Вокруг света на Коршуне - Константин Станюкович

- Ну, так и знайте, он теперь на вас рапорт подаст! - тихо заметил доктор.

- Черт с ним, пусть подает!

Старший штурман, Степан Ильич, не терпевший никаких ссор, хотел было примирить поссорившихся и с этой целью уговаривал и ревизора и Володю, но оба они решительно отказались извиниться друг перед другом. Ревизор даже обиделся, что Степан Ильич сделал ему такое унизительное предложение: извиниться перед гардемарином.

- Отлично вы его осадили, Владимир Николаевич, - сочувственно говорил Ашанину мичман Лопатин, когда все офицеры в полночь возвращались на катер.

- Ловко вы задали ему "ассаже"! - одобрял и гардемарин Кошкин, - а то эта скотина слишком много воображает о себе!

На следующее утро, когда доктор с Ашаниным собрались ехать на берег, старший офицер подошел к Ашанину и позвал к себе в каюту.

- Садитесь, - проговорил он, указывая на табуретку.

И когда оба они уселись, Андрей Николаевич, видимо озабоченный и огорченный, проговорил:

- Лейтенант Первушин подал на вас рапорт капитану. Что там у вас вышло?

Ашанин рассказал, как было дело и из-за чего все вышло. Старший офицер внимательно выслушал Володю и заметил:

- Положим, ревизор был неправ, но все-таки вы не должны были так резко говорить с ним, хотя бы и на берегу... Худой мир лучше доброй ссоры, а теперь вот и открытая ссора... и этот рапорт... Признаюсь, это очень неприятно...

- Но я был вызван на ссору, Андрей Николаич. Лейтенант Первушин не в первый раз делает мне неприятности...

- Знаю-с... Он вас не любит... А все-таки... надо, знаете ли, на судне избегать ссор... На берегу поссорились - и разошлись, а здесь никуда не уйдешь друг от друга, и потому следует жить по возможности мирно... Я вам об этом говорил - помните? - еще когда вы поступили на корвет.

- Я помню это, Андрей Николаевич, и никогда ни с кем не затевал ссоры.

- А вот теперь ссора вышла... И этот рапорт! - поморщился Андрей Николаевич, взглядывая на лежавший у него на столике сложенный лист белой бумаги. - Я должен его представить командиру... Знаете ли что, Ашанин?

- Что, Андрей Николаевич?

- Не лучше ли вам извиниться перед Первушиным, а? А я бы уговорил и его извиниться. Тогда бы и рапорт он взял назад... Я вас прошу об этом... Я понимаю, что вам неприятно извиняться первому, тем более что виноват во всем Первушин, но пожертвуйте самолюбием ради мира в кают-компании... А я даю вам слово, что Первушин больше не позволит себе неприличных выходок... Я с ним серьезно поговорю... Сделайте это для меня, как старшего вашего товарища... И, наконец, к чему беспокоить капитана дрязгами? У него и без дрязг дела довольно.

Андрей Николаевич был, видимо, огорчен этой историей. Он боялся всяких "историй" в кают-компании и умел вовремя прекращать их своим вмешательством, причем влиял своим нравственным авторитетом честного и доброго человека, которого уважали в кают-компании. До сих пор все шло хорошо... и вдруг ссора.

И Андрей Николаевич так убедительно и так мягко просил, что Володя, наконец, уступил и проговорил:

- Извольте, Андрей Николаевич. Ради вас я готов первый извиниться...

- Вот спасибо, голубчик! Вот это по-товарищески!

И, просиявший, он крепко пожал руку Ашанина.

- Но только я извинюсь, так сказать, формально, а в сущности я все-таки не могу уважать Первушина...

- Это ваше дело. Быть может, многие его не уважают... Но только не следует показывать этого... Бог с ним. Он, вероятно, и сам понимает, что не ко двору у нас, и, может быть, уйдет... А пока не надо ссор... не надо...

Через полчаса после того, как Андрей Николаевич поговорил наедине и с Первушиным, Володя извинился перед ревизором и тот перед Ашаниным. Они пожали друг другу руки, хотя оба в душе остались непримиренными. Но зато Андрей Николаевич сиял и, вернувшись в свою каюту, изорвал на мелкие кусочки рапорт и бросил их в иллюминатор.

С этого дня Володя стал пользоваться особенным расположением Андрея Николаевича.

Двойка уже с четверть часа как дожидалась у борта, и доктор с Володей, наконец, уехали на берег.

Небольшая двуместная коляска, заказанная еще накануне в гостинице, запряженная парой небольших, крепких лошадок, дожидалась у пристани.

К некоторому изумлению доктора и Ашанина, на козлах сидел весьма приличный господин пожилых лет - по наружности англичанин или американец - в цилиндре на голове и с сигарою в зубах.

- Странный кучер! - проговорил Ашанин.

И, сомневаясь, за ними ли приехал экипаж, он по-английски спросил:

- Вы за нами приехали?

- Да, за двумя русскими офицерами, если только вы, господа, заказывали экипаж, - проговорил кучер, слегка кивнув головой.

В эту минуту к коляске подошел какой-то господин, по-видимому капитан купеческого судна, и, протягивая руку кучеру, проговорил:

- Доброго утра, капитан. Как дела?

- Доброго утра. Ничего себе...

Когда седоки хотели было садиться, этот кучер, которого называли капитаном, сказал:

- Извините, господа... Я не люблю недоразумений. Условия вам известны?

- Нет, - отвечал доктор.

- Экий дурак этот Лагранж. Так и видно, что француз! - засмеялся кучер и спросил: - Вы ведь берете экипаж на целый день?

- Да.

- Так, приблизительно, часов до семи вечера? Позже - темно ездить, особенно за городом.

- Пожалуй, до семи часов.

- Так я беру за это десять долларов. Согласны?

- С большим удовольствием.

- Ну, значит, дело в порядке. Садитесь, и куда прикажете вас везти: прямо за город, в ущелье или сперва хотите покататься по городу?..

- Прежде по городу.

Кучер тронул вожжами, и коляска покатилась по усыпанной песком шоссированной набережной, на которой были красивые европейские дома, окруженные садами, несколько магазинов, отелей и церковь и здание парламента[99].

- Это лучшая часть города, - говорил кучер, указывая бичом на дома, здесь живут консулы и более или менее богатые европейцы. Впрочем, и канаки нынче строят порядочные дома и перебираются из своих лачуг! - прибавил он.

- А где дворец короля?

- Немного подальше, в гору... Хотите взглянуть? Ничего интересного... Самый обыкновенный дом, каких много в С.-Франциско, если вы там были.

Доктор и Володя решили не смотреть дворца, тем более что завтра придется быть в нем и, проехав всю набережную, просили ехать в город, где живут канаки.

Коляска катилась по роскошным аллеям, усаженным тропическими деревьями, и по бокам этих аллей ютились в листве бананов маленькие белые дома, крытые зеленью тех же бананов. Около домиков были садики, огороды и маленькие полянки, засеянные маисом, - совсем деревенский вид.

- Скверно живут эти канаки! - заговорил кучер-капитан. - И страна бедная... Только долины и родят что-нибудь, а горы бесплодны. Впрочем, зато канаки и неприхотливы, довольствуются малым: банан, кокос, маис - больше ему и не нужно... А народ хороший, честный и добрый народ... Вот только виски любят. И то европейцы их научили пить водку... прежде, говорят, они ее не знали... И на правительство жаловаться нельзя: не притесняет и налоги назначает очень маленькие, да и то берет их только с состоятельных людей... И способный народ. Давно ли были дикими, а теперь в парламенте сидят.

- Любопытно было бы побывать в парламенте у канаков. Теперь есть у них заседания?

- Нет, парламент закрыт! - сообщил капитан.

- А нельзя ли побывать у них в домах? - спросил Володя.

- Конечно, можно... В любой заедем.

Кучер остановил коляску, окликнул по-канацки, и через минуту вышел молодой канак и знаками попросил в дом.

Там наши туристы были встречены целой семьей темнокожих хозяев: мужчинами, женщинами и детьми, и приняты самым радушным образом. Тотчас же на столе появились бананы и апельсины. В большой комнате, пол которой был устлан циновками, было тесно, но относительно чисто; стены были выбелены, кое-какая мебель имела приличный вид. В боковые комнаты, вероятно, спальные, ни доктор, ни Володя не заглядывали.

Посидев несколько минут, они хотели было доставать портмоне, но кучер-капитан остановил их.

- Они не возьмут и обидятся. Лучше купите у них апельсинов и бананов.

Володя так и сделал.

Объехав весь город и побывав в нескольких канацких домиках, наши путешественники позавтракали в гостинице - и кучер уехал завтракать, предупредив, что завтракает час, - и затем поехали за город.

Солнце палило невыносимо. Лошади тихо поднимались в гору.

Но вот, наконец, через час езды показался лесок, и оттуда донесся острый аромат апельсинов. Скоро коляска въехала в роскошную большую рощу апельсинных и лимонных деревьев; аромат от зеленых еще плодов и листвы сделался еще сильнее. Здесь остановились и вышли погулять, но долго гулять не пришлось: у наших путешественников начинали болеть головы и от жары и от этого душистого запаха, и они поторопились сесть в экипаж.