Дипломатия Симона Боливара - А.Н.ГЛИНКИН

Провозглашение «доктрины Монро» в декабре 1823 года, когда уже полным ходом шла практическая подготовка Панамского конгресса, преследовало в числе других целей нанести упреждающий удар, направленный против латиноамериканского единства. Декларированные «гарантии» независимости латиноамериканских стран как бы лишали смысла будущий союз государств Латинской Америки. Своим посланием Монро хотел укрепить в Латинской Америке позиции тех деятелей, которые предпочитали ориентироваться на Вашингтон и в силу тех или иных причин относились сдержанно или даже отрицательно к планам Боливара.

В Великой Колумбии «партию» почитателей США возглавлял Сантандер, считавший свою страну «младшим учеником» североамериканской демократии. К нему примыкали и некоторые другие деятели патриотического лагеря. Сознательно или будучи введенными в заблуждение демократической фразеологией «доктрины Монро», наличием в ней некоторых прогрессивных для того времени моментов (принцип запрещения колонизации, идея народного суверенитета), они приветствовали «доктрину Монро». Сантандер в послании Национальному конгрессу Колумбии 6 апреля 1824 г. заявил, что политика президента США может обеспечить Колумбии могущественного союзника в случае, если ее независимость и свобода окажутся под угрозой [295]. С. Боливар занимал иную позицию.

Как известно, о политических деятелях следует судить не столько по их словам, сколько по делам. Гуаль переслал Боливару текст послания Конгрессу президента Монро в марте 1824 года. Ознакомившись с ним, Освободитель направил этот документ генералу Сукре для сведения и в дальнейшем ни в одном из своих официальных заявлений 1824-1830 годов ни разу не касался этой темы, хотя в них имеются его оценки многих международных событий тех лет. Порой умолчание бывает красноречивее многих слов.

Истинное отношение Боливара к «доктрине Монро» явственно видно из анализа его внешнеполитической стратегии, проникнутой стремлением укрепить суверенитет молодых независимых государств и сплотить их в рамках латиноамериканского союза без участия США. Тем самым он отвергал на деле континентальную политику «северного соседа», воплощенную в «доктрине Монро».

В свете этих факторов понятна решимость Боливара не приглашать США участвовать в Панамском конгрессе и не допустить американских представителей в Панаму. В мае 1825 года он писал Сантандеру, который в его отсутствие временно исполнял обязанности президента Великой Колумбии: «Не следует принимать в лигу… Соединенные Штаты Америки». Вскоре после этого, дав точные указания Сантандеру по этому вопросу, Боливар вновь обратился с письмом к вице-президенту Колумбии: «Американцы Севера и Гаити, уже поскольку они чужестранцы, имеют для нас инородный характер. Поэтому я никогда не соглашусь с тем, что их следует приглашать налаживать наши американские дела». В октябре 1825 года он еще раз написал Сантандеру: «Я очень рад, что Соединенные Штаты не войдут в конфедерацию» [296].

Такая позиция Боливара отражала неоднократно высказывавшееся им убеждение, что объединение слабых государств с могущественной державой в рамках военно-политического союза неизбежно приведет к ущемлению их суверенитета, а также учитывала отрицательное отношение официального Вашингтона к Панамскому конгрессу. Нарушение этих четких инструкций Сантандером, который, временно исполняя в отсутствие Боливара обязанности президента, от имени Великой Колумбии направил официальное приглашение США, вызвало резкое осуждение Боливара и послужило одной из причин, ускоривших разрыв между ними. В октябре 1825 года в городе Потоси Боливар принимал аргентинскую делегацию. В беседе с ее членами он заявил о готовности отказаться даже от созыва Панамского конгресса, чтобы избежать участия в нем США. Однако этого не понадобится, добавил Боливар, так как Вашингтон, по всей вероятности, не направит своих представителей в Панаму [297]. Дальнейшие события подтвердили прогноз Боливара.

Боливар считал, что народы Латинской Америки в своем государственном строительстве после завоевания независимости должны исходить из конкретных условий и особенностей своих стран. Поэтому он решительно отвергал претензии правящей элиты США быть опекунами латиноамериканцев, осуждал ее стремление играть роль «советчика» молодых наций Латинской Америки. Резко критически относился он и к тем латиноамериканцам, кто хотел механически пересадить на латиноамериканскую землю государственные институты США. «Я весьма далек от мысли сочетать положение и природу обоих государств, столь сильно отличающихся друг от друга, – англо-американского и американо-испанского» [298]. Колумбия и другие латиноамериканские страны, считал он, не смогут добиться счастья и процветания «с помощью законов и обычаев американцев» [299].

Для торпедирования Панамского конгресса североамериканская дипломатия пыталась использовать противоречия среди патриотов и обстановку политической нестабильности в молодых независимых государствах, возникавшие между ними территориальные споры и конфликты, в которые оказались вовлеченными Аргентина и Бразилия, Колумбия и Перу, Чили и Перу. Распространялись слухи относительно гегемонистских устремлений Великой Колумбии и ее намерений путем Панамского конгресса подчинить своему влиянию соседние государства. В инструкциях, написанных в мае 1823 года государственным секретарем США Дж. К. Адамсом для К. Роднея, назначенного посланником США в Аргентине, подчеркивалось, что «республика Колумбия преследует цель добиться руководящей роли в этом полушарии» [300].

В США, как и в ряде государств Европы, против Боливара была развязана кампания в печати, его обвиняли в антидемократизме, стремлении установить свою неограниченную власть повсюду, водрузить на себя корону и т. д.

Государственный департамент США привел в действие своих дипломатических агентов. Дж. Пойнсетт в Мехико, Р. Андерсон в Боготе и У. Тюдор в Лиме беззастенчиво вмешивались во внутренние дела стран, где они были аккредитованы. Как отмечал X. Сальседо-Бастардо, «они образовали сеть интриг, нити управления которыми тянулись в Вашингтон и штаб-квартиры нью-йоркской элиты. Эти интриги преследовали цель стимулировать сепаратистские настроения на местах и подогревать соперничество между различными южноамериканскими республиками, чтобы воздвигнуть препятствия на пути образования конфедерации, предложенной Боливаром» [301]. Американский генеральный консул в Лиме Тюдор в донесениях государственному департаменту называл Боливара «опасным врагом» США [302]. В прессе Нью-Йорка в начале 1825 года обсуждалась идея в противовес проекту Боливара созвать во Флориде под покровительством США «свой» конгресс представителей американских государств, но она не получила развития.

Государственный департамент США в первой половине ноября 1825 года получил официальное приглашение принять участие в Панамском конгрессе практически одновременно от Великой Колумбии, Мексики и Объединенных провинций Центральной Америки, хотя эти три страны не согласовывали по дипломатическим каналам свои действия. Их побудительные мотивы, судя по документам, были в основном сходными. Наиболее развернуто их изложил Гуаль в циркуляре, адресованном колумбийскому посланнику в Вашингтоне Саласару. Министр иностранных дел Великой

Колумбии преследовал две цели: перевести туманные формулировки «доктрины Монро» на язык конкретных политических обязательств и положить начало созданию американского международного права для обеспечения добрососедских отношений между всеми государствами Западного полушария. В приглашении центральноамериканского правительства подчеркивалось значение участия США в Панамском конгрессе для обеспечения «абсолютной независимости» бывших испанских колоний [303].

К этому времени в США произошла смена администрации. Новым хозяином Белого дома стал Джон Куинси Адамс, а пост государственного секретаря занял Генри Клей. Этим двум деятелям пришлось развязывать гордиев узел. Североамериканская дипломатия оказалась перед сложной дилеммой. Отказ от приглашения явился бы актом саморазоблачения. Участие же в Панамском конгрессе могло привести к «нежелательным союзам». Ответ Клея, направленный 30 ноября 1825 г. посланникам трех латиноамериканских стран в Вашингтоне, являл собой образец дипломатического искусства сказать одновременно «да» и «нет». США принимают приглашение, и их представители примут участие в Панамском конгрессе «в той мере, в какой это совместимо с политикой нейтралитета, которую, по нашему убеждению и мнению других американских государств, нам не следует изменять» [304].