Закон Дарвина - Олег Ростислав

Он сразу отвернулся и попытался сглотнуть. Не получалось – глоток застрял где-то под горлом и заставлял икать.

– Вован, Вовчик, Вовка, – прошептал Тимка. – Вовка, это чего?

Преодолевая вязкое сопротивление воздуха, Вовка обернулся и сглотнул. Пулеметы в двадцати шагах от них перезаряжали. С лязгом и каким-то металлическим журчанием. Вовка не знал, что это за пулеметы, и ему вдруг стало страшно обидно за это незнание. За крайний пулемет развалисто уселся толстый мордатый евсюк. Он курил, глядя на пацанов водянистыми глазами в белесых ресницах – глазами откормленной свиньи. Еще несколько евсюков уже рылось в мальчишеских вещах, по-хозяйски набивая разной фигней большие рюкзаки.

– Вовчик, что это?! – тормошил его Тимка. – Вовчик, за что нас?! Воооовчииик! – И вдруг крикнул: – Маааа!!! – рванулся из строя, подальше от края – черноусый пнул мальчишку в живот и засмеялся, когда тот отлетел к остальным и скорчился.

Кто-то в шеренге заплакал. Еще кто-то отчаянно крикнул:

– Не надо, вы что, не надо!

Вовка помог Тимке подняться. Тот был с синевой и шевелил губами.

– Не надо, не стреляйте! Ну пожалуйста! – кричал кто-то. Еще чей-то голос буркнул:

– Заткнись ты, ну…

– Ну что, арийцы? – спросил черноусый. – Давайте, делайте так! – Он выкинул руку вверх: – Слава России! – и засмеялся. – Ну давайте! Молитесь, свиньи, что смерть легкая будет… Готово там? – Он отошел в сторону, поглядев на пулеметы. – Давайте, валите этих свиней.

Плакали двое или трое. Почти все остальные тупо смотрели перед собой непонимающими взглядами. Вовка тоже поймал себя на том, что смотрит в ближайший ствол и не может оторваться. Толклись обрывки мыслей – надо повернуться и прыгнуть… упадешь с такой высоты – костей не соберешь… а какой желтый песок… в такой осенний день – и такой яркий песок… а мама, что с мамой?!

– Ну не надо, ну не надо же! – твердил чей-то голос. – Ну пожалуйста – не надо! Ну пожалуйста, ну не убивайте меня, ну не надо! Дяденьки, не надоооо!!!

– Суки! – вдруг крикнул кто-то. – Суки е…ные, хачье сраное, мало мы вас мочили! Все равно наша возьмет! Все равно наша возьмет, пацаны, не бойтесь! Пацаны, слава России! Паца…

Пламя на конце пулемета было неожиданно беззвучным – и мгновенно заполнило весь мир…

…Вовка пришел в себя от ночного холода. Он закашлялся, начал задыхаться, потом сплюнул со стоном в сторону что-то густое – и дышать стало легче. Не шевелились ноги – в диковатом свете луны, делавшем все вокруг одинаковым, Вовка не сразу понял, что поперек них лежит кто-то.

Болела грудь – тупо и как-то глубоко. Вовка заскребся руками, кое-как повернулся, охнул от боли… и уткнулся взглядом в недоуменные серебряные глаза Тимки, лежащего слева. Нижняя губа Тимки жалобно отвисла, и Вовка спросил:

– Ты чего? – а потом понял, что Тимка мертв. Убит. Расстрелян. И он, Вовка, тоже расстрелян, но почему-то жив.

Мертвые были вокруг – не меньше двух сотен трупов в два слоя, пацаны по 12–17 лет. Отдельной кучкой – чуть в стороне и сверху – лежали десятка два мальчишек со связанными за спиной руками, их, наверное, привезли позже остальных и расстреляли последними. Луна освещала черным тельняшки на них, и Вовка не сразу понял – и от луны, и от того, что мозг работал тяжело, с болью – что это никакие не тельняшки, а вырезанные у пацанов на груди и животе узкие полоски, спецом похожие на тельняшки.

Вовке стало страшно. Он понимал, что это нелепо, что бояться уже нечего. Но оставаться среди голых трупов, сваленных, как манекены возле магазина, он не мог. Он заплакал, со стоном оттолкнул парня, придавившего ноги, и пополз. Пополз, харкая кровью, взрывая ледяной песок, схваченный морозом, – пополз, сам не зная куда. Не как спасающийся человек – как животное, маленький раненый зверек, который уносит свою смертельную боль в никуда – просто подальше от охотников, от того места, где его настигла пуля… Мыслей не было. Совсем никаких. Был ледяной песок, ледяной воздух (странно сжигавший рот, горло, легкие…) – и ледяная тяжесть луны на голых плечах и спине.

И – мертвые взгляды вслед.

В ночном, наполненном светом луны и уже почти зимним морозом, заброшенном песчаном карьере посреди разодранной в клочья России полз в никуда раненый, кашляющий кровью и плачущий русский мальчик.

…В тот день в окрестностях Тамбова было расстреляно больше семи тысяч русских мальчишек в возрасте 10–17 лет, свезенных со всей области. Большинство из них принадлежали в прошлом к многочисленным и беспомощным «националистическим движениям» и в этом качестве попали на карандаш милиции, архивы которой полностью достались новой власти. Но среди расстрелянных были зачастую и их младшие братья («чтобы остановить распространение националистической заразы»), и немало мальчишек, просто схваченных на улицах за «излишне славянскую» внешность. Вместе с ними были расстреляны несколько десятков кадетов из корпуса при Рязанском училище ВДВ, пытавшихся в начале оккупации оказать вооруженное сопротивление, – перевезенные в Тамбов, они на протяжении нескольких месяцев подвергались бесцельным пыткам и издевательствам, после чего их приговорили к расстрелу…

В ходе таких же акций на территории бывшей РФ за четыре осенних дня было убито не менее 47 тысяч детей, подростков и юношей. Сколько было убито девушек и девочек – точно неизвестно; почти все они перед смертью были изнасилованы, трупы их позже пропали. Среди расстрелянных мальчиков уцелели несколько десятков человек, позже рассказавших обо всех обстоятельствах одного из чудовищных актов геноцида русского народа…

…На секунду Вовке показалось, что он все-таки умер.

Около него – уткнувшегося в песчаный скат сбоку тропинки и с трудом приходившего в сознание – присел на корточки аккуратный старик с тростью в руке. Похожий из-за нее на грибника, по осени забредшего в лес за подосиновиками-опятами и прочей фигней. Даже синий ватник на старике казался элегантным, как форма или старинный смокинг. В глазах старика был спокойный интерес, а на плече висела американская винтовка «М16» – ее Вовка знал хорошо.

Вовка не удивился. Он больше ничему не мог удивляться. Кроме того, он понимал, что умирает, и был рад только тому, что умирает не в одиночестве.

Мальчишка улыбнулся старику и закрыл глаза…

…Тепло одетый невысокий мальчик лет 10–12 подогнал ближе к кустам расхлябистую, но не скрипевшую подводу, в которую была запряжена небольшая рыжая лошаденка, уютно дышавшая парко́м. Куртка мальчика – великоватый верх от армейского бушлата – была перепоясана офицерским ремнем, на котором висела кобура «макара».