Тайный дневник Исабель - Карла Манглано

Она своим вторжением оторвала меня от работы, а потому я поднял глаза и посмотрел на нее с недовольством. Однако мне подумалось, что на подобное проявление негодования мне следует отреагировать ледяным спокойствием, и я, стараясь выглядеть невозмутимым, поднялся на ноги и, подойдя к двери и закрыв ее, указал затем на стул и — с ироничной вежливостью — произнес:

— Добрый день, Исабель. Не желаешь ли присесть?

Она, не обращая внимания на мои слова, в которые я вложил упрек по поводу такого ее грубого поведения, снова начала бурно выражать свое негодование:

— Что это за маскарад?! Кого вы пытаетесь обмануть?! Любой, кто хотя бы иногда читает — пусть даже и самые дурацкие — детективные романы, без труда поймет, что это такое же самоубийство, как я — архиепископ Калькуттский! Тот, кто его убил, даже и не пытался замаскировать свое деяние под самоубийство!

Ричард и инспектор Франке уже предупредили меня, что ей не дают покоя обстоятельства гибели господина Ильяновича и что она в конце концов станет для нас проблемой. Я решил, что попытаюсь абсолютно спокойно реагировать на эти ее обвинения.

— Я пока еще не понял, что именно ты имеешь в виду, но если ты говоришь о смерти господина Ильяновича, то мне кажется, что тебе следует обратиться к полицейским. Боюсь, что лично я тебе ничем помочь не смогу…

— Глупости! — перебила она меня, как будто ей хотелось лишь делать выпады в мой адрес, но отнюдь не слушать мои объяснения. — За всем этим стоишь ты, и не смей отнекиваться! Ты умолчал о том, что был найден труп Николая, а теперь ты еще и солгал относительно того, как был убит Борис! Почему ты так упорно пытаешься скрывать правду?!

Я, не теряя самообладания и принимая брошенный мне вызов, смело выпалил:

— А ты? Почему ты так упорно пытаешься эту правду узнать?

Мой коварный вопрос застал ее врасплох, и она, замолчав, растерянно захлопала ресницами. Я заметил, что у нее на лице появился от волнения румянец. Мне уже даже показалось, что я поставил ей мат, однако она тут же мне продемонстрировала, что не допустит, чтобы последнее слово в этом разговоре осталось за мной.

— Я тебя предупреждаю, что я этого так не оставлю. Я уверена, что, кроме этих твоих продажных полицейских, найдутся люди, которые захотят узнать, чем же это ты занимался в комнате Бориса в ту ночь, когда его убили.

Вот эти-то ее слова и заставили меня распсиховаться. Эта барышня зашла в своих угрозах уж слишком далеко. Она явно не отличалась ни хорошими манерами, ни хотя бы сдержанностью. Мне в подобной ситуации необходимо было наглядно продемонстрировать, кто здесь хозяин: напустив на себя суровый вид и сверля ее взглядом, я сделал пару шагов вперед, чтобы оказаться с ней лицом к лицу. Я намеревался поставить в этом деле точку.

— А я тебя предупреждаю, что не потерплю, чтобы какая-то девица, возомнившая себя детективом, врывалась в мой кабинет и начинала вопить и угрожать мне! И это в моем собственном доме! Поэтому — ради твоего же блага — я советую тебе вернуться в гостиную, чтобы сидеть там и сплетничать вместе с другими женщинами и не совать свой нос в дела, которые не входят в твою компетенцию.

Произнеся эти — конечно, не очень-то вежливые слова, я подошел к двери и демонстративно ее распахнул.

— Итак, я прошу тебя отсюда уйти. У меня много работы. Я всем своим видом показывал, что не потерплю никаких возражений, а потому она подчинилась моему требованию, бросив на меня, однако, испепеляющий взгляд. Я закрыл за ней дверь и вернулся к своим бумагам, но сконцентрироваться на них я уже не смог. Со мной происходило что-то странное: я потел и у меня дрожали руки. Раньше я все держал под контролем, а теперь мне вдруг стало казаться, что я уже ни на что не могу повлиять. Как эта барышня, отпрыск испанских провинциальных аристократов, которая никогда ничего не видела, кроме своего захолустного городишка, смогла понять, что это было не самоубийство, а именно убийство? Ричард сказал бы, что я снова вижу привидения там, где их и в помине нет, однако на самом деле опять кое-что не вписывалось — а точнее, кое-кто не вписывался — в окружающую меня действительность: она была лишней деталью, которая мешала нормальному осуществлению тщательно продуманного и подготовленного плана. И мириться с этим я отнюдь не собирался.

Я помню, любовь моя, как я пришла в свою комнату с ощущением тяжести в груди и со слезами ярости на глазах. Я начинала осознавать, что произошло: я поддалась своим эмоциям, я позволила своему темпераменту меня предать. Возможно, вопреки тому, что обо мне думали, я была неподходящим человеком для выполнения порученного мне задания. Возможно, я оказалась неспособной выдерживать сильное психическое напряжение и теперь начну совершать одну глупость за другой, тем самым ставя под угрозу всю операцию.

Я уселась напротив зеркала туалетного столика, глядя на свое отражение в нем, как на исповедника, которому можно излить душу. Я, однако, не собиралась плакаться даже себе самой, не собиралась позволять своему темпераменту снова меня предать. Я, возможно, не обладала таким хладнокровием и такой выдержкой, какими мне следовало бы обладать, но вот самолюбие и решительность у меня имелись, и раз уж мне нужно выполнить кое-какую работу, то я ее непременно выполню.

Я достала из ящика комода конверт, на котором стоял почтовый штемпель Испании. В этом конверте лежала записка, обнаруженная мною в книге, которую у меня пытались отнять в Париже. Когда я прочла эту записку еще там, во Франции, ее явно нелепый текст заставил меня предположить, что в ней содержится какая-то зашифрованная информация. Я отправила ее на расшифровку, и пару недель спустя мне прислали ее расшифрованный вариант. Он был похож на обычное письмо, присланное каким-то вымышленным персонажем из Испании. Я всмотрелась в эти слова, надеясь, что они помогут мне снова взять себя в руки, и стала размышлять над тем, каким же будет мой следующий шаг.

10 января

DIE KLEINE SPIELDOSE

Wien

10. Januar 1914

9.00 abends[59]

Я помню, любовь моя, как я оторвала взгляд от бумажки, которую держала в руке, и посмотрела на грязную вывеску, на которой виднелись те же три слова: «DIE KLEINE SPIELDOSE».

Я, немного нервничая, на несколько секунд задержалась перед этой вывеской, вспоминая о том, как приходила сюда в первый раз — это было 27 декабря, когда я приехала в Вену с Карлом. Воспользовавшись тем, что он оставил меня одну, я попыталась разыскать эту «Маленькую музыкальную шкатулку». Я тогда, опасаясь, что за мной могут вести слежку, выдумала, что искала кондитерскую с таким же названием, и именно такое объяснение я дала Карлу. Мне всегда приходилось заранее подготавливать ответы на его вопросы. Готовясь к своей второй поездке, я решила, что мне, пожалуй, следует прибегнуть к помощи абсолютно безвредной для меня сообщницы, на роль которой я выбрала леди Элеонору. Я была уверена, что она отнесется к моей просьбе с полным пониманием, если я ей скажу, что мне необходимо тайно встретиться — и я горю желанием это сделать — со своим страстным, никому еще не известным и ужасно непристойным любовником. Мне пришлось выдумать эту чушь ради того, чтобы Элеонора согласилась меня прикрыть в задуманной мною авантюре. Я отправилась с ней и с ее матушкой на представление в Венский оперный театр. Приехав в театр, я тихонечко ускользнула оттуда, якобы чтобы встретиться с пресловутым похитителем своих добродетелей. Я договорилась с леди Элеонорой, что, когда придет время возвращаться в замок, она скажет своей матушке, что я встретилась с кем-то из вас двоих — с тобой или с Карлом. Следовательно, поскольку вы оба были заботливыми кузенами, у меня якобы появился спутник, который и отвезет меня обратно в замок Брунштрих. Леди Элеоноре понравился этот мой замысел, а потому именно так все и было сделано. Кроме того, мне играло на руку еще одно обстоятельство: леди Джейн Стэнтон, мать Элеоноры, прежде чем лечь спать, обычно пыталась утопить испытываемые в жизни разочарования в половине — а то и больше чем в половине — бутылки джина, и она на следующее утро вряд ли бы вспомнила, что происходило накануне вечером, и, следовательно, не стала бы удивляться тому, что я почему-то возвратилась в Брунштрих не вместе с одним из своих кузенов.

Успешно осуществив план побега, я без особого труда разыскала «Маленькую музыкальную шкатулку», которая была не более чем лавкой старьевщика, претендовавшей на статус антикварного магазина, и располагалась на одной из самых узких улочек венского района Оттакринг — района, заселенного в основном рабочим людом. Лавка эта ютилась между двумя шумными жилыми домами, фасады которых облупились и почернели под воздействием сырости, вызванной близостью реки Дунай. На всей улице пахло древесным углем и кошачьей мочой: эти смрадные запахи исходили из грязных и противных — как рот опустившегося пьяницы — подъездов. Хруст снега под моими ногами отдавался в вечерней тишине гулким эхом. Я посмотрела по сторонам. Единственным движением, которое я при этом заметила, была лихорадочная пляска гоняемых ветром туда-сюда снежинок. Лавка была закрыта, но я, защищая глаза от снежинок рукой, смогла разглядеть сквозь грязное оконное стекло груды всевозможных предметов, которые вряд ли кто-либо захотел бы купить.