Лучшая защита - Вячеслав Шалыгин

— А ты знаешь, сколько их у него припасено? Нет? И я не знаю. Но если учесть, как он ловко подставил полицию, подсунул газетчикам свидетеля и взбудоражил общественное мнение, с силами у врага все в порядке. Вопрос — сколько мы дадим ему времени?

— Я понял, на что ты намекаешь. Мы отрабатываем все зацепки. Только, боюсь, пока противник не нанесет новый удар, мы его не вычислим.

— Это как так?! Вы что же, будете спокойно сидеть и ждать новых трупов?! — возмутился Ульрих.

Все его огромное тело напружинилось и перестало походить на большой курдюк с салом под виски-соусом. Симонова поза подчиненного ничуть не впечатлила. Он невозмутимо взглянул на следователя:

— Спокойно сидеть нам не дадут. На завтра назначено заседание Специальной комиссии при Совете Наций, там нас пропесочат всех троих, а сегодня придется отбиваться от возмущенной прессы — правда, только нашему главному полицейскому… Ну и все такое прочее. Так что спокойной жизни не предвидится. А что касается новых трупов… ЦРС и полиция переходят на усиленный вариант несения службы. Белкин, я правильно выразился?

— Правильно, Марк, правильно. Только не даст ничего эта мера. Второй удар будет не здесь.

— Какие мы проницательные! — усмехнулся прокурор. — А где?

— Не знаю, но мой опыт подсказывает, что не здесь, не в Стокгольме. Даже не на Земле.

— А если опыт устарел?

— Нет. Тактика терроризма неизменна уже триста лет. И знаешь, почему? Потому что эффективно работает и без всяких там новаций…

4

В голове шумело, в животе булькало и урчало, а руки отчетливо дрожали. Состояние было, что и говорить, не очень. Муторное. Или, как выражался директор клиники: «состояние нестояния». Хотя дрожание рук не имело принципиального значения. Клиентам было безразлично, ровный в них сделают разрез или не очень. Вот не пропустить какую-нибудь посмертную особенность было важно, и, чтобы этого избежать, требовалось сконцентрироваться, а руки… ерунда.

Доктор Олег Сполохов мельком взглянул на свое отражение в лоснящемся боку биксы с иглами и шовным материалом. Зеркал в прозекторских по понятным причинам не было. Выраженная небритость и мешки под красными глазами выдавали его задолго до того, как можно было бы заметить дрожь в руках. Если нагрянет куратор морга, не миновать нагоняя. И вряд ли он примет в расчет возраст и молодецкую удаль патологоанатома, прогудевшего в компании двух чрезвычайно раскованных подружек до пяти утра. Мужская солидарность дело хорошее, но существует лишь в кино, да и то при отсутствии зависти.

Сполохов себя одернул. Нет, все не так. Брюзжать вынуждает похмелье и недосыпание. Она существует, солидарность, но… Если бы куратор и сам развлекался прошедшей ночью, договориться было б легче легкого, но этот сухощавый желчный старичок уже вряд ли способен на подвиги. А значит — влетит однозначно…

Эх, сейчас бы под капельницу с чем-нибудь освежающим, хотя бы с классическим гемодезом. Один флакон, и ты как огурчик. Да только Нинка, сестра из процедурного кабинета, что в отделении терапии, сегодня точно опоздает. Или вовсе не придет. Это же с ней Сполохов всю ночь кувыркался. С ней и Люсей, доктором-интерном из реанимации. Так что спасти некому…

— Эй, мертвяк, хочешь, шепну чего? — В «холодную» заглянул долговязый, вечно страждущий халявного спирта врач-функционалист Ригельман.

— Таки налить? — язвительно поинтересовался Сполохов.

— Отчего нет?

— Возьми там, в шкафчике… только одну мензурку!

— Ша, прозектор, Моня норму знает.

Он разыскал мерный стаканчик, протер краем зеленоватой форменной рубахи и плеснул в него из склянки. Запил он водой из-под крана.

— Какая тайна? — нетерпеливо спросил Сполохов.

Он и сам был не прочь принять на грудь, но боялся, что тогда его уж точно развезет.

— Выглядишь, будто с Нинкой всю ночь барахтался, — неодобрительно сказал разговевшийся Моня. — Не бережешь ты себя, Олежек. Лучше бы дернул на ночь сто грамм да выспался как следует. Смотри, вон осунулся. И глазки как у вареного омарчика, прям хоть закусывай тобой…

— Разберусь, — отмахнулся Олег. — Ты тайну хотел раскрыть. Давай, а то у меня клиентка остывает.

— Ничего, ниже комнатной температуры не остынет. Хотя, конечно, заставлять женщину ждать… пусть и не совсем живую… нехорошо. А тайна такая: сидит сейчас в кабинете у директора клиники здоровенный следователь из Генеральной прокуратуры и страшно ругается. Не буду пересказывать дословно… — он приподнял простыню, которой была укрыта «клиентка» Сполохова, и поклонился, — особенно при дамах, но смысл его ругани сводится к следующему: очень этот следователь сомневается, что твои вчерашние заключения достоверны.

— Как так? Сомневается, что эти шестнадцать несчастных мертвы?

— Я так понял, что его не устраивает причина смерти.

— Пулевые в голову, — пожал плечами Сполохов, — вход-выход, раневой канал, каша вместо мозгов, сорок четвертый или сорок пятый калибр, все честь по чести. Что тут может не устраивать?

— Не знаю, — развел руками Ригельман, — что услышал, то и передаю.

— Странно. Это все?

— Вроде бы да. А-а, нет, он еще что-то про пули говорил. Что-то вроде «почему их шестнадцать?».

— А сколько должно быть, если дырок тоже шестнадцать? Хотя, постой, у него что, пули есть?

— А у тебя их не было?

— Нет, конечно. Я же говорю: входное и выходное отверстие было в каждом случае. Навылет. Я так и в заключениях указал. Собственно пуль я не нашел.

— Значит, он сам их отковырял.

— Где? В парке? А я слышал, что трупы туда привезли откуда-то еще, что не там убивали.

— Ну, знаешь, тут я и вовсе — пас. Это ты по долгу службы с полицией общаешься, тебе виднее, а мое дело помогать ближним, тебе в том числе. Еще налью?

— Мне скоро срезы нечем будет фиксировать… вылакал уже полбанки.

— Бессердечный ты человек! Только с трупами вежливый да с Нинкой ласковый! А с остальными — камень бездушный!

— Тише ты!

— А что? Думаешь, никто про вас с Нинкой не знает? — Моня рассмеялся. — Да она при одном упоминании твоего имени так глазки закатывает, что любой дурак догадается. Даже до меня доперло.

— Ладно, за самокритичность налью… И сам, пожалуй, здоровье поправлю… А лучше… знаешь что, Моня, закрывай свою лавочку, идем в нормальных условиях жахнем.

— Ну, меня-то никто не пасет, завотделением в отпуске, а если тебя твой «моргенштерн» хватится? Вполне возможный вариант, с учетом присутствия в клинике этого следователя.

— И черт с ними! — Сполохов стянул перчатки и бросил их в корзину. — Идем…

— Смотри, объявят тебя в розыск… — Ригельман с сожалением покосился на банку со спиртом. — К тому же я на мели.

— Угощаю. — Сполохов подтолкнул его к двери. — Все равно в таком состоянии ни дела, ни работы. Только прятаться. Так почему не в баре?

— Уважаю, — признался Моня. — Идем… …Настроение улучшилось гораздо раньше, чем прекратил бунтовать организм. Полумера, но хотя бы так. Сполохов заказал еще по одной и наконец начал воспринимать слова Мони. Тот уже полчаса развивал пространную теорию о вселенском заговоре. — …И вот ты мне скажи, как человек, всегда зрящий в самую суть, как патологоанатом, откуда эта странная общность методик?

— Ты о чем? Прости, я задумался…

— Я о власти, Олежек. Когда Нациями командовали бюрократы вроде Парсона, все было понятно. Есть крупные корпорации, есть их интересы, и вся политика завязана на лоббировании. То одни верх возьмут, то другие. Президент и премьер крутятся меж двух, а то и трех огней и находят компромиссы. Обычное дело. А что теперь? Вроде бы те же корпорации, те же структуры власти, но где конкурентная борьба? Они же все пляшут под одну дудку!

— Моня, тебе своих проблем мало? С чего ты вдруг в политику ударился?

— Ничего не вдруг, я всегда был социально активен. Это тебе все по барабану, а я смотрю и вижу. Это, знаешь ли, тоже почти талант.

— При отсутствии прочих, — поддел Сполохов.

— Пусть так. — Ригельман выпил и поморщился. Закусывать он снова не стал.

— Все равно не понимаю, что тебе не нравится. Ну, нет противоречий у власти и частного капитала. Чем плохо? Стабильность же.

— Тоталитарная стабильность — вот в чем дефект!

— А-а… понял, это Стокгольмский скандал тебя вдохновил. Я, пока с этими потерпевшими работал, тоже многого по сети наслушался. На девятом не выдержал, вырубил комп. Все об одном и том же бубнят: жесткость решений, закручивание дисциплинарных гаек… Но ведь это государство, Моня, дисциплинарная структура. Чего оно будет стоить, если не сможет жестко контролировать ситуацию в Галактике?

— Но это не оправдывает репрессии!

— А ты уверен, что в случившемся виновата полиция?