Папанинская четверка: взлеты и падения - Юрий Бурлаков

Стало понятно, что зимовки не миновать. Несколько сильных сжатий окружающих торосов заставили корпус парохода предательски трещать, аварийные группы выгружали на лёд запасы продовольствия и снаряжения; очередное сжатие кончалось и всё приходилось поднимать на борт. Но нет худа без добра. Эти ситуации послужили хорошей тренировкой для экипажа: когда 13 февраля 1934 года льдины разорвали борт судна, и оно стало погружаться, эвакуация прошла быстро и организовано.

П.П. Ширшов позднее рассказывал, как уже на льду он вспомнил, что забыл в каюте свой дневник наблюдений. Забравшись вновь на палубу, он с удивлением увидел Дору Васильеву, укачивающую на руках грудную дочку Карину, родившуюся уже во время рейса. На вопрос Петра Петровича она ответила, что хочет максимально продержать ребёнка в тепле. Пришлось Ширшову убегать с тонущего парохода, прижимая одной рукой дневник, а другой – Дору с Кариной.

Но даже в критические минуты гибели корабля было место для шуток и смеха. Э.Т. Кренкель вспоминал:

«Наш старший помощник капитана С.В. Гудин – подтянутый моряк, из своих сорока лет проплававший 22 года, отвечал за порядок на корабле. Эту обязанность Гудин выполнял с завидным педантизмом. Стоял хохот, когда Пётр Ширшов рассказал о том, какими страшными глазами посмотрел на него Гудин, когда Петя, вместо того, чтобы бежать кругом за какими-то очень нужными ему приборами, недолго думая, разбил окно в каюте и достал всё через выбитое стекло.

– И подумать только! Сознательно, преднамеренно разбить стекло каюты!». (Кренкель, 1973).

После гибели корабля начался новый этап экспедиции – жизнь в лагере на дрейфующем льду. Используя брёвна и доски, всплывшие после гибели «Челюскина», соорудили большой барак на 40 человек, куда поселили женщин с детьми и строительную бригаду, ехавшую на о. Врангеля. Остальные устроились в палатках.

Чтобы отвлечь людей от тягостных мыслей, организовали несколько кружков, занятия в которых вели члены научной группы. Но это по вечерам. А днём учёные продолжали свои наблюдения за океаном, льдами и атмосферой, отчасти даже довольные представившейся возможностью.

Кстати, именно на льдине у некоторых из них укрепилась мысль о возможности создания специальной дрейфующей станции в Центральной Арктике. Ведь если здесь большая группа в общем-то случайных людей после аварийной высадки смогла наладить сносную жизнь, то заранее подобранный небольшой коллектив, хорошо снаряжённый, сможет провести важные научные наблюдения, не рискуя жизнью.

В главе о Э.Т. Кренкеле уже рассказывалось о челюскинской эпопее. Напомним только, что хотя Правительственная комиссия задействовала для спасения людей несколько вариантов, упор делался на авиацию. Поэтому участники дрейфа построили ледовый аэропорт и постоянно поддерживали его в готовности, приводя в порядок после очередного торошения. В аэродромных работах регулярно участвовал и П.П. Ширшов.

5 марта 1934 года в ледовый лагерь прилетел А.В. Ляпидевский. Он доставил опытного полярника Ушакова с собачьей упряжкой, а обратно вывез в Уэлен 10 женщин и двоих детей. Основная же масса зимовщиков была вывезена в период с 8 по 13 апреля. Самолёты пилотов Молокова, Каманина и Водопьянова сделали по нескольку рейсов между Ванкаремом и ледовым лагерем. Слепнёву и Доронину удалось выполнить только по одному рейсу, поскольку их скоростные иностранные самолёты не вписывались в размеры аэродрома. В итоге Слепнёву поручили вывезти на Аляску заболевшего О.Ю. Шмидта.

Вылет Ширшова намечался с одной из последних партий. Его очередь подошла, когда на лёд опустился самолёт М.В.Водопьянова. Комендант аэродрома А. Погосов громко зачитал фамилии четырёх человек. Трое челюскинцев быстро залезли в кабину, а Ширшова всё не было. Погосов нашёл его в конце взлётной полосы, где тот долбил лёд пешнёй.

«– Петрович, скорее! Твоя очередь лететь!

Ширшов бросил пешню, побежал к самолёту и с большим трудом втиснулся в заполненную кабину. Погосов сунул ему вслед чемоданчик.

– Саша, следи внимательно за аэродромом, – крикнул ему на прощание Ширшов. – Прижимные ветры кончились, наступило затишье. Льды скоро будут расходиться, появятся трещины». (Сузюмов, 1983).

К счастью, на следующий день лётчики вывезли последнюю шестёрку зимовщиков.

За время спасательной экспедиции самолёты израсходовали значительную часть запасов бензина, с большим трудом доставленного на собаках из Уэлена. Расчёты показали, что горючего не хватит, если вывозить дальше по воздуху всех собравшихся в Ванкареме челюскинцев. Поэтому три отряда наиболее молодых и выносливых были отправлены в Уэлен на нартах и лыжах. Остальных вывозили самолётами.

Когда бензин практически кончился, Ширшов предложил сформировать ещё один пеший отряд. Желающих оказалось восемь, в том числе механик Погосов и художник Решетников. Отряд назвали комсомольским и во главе поставили Ширшова. На две собачьи упряжки загрузили только вещи.

Переход был нелёгким: 600 км, без лыж, по колено в снегу. Продуктов выдали только на двое суток, рассчитывая на пополнение в чукотских селениях, куда кое-что завезли заранее. Но оказалось, что всё съели предыдущие три отряда, не знавшие о формировании четвёртого. Осталось только немного муки.

Для сокращения маршрута отряд решил пересечь обширную Колючинскую губу, а не обходить её по берегу. Идти стало значительно тяжелее. Ширшов вспоминал:

«В апрельской пурге шли мы из Ванкарема в Уэлен. Шестьсот километров за одиннадцать дней, восемь человек последней бригады и две упряжки собак. Получилось так, что ни нам, ни собакам до Сердце-Камня не удалось найти кормёжки. Запомнилась одна собака во второй упряжке, правая коренная… Голод и больная лапа доконали её. К вечеру следующего дня, когда своим падением она снова остановила упряжку и собаки, с остервенением первобытных животных, набросились на неё, каюр со злостью перерезал ножом постромку и вытолкнул её ногой из упряжки. Собака пыталась ещё некоторое время бежать за нартой, но видно боль взяла своё. Честно отработав свой короткий собачий век, лайка осталась одна подыхать в ледяной пустыне.

Словно понимая свою обречённость, она даже не пыталась подняться, когда полчаса спустя, вместе с отставшей нартой, мы набрели на неё. И только в умных карих глазах больного зверька, казалось, ещё теплилась надежда. «Эх ты, бедная скотина, давай подвезём, пока совсем не подохла», – не выдержал боцман Загорский и, несмотря на бурные протесты каюра-чукчи, втащил собаку на нарту». (Ширшова, 2003).