Он сцепил руки на столе.
– Если ты собираешься здесь жить, давай тогда ты будешь писать. А не работать моей помощницей. Не убирать за мной. Я готов голодать, чтобы ты могла творить, но не чтобы ты была моей домработницей.
– Все не так просто.
– Ты сама все усложняешь, Элли.
– Мне нечего писать. У меня нет материала. Я просто… – И я вздохнула, поймав себя на том, что чуть не сказала “отбилась от берега”.
– Так найди его, – сказал Джим. – Ты через это уже проходила. Я сам через это прошел.
– Ты прав. Пойду набью кому-нибудь морду в пабе, посмотрим, куда это меня приведет.
Он усмехнулся:
– Не такая уж плохая идея. В Шотландии всегда неподалеку найдется пьяная драка.
– Знаешь, Генри так и говорил мне: не бойся ввязываться в драку, баламутить воду.
– Он всем так говорил.
– Серьезно?
– Ну конечно. Но ты, в отличие от остальных, его послушалась.
– Ой, ну спасибо.
Он отмахнулся от моей обиды.
– Пиши то, во что веришь. Под этим Генри подразумевал: “Кончай кукситься – и за работу”. Будь он сейчас здесь, сказал бы то же самое.
Мы жили вместе уже несколько недель, и я успела подробно рассказать Джиму о своих творческих трудностях. Он с пониманием отнесся к тому, что у меня не получалось завершать картины (“Ты видела мою стопку «на каникулах», пока она еще не превратилась в гору. Господи, как же я тогда все запустил!”), и обрадовался, что я не стала “жертвовать принципами” ради заказа для обсерватории. Я была уверена, что к моей капитуляции перед чековой книжкой “Роксборо” он отнесется не так благосклонно.
– Конечно, жалко выставлять работы, которыми ты не гордишься, – сказал он. – Но у тебя, наверное, были на то свои причины. Репутация твоя от этого не пострадала. Под давлением люди делают странные вещи. Мне ли не знать.
Это приглушенное неодобрение меня почти разочаровало. Я хотела нотаций.
Трудно было найти подходящий момент для признания, что я принимаю таблетки. Когда я должна была об этом заговорить? За ужином с рисом и морковкой? Пока мы карабкались на гору в поисках дикорастущих трав? Или как-нибудь вечером в ванной, когда мы отжимали грязную воду из одежды? Вдруг я упаду в его
