Битва - Триша Салливан

Все закончилось столь стремительно, что я даже не успела перевести дыхание. КрайЗглу безумно расхохоталась и принялась непристойно крутить бедрами, как какой-нибудь индейский воин, празднующий победу над врагом.

— Дамы и господа присяжные, у моей чокнутой девочки имеются зубки. Милости просим и…

Она остановилась и подняла штурмовую винтовку Боба, так что теперь стала обладательницей сразу двух винтовок, хотя мне показалось, что они малость тяжеловаты для нее. КрайЗглу пальнула в стекло, разделяющее «Калифорнийскую пиццу» от остальной части торгового центра. Потом перепрыгнула через прилавок и открыла печь. Она так быстро сорвала ленту, что пусть мне раньше и не требовалась соблазнительно припухшая верхняя губа, я заполучила себе такую. Думаю, заодно она оторвала и кусочек языка, потому что рот наполнился кровью. КрайЗглу вытащила меня из печки. Кровь была на ней повсюду, хотя на черной коже она не особенно выделялась.

— А вот и моя крошка, — сказала она и сунула рукоятку одного из своих ножей мне в руку.

Мне следовало бы всадить нож в нее, но я струсила. Вместо этого я его отбросила от себя.

— Ох, нет, не надо, — выдохнула я. — Я не возьму на себя этот грех.

Кончик винтовки воткнулся в мои вздымающиеся ребра.

— Подними его. И этот тоже бери.

— Нет, КрайЗглу, брось ты это дело. Здесь же никого нет, кроме нас двоих, почему бы тебе просто не оставить меня в покое… — Мне не понравился звук собственного умоляющего голоса, особенно сейчас, когда она так ловко подставляла меня. Да уж, что за дура, идиотка века, воображавшая, что ее примут в «Страшилы»! А ведь стоило догадаться, чем все закончится. Я слишком мала ростом, да и внешностью не ахти какая.

Я заткнулась. КрайЗглу мои причитания были что горох об стенку, но замолчала я по другой причине. За плечом КрайЗглу я увидела дым, струящийся в «Калифорнийскую пиццу» из-за вентиляционной решетки рядом с печкой.

Они решили— выкурить нас газом.

И вот что я вам скажу по поводу того, что случилось дальше. Возможно, хотя бы раз в жизни вы получаете реальный шанс сделать что-то выдающееся, и вот вы стоите и видите этот шанс перед собой. Словно вошедшая в поговорку распахнутая дверь, перед которой вы стоите, зная, что надо всего лишь сделать шаг и пройти в нее — да, так легко — просто пройти в нее и сразу же окажетесь на другой стороне, где все будет иначе. И это так просто, что у вас появляется желание посмотреть по сторонам и спросить у бога или кого другого: «Ты ведь шутишь, правда? Это слишком просто. Ты способен на большее».

По крайней мере мне хотелось бы спросить. Не знаю, почему меня так и подмывает умничать. Не знаю, почему я словно со стороны смотрю на собственную жизнь, не веря в нее даже тогда, когда она обрушивается на меня как молот.

Именно в эту минуту я поняла, что я не единственная, кто живет в моем теле. Потому что, не успев даже обдумать свои следующие действия, не приготовившись и даже не набрав в легкие побольше воздуха, я бросилась назад и перелетела через стол. Я залезла в рюкзак и извлекла противогаз из-под пижамы «Чудо-мозг», а потом натянула его на голову, не обращая внимания на попытки КрайЗглу схватить меня. Она гораздо крупнее и сильнее, чем я, но я словно превратилась в безумную белку, так что КрайЗглу не смогла удержать меня. Я задом вскарабкалась на стол и водрузила между нами салатную стойку.

Я принялась глубоко дышать. Движения КрайЗглу замедлились. Она стала тереть глаза и качаться из стороны в сторону, едва удерживаясь на ногах. Я стояла и смотрела, как она приближается. КрайЗглу с грохотом сшибла пару тележек для десерта и опустилась в виниловую кабинку персикового цвета. А затем рухнула на пол.

Я забрала у нее пистолет и телефон. Заодно прихватила я портативный телевизор.

Грузовой туннель. Все, как один, стремились туда попасть и вырваться на свободу. Мне нужно найти его. Значит, обратно по черному ходу.

И вот я стремительно лечу через кишки Торжища, словно желудочно-кишечная бактерия (ха-ха, сейчас лопну от смеха, наша острячка Сун), тащу голову 10Еши в телеящике. Ей известно, где я, но вот я пока не знаю, где она. Она знает, где стоят камеры, через которые можно проследить за моими передвижениями, я же могу только догадываться.

Я знаю, что не следует доверять ей. Знаю, что от нее кроме неприятностей нечего ждать. Но все же я включаю телевизор и настраиваюсь на 10-й канал.

О МЫШИ И МЕНИСКУСЕ

Жара у Менискуса пока нет, но это только вопрос времени. Его восприятие чрезвычайно обострилось, и он понимает, что затеяли вирусы. Он видит все слишком отчетливо, но не в его власти прекратить это, потому что, независимо от того, насколько развитым стало его тело, исконную Y-чуму ничто не остановит.

Сияющий здорово разозлился из-за положения в целом и из-за Наоми в частности — тот факт, что она пытается его игнорировать, вызывает с его стороны брюзжание и брань, причем он все больше и больше распаляется. Время от времени Сияющий швыряет гаечный ключ или пинает, что подвернется. Но вскоре он успокаивается. Менискус отвлекся от процессов в собственном теле и скосил глаза на Сияющего. Тот угрюмо сидел на кровати, зажав между коленями свой вещевой мешок, велосипед косо притулился у системной консоли Менискуса. Он втянул голову глубоко в плечи, широкие руки подпирают подбородок, ноги остервенело отбивают такт по кафельному полу. Он не заметил, что Менискус на него смотрит.

Менискус молчит. Он дожидается, когда два доктора вернутся в лабораторию. Он разволновался, увидев лицо своего клона-отца. О чем они говорили между собой, эти двое? Как это отразится на его планетах?

Все годы Менискус не забывал лицо доктора, лицо своего отца, единственное на всем свете лицо любящего его человека. Вероятно, в основе его почтения к доктору Бальдино лежит тот факт, что она сменила доктора, который в сознании Менискуса вырос и поднялся на некий недостижимый пьедестал, стал высшей силой, к которой он мог воззвать в час нужды.

Но подобное появление Берни Тактарова — таким способом, в такое время — мало походит на явление небесной конницы. Наконец он возвращается, один, уже успев переодеться. Менискус смотрит на его наряд — дешевое ситцевое платье с какой-нибудь распродажи в «Гимбелс» и добротные старушечьи туфли — и небрежный, кричаще яркий грим, и ему становится неловко и стыдно.

Менискусу кажется, что улыбка у доктора довольно алчная.

— Я так сильно по тебе соскучился. Мне хотелось навестить тебя, но тогда это поставило бы под угрозу эксперименты доктора Бальдино. Мой приход нарушил бы твое душевное равновесие.

Внутри Менискуса вирусы и гормоны безумно задвигались и запутались между собой, напоминая движение в час пик. Игра бурлила под его кожей. Он не посмотрел доктору в глаза. Менискус просто сказал:

— Ты, твою мать!

Улыбка доктора застыла. Он облизал губы и покорно кивнул.

— Я заслужил это. Но мной двигала великая цель.

— Так ты и сказал. «Они наше будущее», — сказал ты. Будущее.

Доктор выключил камеры и переговорное устройство. Наоми даже не заметила, целиком поглощенная звонком в компанию по прокату автомобилей. С заговорщицким видом старик приблизился к плексигласовой перегородке. Он зашептал:

— Когда я сказал, что они наше будущее, я не имел в виду женщин. Я имел в виду вирусы.

Менискус бросился на стекло, и доктор отпрянул в испуге, споткнувшись о стоявший позади него горшок с алоэ Наоми.

— Отвали от меня! — рявкнул Менискус. — Кончай пялиться и убирайся!

— Но… Менискус… неужели ты не понимаешь? Все сработало! Твой аутизм излечен. Ты разговариваешь со мной! Ты можешь сделать все, что угодно. Жертвы, на которые мы оба пошли, того стоили.

— А чем пожертвовал ты, доктор? Я единственный, кого отдали на заклание.

— Это была и моя жертва. Я говорил тебе тогда и повторю сейчас: со мной тебя бы ждала смерть. А теперь ты силен. Как только ты разовьешь свои способности, для тебя не останется препятствий! Почему ты смотришь на меня так? Неужели ты не понимаешь, как я за тебя тревожусь? Разве ты не знаешь, что каждый божий день я жил с надеждой, что ты воспользуешься игрой, чтобы наладить эту связь? Это чудо, сынок. Нам следует возрадоваться.

Менискус не ответил. Он стоял в центре шторма и не хотел рисковать, потому что знал: стоит только ему заговорить, и ветры разорвут его на части. Негодующий, он стоял, пронизывая доктора невидящим взглядом.

Берни повернулся к Сияющему.

— Скажи ему не быть таким жестоким, — стал умолять старик. На глазах его выступили слезы. — В жизни у меня было все, и я все потерял. Карьеру, мужественность, душевное здоровье… Но я не вынесу, если потеряю сына. Только не сейчас, когда происходят такие чудесные изменения. Скажи ему, что он должен испытывать сострадание к своему старику.