Тополиный пух - Фридрих Незнанский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я — в Вашингтоне, завтра утром отправлюсь в Нью-Йорк, а оттуда сразу в Бостон.
— Отлично, Майкл описал мне вас, надеюсь, я без труда узнаю. Значит, на месте мы обо всем и договоримся. Я, возможно, сумею оказать вам посильную помощь. Но, вы представляете себе, конечно, в пределах, да?
— Ecтecтвeннo, только в пределах дозволенного и ничего сверх того, — посмеиваясь, ответил Турецкий. — На всякий случай я повешу себе на грудь бейдж «Тур», так будет проще. А каким рейсом вы предложили бы мне прилететь? У вас же тут, кажется, летают каждый чай?
— С учетом широко известной российской медлительности прилетайте двенадцатичасовым, устроит?
— Вполне. Спасибо, и до встречи. — Турецкий положил трубку и сказал вслух— уже самому себе: — Я им всем покажу «широко известную российскую медлительность»! Они у меня еще побегают! Деловые они тут все…
2
Он вылетел в Нью-Йорк, провожаемый Джимом, у которого за всю дорогу к аэропорту нашелся только один сакраментальный вопрос: «Как настроение?» Интересный, надо сказать, вопрос, хотя он и не требовал определенного или подробного ответа. Как, собственно, все у американцев. Ведь, спрашивая, например, о жизни, они просто демонстрируют свое хорошее к тебе отношение, не больше. И отвечать надо так же кратко: «О’кей!», иного никто от тебя и не ждет. Если не хочешь, конечно, прослыть жутким занудой.
Точно так же ответил и Турецкий. Но… если бы «лучезарный» Джимми дал себе труд хотя бы уточнить свой вопрос, он мог бы получить куда более развернутый ответ. А Турецкому было бы что рассказать. Правда, он все равно не стал бы этого делать, но совсем по другим причинам, о коих знать помощнику миссис Кэтрин не полагалось…
Гостей вечером было немного. Несколько супружеских пар средних лет, которым она с видимым удовольствием представила своего коллегу и друга из Москвы, а также чудный парень из Пентагона Джек Фрэнки с молодой женой. Джек входил в ту, самую первую группу выпускников «Файв левел», в которой была и Кэт. А кроме того, Александр встречался с Фрэнки в прошлый свой прилет из России. Женщины отправились сплетничать, как предупредила Кэт, мужчины, давно знакомые между собой, занялись коктейлями, а Александр с Джеком удалились в парк, где, прогуливаясь по песчаной, освещенной низкими шарами ночных фонарей дорожке, заговорили о деле, которое привело сюда Турецкого.
Собственно, Фрэнки уже пару раз обеспечивал — исключительно по старой памяти, а также по личной просьбе Реддвея, что фактически граничило с «дружеским указанием», — техническую сторону расследований Турецкого, нередко проходящих по самому острию законности. Примерно такая же ситуация сложилась и теперь. И Александр просто хотел с Джеком по-дружески посоветоваться.
Он рассказал, что ему требуется. Не забыл упомянуть и об агенте ФБР, с которым встретится уже завтра и на помощь которого — исключительно в пределах дозволенного — рассчитывал. От Джека не следовало ничего утаивать.
Джек посмеялся над столь традиционной, но редко исполнимой формулировкой и добавил, что если потребуется какая-нибудь, даже очень сложная в техническом отношении помощь, то он найдет быстрый способ оказать ее старому товарищу. Если же потребуются криминалистические или судебно-медицинские экспертизы, то с этим делом лучше всего сразу обращаться в ведомство Кэт — в Министерстве юстиции отличные лаборатории. Ну а такие акции, как незаметное проникновение в чужое жилье, проведение быстрых и одновременно тщательных обысков, скоротечные анализы на месте и прочие «шпионские хитрости», — их ведь они проходили вместе еще в школе «Файв левел». И решающего часто в подобных операциях фактора оперативной необходимости никто не отменял, ни одна спецслужба мира. Да, все понимают и даже сочувствуют, что вопреки всем принципам им приходится иногда понемногу нарушать закон, но что поделаешь, если… Как это в кино у русских? Джек и другие его товарищи в Гармиш-Партенкирхене всегда с искренним восхищением смеялись, когда Турецкий цитировал им слова известной советской песни насчет того, что «если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет», ну и так далее. Они понимали в этом толк и четко осознавали свою ответственность.
По этой же причине Джек не сомневался, что сотрудник Федерального бюро, с которым доведется работать короткое время Александру, наверняка лишен комплекса сугубого законника, а значит, и проблемы с ним не возникнут. Уж, во всяком случае, Джеку Турецкий мог верить вполне, он тут был не гостем, а своим и, более того, облеченным важнейшими государственными секретами. Что не мешало, однако, ему оставаться «своим парнем», но опять-таки все в тех же «разумных пределах».
Джек выдал все свои телефоны на случай крайней необходимости, забрал жену и уехал. Покинули гостеприимный дом и другие гости, Турецким особо никто не интересовался — российская экзотика уступила место трезвому прагматизму. Правда, на вопросительный взгляд одного из гостей Кэтрин с легкостью ловкого игрока в пинг-понг заметила, что сама позаботится о ночлеге своего гостя. Так что возможные предложения довезти его в его отель, или где он там устроился, отпали сами собой.
Александр поднялся в отведенную ему комнату.
В нижнем этаже дома наконец все успокоилось, и погас свет, и, когда он уже находился в постели, появилась наконец Кэт, словно изображая хитрую девчонку, удравшую из-под опеки строгих родителей для того, чтобы вволю отдаться запретным, естественно, но такие изумительным искушениям, от которых не только голова кругом, но и все остальное.
— Ты не устал? — спросила она. И добавила, для того, видно, чтобы расставить все, как говорится, точки над «і» и прочими необходимыми буквами: — Это мой первый и последний к тебе сегодня вопрос.
И Турецкий засмеялся, вспомнив по аналогии анекдот про одного еврея, который явился в аэроклуб, чтобы совершить свой первый в жизни прыжок с парашютом. А после удачного приземления он потребовал, чтобы инструктор записал ему два прыжка — первый и последний.
Он не преминул тут же поделиться причиной своего смеха с Кэт, и та тоже зашлась в хохоте, а когда оба они вдруг словно осознали, что уже происходит, всхлипы смеха плавно уступили место всхлипам страсти…
«Красотка Кэт»… А ведь она была не самой красивой в том, первом выпуске. Куда изящней и привлекательней ее казалась, например, француженка Марго Ляффон, другие девушки в группе. Но именно на ней остановил тогда свой взгляд Турецкий, почувствовав в этой мулатке, вероятно, то, к чему стремился всю жизнь, обладая разными женщинами. И она это поняла. И однажды они оказались вдвоем после сложной и чрезвычайно опасной операции, которую только что завершили. Это было на окраине Тель-Авива, где группа «Файв левела» ликвидировала гнездо международных террористов[5].
И первичный мужской интерес быстро сменился благодарной и нежной привязанностью, не требующей, однако, никаких кардинальных перемен в жизни. После этого они изредка встречались, помогали друг другу по служебным делам, когда в том была необходимость, Турецкого такое положение устраивало вполне, а что об этом думала Кэт, он как-то не задумывался. Правда, однажды она проронила вслух: «Эх, Сашка, бросил бы ты все на свете, да женился на мне, и был бы, как у Христа… где?» Он объяснил Кэт, что означает находиться «за пазухой», и больше к этому вопросу они не возвращались.
Нет, позже она как-то заметила, видимо, тщательно подыскивая нужное ей русское слово:
— Я тогда немного разгорелась, да?
Турецкий внимательно посмотрел на нее и сообразил, о чем она думает.
— Лучше сказать: немного погорячилась.
— Да? Интересно…
Но это совсем не значило, что потом она его не любила и не отдавалась ему всякий раз с жаркой, поистине африканской страстью.
Но всему приходит конец, даже «африканским страстям»…
3
Милая стюардесса привлекла внимание пассажиров к тому, что их самолет через пять минут совершит посадку в одном из старейших и красивейших городов Америки, в столице Новой Англии, великолепном Бостоне!
Рейс неожиданно оказался коротким. И дело не в том, что по чьей-то воле изменилось расстояние от Нью-Йорка до Бостона. Просто Турецкий не мог избавиться от ощущения стремительности, с которой развивались события в рассказе того самого профессора Купченко, уже немолодого человека, к которому его направила Кэтрин Вильсон. Пожилой профессор говорил медленно и негромко, как это принято у опытных юристов, но столько экспрессии, силы и боли было в его словах и в каждой паузе, что Турецкий ощутил себя зрителем, настороженно застывшим у экрана телевизора, на котором развивалось бурное, стремительное и в то же время несущее важный смысл действие.