Две жизни Пинхаса Рутенберга - Пётр Азарэль

2

Дом, адрес которого был написан на листочке, действительно находился недалеко от костёла. У входной двери Рутенберг увидел вывеску: «Д-р Мандельберг. Акушер-гениколог».

Он поднялся на третий этаж и оказался напротив двери, на которой увидел подобную вывеску. Он нажал кнопку звонка. Дверь открыла молодая женщина в белом фартуке.

— Вы к доктору Мандельбергу? — спросила она по-русски, словно уверенная, что пришедший мужчина из России.

— Да, я хотел бы с ним поговорить. Меня зовут Пётр Рутенберг.

Она окинула его быстрым взглядом и пригласила войти.

— Виктор, к тебе господин Рутенберг.

Высокий мужчина лет сорока в белом халате появился в коридоре. Высокий чистый лоб говорил о его благородном происхождении, а семитские черты на красивом овальном лице с окладистой коротко стриженной бородой и усами сводили на нет любое сомнение в его национальной принадлежности.

— Заходите, господин Рутенберг. Чему обязан Вашему вниманию?

— Я дружен с Горьким. Он написал мне, что Вы практикуете в Нерви. И посоветовал с Вами познакомиться.

— Мы с женой всегда рады новым знакомым. Моя пациентка должна прийти через два часа. У нас есть время для беседы. Я оставлю Вас на несколько минут.

Он вернулся в элегантном костюме серого цвета. За ним в гостиную вошла жена с подносом, на котором стоял чайник, две чашки на блюдцах и вазочка с печеньем, и переложила всё на журнальный столик. Мужчины сели в кресла и продолжили свой разговор. Рутенберг сразу заметил пустой левый рукав пиджака Виктора Евсеевича, а тот, перехватив взгляд собеседника, рассказал историю, случившуюся с ним на охоте.

— Я отсидел за политическую агитацию среди рабочих Петербурга три года, а оттуда меня отправили в ссылку в Восточную Сибирь на четыре года. Евреев, как правило, посылали в Якутию. Я с друзьями иногда выбирался в тайгу поохотиться. Однажды проверял ружьё, и случайно выстрелил и ранил руку. Спасти её мне не удалось, стала развиваться гангрена. Со временем пришлось удалить.

— Работать без неё, наверное, трудно, — предположил Рутенберг.

— В первое время было тяжеловато, потом привык. Для врача моей профессии важны глаза и умение манипулировать одной рукой. Когда освободился, успешно прошёл в Военно-медицинской академии диспут и получил степень доктора медицинских наук. Профессора ведь видели, что нет руки.

— А я учился в Технологическом институте, меня выгнали за активное участие в студенческих выступлениях, затем приняли обратно, — рассказывал Рутенберг. — Работал на Путиловском заводе заведующим инструментальной мастерской. А 9 января пошёл с рабочими и Гапоном и чудом остался в живых. Отсидел четыре месяца в Петропавловской крепости до амнистии. А затем создавал районные боевые отряды в Петербурге, готовили восстание.

— Я смотрю, Пётр Моисеевич, у нас с Вами похожие судьбы. Мы родились и выросли в небедных купеческих семьях и вопреки процентной норме получили хорошее образование.

— Если бы не жестокие погромы, не антисемитизм властей, может быть, занимались бы своим делом и радовались бы жизни, — произнёс Рутенберг.

— Верно, уважаемый, но была ещё одна причина, побудившая нас к борьбе. Евреи по своему психологическому строю не могут мирить с несправедливостью и притеснением большого народа, среди которого они живут. Когда умер Александр III, мы ожидали, что его наследник Николай продолжит либерализацию и реформы Александра II. Очень скоро мы осознали, что этого не произойдёт. Тогда некоторые из нас и сделали свой выбор и стали противниками царского режима.

— Мне Алексей Максимович написал, что Вы были депутатом Второй Государственной думы. Как это случилось?

— Из-за моей настырности, что ли. Меня вначале выбрали членом иркутской городской думы. А в это время уже кипела избирательная кампания. Комитет РСДРП выдвинул мою кандидатуру. Чтобы выступить на собрании выборщиков, я должен был легализоваться, что сразу обрекло бы меня на арест. Меня тогда разыскивали, как государственного преступника. И я рискнул. Рассказал о нашей программе и удалился через чёрный ход. Когда охранка спохватилась, было уже поздно — выборщики проголосовали за меня, и я опередил кандидата от кадетов. Разразился страшный скандал. Черносотенцы кричали: «Мало того, что выбрали социал-демократа, так ещё и еврея!» У меня, как члена Государственной думы, сразу же появились иммунитет и неприкосновенность, и после беседы с губернатором я отправился в столицу. А в июне произошёл переворот, думу разогнали, и мы с Агнией Абрамовной бежали через Финляндию сюда, в благословенную Италию.

Рутенберг спросил о жене, и Виктор Евсеевич сказал, что она сестра Моисея Абрамовича Новомейского.

— А я его знаю! — воскликнул Рутенберг. — Я тогда занимался вооружением и боевыми учениями дружинников. На встрече в ресторане Палкина я и Савинков договорились с ним, что он передаст нам несколько пудов динамита. Это стало известным жандармскому управлению во всех подробностях. Выяснилось, что провокатором оказался присутствовавший при разговоре Татаров. Взрывчатку Новомейский доставить так и не успел, его арестовали и продержали в Петропавловской крепости.

Рутенберг рассказывал о своих злоключениях и испытаниях, которые пришлось пройти. Он сидел и с интересом внимал историям интеллигентного и дружелюбного Мандельберга и мысленно благодарил Горького, подтолкнувшего его на эту встречу. А Виктор Евсеевич вспоминал, как вместе с Троцким участвовал во II съезде РСДРП в Лондоне и тогда примкнул к меньшевикам, сторонникам Плеханова, Мартова и Аксельрода.

Они расстались уже хорошими друзьями. На площади возле костёла Рутенберг сел в пролётку, и проворная лошадка покатила его в Геную. Мысли его всё время возвращались к закончившемуся уже разговору. Он обратил внимание на полную и лишённую какого-либо лицемерия свободу, с которой Мандельберг рассуждал о еврействе и своём национальном самосознании. «Ему совершенно не