День гнева - Артуро Перес-Реверте

Впрочем, многие французы действуют и по собственному почину. Пикеты, патрули, разъезды, караулы уже не ограничиваются тем, что задерживают и отводят куда следует подозрительных, но и сами прямо на месте отправляют правосудие, грабят и убивают. Пастух Хуан Фернандес, не в добрый час оказавшийся на Пуэрта-де-Аточа, может почесть себя в рубашке родившимся, ибо солдаты, отобрав у него тридцать коз, двух ослов, все деньги, что имелись при себе, одежонку, какая была на нем, и одеяла, отпускают с миром. Приободренные попустительством, а иногда и прямым подстрекательством своих командиров, сержанты, капралы и рядовые сами предъявляют обвинение, сами выносят приговор, сами приводят его в исполнение. В упоении победы и безнаказанности они расстреливают на месте, а местом этим становятся окрестности Каса-де-Кампо, берега Мансанареса, ворота Сеговийские и Санта-Барбары, пустыри невдалеке от Аточи и Леганитоса — и все это в городской черте. И многие, многие мадридцы гибнут там, хотя еще не смолк на улицах отзвук ликующих восклицаний: «Мир! Мир! Все улажено!» И на перекрестках, в тупиках и на пустырях пали мертвыми или тяжелоранеными равно и те, кто утром дрался с французами, и совершенно непричастные люди, имевшие неосторожность выйти из дому или просто проходить мимо. Так среди прочих было поступлено с Факундо Родригесом Саэсом, которого поставили на колени и застрелили перед домом № 13 по улице Алькала, где он работал; с лакеем Мануэлем Суаресом, бежавшим мимо, торопясь передать записку своего хозяина; с управляющим палатой алькальдов дома и двора доном Адрианом Мартинесом, который, впрочем, отделался переломанными ребрами; с женатым на испанке швейцарцем-гравером по имени Пьер Шапоньер, забитым насмерть французским патрулем на улице Монтера; с конюхом из конногвардейских казарм Мануэлем Пелаэсом, которого обнаружили неподалеку от Буэн-Сусесо распростертым на земле лицом вниз и с размозженным затылком друзья его, портной Хуан Антонио Альварес и повар Педро Перес, отправленные женой Мануэля на поиски; с посыльным Андресом Мартинесом, стариком 70 лет, который, будучи полностью непричастным к возмущению, погиб на Пуэрта-де-Аточа, куда на пару с приятелем своим Франсиско Понсе де Леоном доставлял из Вальекаса заказанное вино, — патруль обнаружил у одного из них наваху; с Эусебио Хосе Мартинесом Пикассо, погонщиком мулов, которых французы у него отняли, а ему самому всадили пулю возле ограды монастыря Хесус-Насарено.

Те, кто сражался на улицах, а потом купился на заверения миротворцев, жизнью заплатили за свою доверчивость. Так получилось с торговым агентом Педро Гонсалесом Альваресом, который входил в маленький отряд, державший оборону на Пасео-дель-Прадо и у Ботанического сада, а потом прятался в монастыре капуцинов. Когда монахи убедили Альвареса, что провозглашен мир, он вышел на улицу, попался патрульным, а те, обнаружив в кармане его сюртука маленький пистолет, дочиста обобрали его, раздели и безо всяких церемоний расстреляли на склоне Буэн-Ретиро.

Полным ходом идут и грабежи. Французы, ставшие полновластными хозяевами улиц, врываются в те дома, откуда в них стреляли, которые выглядят зажиточными или просто им приглянулись, вышибают двери, все переворачивают там вверх дном, грабят, увечат, убивают. На улице Алькала вмешательство французских офицеров, расквартированных в особняках маркиза де Вильямехора и графа де Талара, воспрепятствовало бесчестным намерениям солдат, однако всего в нескольких шагах оттуда ничто не остановило толпу мамелюков и пехотинцев, вломившихся во дворец маркиза де Вильескаса. Сам он находился в отсутствии, и некому было внушить должное почтение ораве грабителей, которые заполнили дворец под тем предлогом, что якобы из окон его утром по ним стреляли, и, покуда одни перерывали комнаты, унося оттуда все ценное, другие волоком вытащили на улицу мажордома Хосе Пелигро, его сына — слесаря Хосе Пелигро Угарта, привратника — отставного солдата-инвалида по имени Хосе Эспехо, и капеллана домовой церкви. Последний благодаря заступничеству французского полковника, случившегося неподалеку, сохранил жизнь, но трое прочих погибли от пуль и сабельных ударов прямо на пороге, на глазах перепуганных соседей, которые наблюдали за этой бессудной расправой из окон и с балконов. Достоверные свидетельства случившегося представил впоследствии типограф Дионисио Альмагро, проживавший на улице Уэртас и, напуганный возмущением, прятавшийся в те дни в доме своего родственника, полицейского чиновника Грегорио Самбрано Асенсио, который еще полтора месяца назад служил Годою, через три месяца будет служить королю Жозефу Бонапарту, а шесть лет спустя — жестоко преследовать либералов во исполнение воли короля Фердинанда VII.

— Заварили кашу — расхлебывайте теперь, — говорит Самбрано, из-за шторы осторожно выглядывая на улицу.

Подобное же повторяется и в других местах — громят, грабят и поджигают и роскошные дворцы аристократии, и богатые дома купцов и негоциантов, и лачуги бедняков. В пять вечера мичман Мануэль Мария Эскивель, который утром со своим взводом морских гренадер сумел невредимо выбраться с почтамта и дойти до казарм, предстает перед капитан-генералом, доном Франсиско Хавьером Негрете, чтобы получить пароль и отзыв на вечер и ночь. Мичмана вводят в кабинет военного губернатора, и тот приказывает Мануэлю взять двадцать человек и выставить караул у дома герцога де Ихара, подвергающегося нападению французов.

— Дело, судя по всему, обстояло так, — объясняет Негрете. — Когда сегодня утром генерал Как-его-там, квартировавший в особняке, выезжал оттуда, привратник выстрелил в него из пистолета почти в упор. Во француза не попал, а лошадь под ним убил. Ну, привратника тотчас поставили к стенке, а дом отметили… Сейчас под этим предлогом намереваются все растащить…

Губернатор еще не успевает договорить, а Эскивель уже в полной мере прочувствовал всю тяжесть того, что готово на него обрушиться.

— Слушаю, — отвечает он с наружным спокойствием. — Прошу только принять в расчет, что, если они будут упорствовать и окажутся глухи к моим доводам, мне придется применить силу.

— Кто «они»?

— Французы.

Негрете молча и хмуро смотрит на него. Потом отводит взгляд и принимается перелистывать бумаги на столе.

— Вам прежде всего надлежит внушить им уважение, мичман.

Эскивель, сглотнув слюну, мягко замечает:

— По нынешнему положению дел — это задача почти невыполнимая. И я не уверен, что…

— Постарайтесь не ввязываться ни во что такое… — сухо прерывает его генерал, не отрывая глаз от документов.

Эскивель чувствует, как тугой ворот мундира становится влажным от пота. Письменного приказа, значит, не будет. Двадцать солдат и мичман брошены на растерзание по устному распоряжению начальства.

— А если обстоятельства сложатся так, что все же буду вынужден ввязаться?

Негрете, не размыкая губ, продолжает листать бумаги, всем видом своим показывая, что разговор окончен. Эскивель снова пытается сглотнуть, но во рту пересохло.

— Могу ли я, по крайней мере, раздать моим людям патроны?

Военный губернатор Мадрида и Новой Кастилии даже не поднимает голову.

— Больше не задерживаю.

Спустя полчаса во главе двадцати гренадер морской пехоты, которым Эскивель приказал примкнуть штыки, зарядить ружья и взять по два десятка патронов, мичман прибывает на улицу Алькала, к особняку герцога Ихара. Расставляет своих людей вдоль фасада. По словам перепуганного дворецкого, французы обшарили весь нижний этаж, выгребли все мало-мальски ценное и ушли, пригрозив вернуться и довершить начатое. Он показывает на труп привратника Рамона Переса Вильямиля, 36 лет, валяющийся в патио в луже крови, — лицо убитого прикрыто салфеткой. Рассказывает, что лакей Педро Альварес, вместе с покойным напавший на генерала, сумел убежать по улице Седасерос, намереваясь спрятаться у своего родственника-обойщика, однако обнаружил, что двери заперты, а дом покинут по причине того, что у подъезда убили французского драгуна. Тут его и взяли, пинками погнав на Прадо. Уличные мальчишки, увязавшиеся следом, своими глазами видели, как Альвареса вместе с другими расстреляли.

— Сеньор офицер, возвращаются! Идут сюда!

Эскивель вскидывается как ужаленный. На другой стороне улицы и вправду собирается с самыми недвусмысленными намерениями человек десять императорских солдат. Офицеров не видно.

— Ни с места без моей команды! Но глаз с них не спускать.

Французы, присев в тени, довольно долго не могут решиться и перейти улицу — внушительный вид вымуштрованных морских гренадеров в синих мундирах и высоких меховых шапках действует отрезвляюще. Они ничего не предпринимают и вот наконец, к вящему облегчению мичмана, уходят прочь. Дворец герцога Ихара пробудет в целости и сохранности следующие пять часов, по истечении коих взвод Эскивеля сменят солдаты Вестфальского батальона.