Борис Рыжий. Дивий Камень - Илья Фаликов

Он подтверждает свои настроения той поры здесь:

Д.К.Завидуешь мне, зависть — это дурно, а между теместь чему позавидовать, мальчик, на самом деле —я пил, я беседовал запросто с героем его поэмв выдуманном им городе, в придуманном им отеле.Ай, стареющий мальчик, мне, эпигону, мневыпало такое счастье, отпетому хулигану,любящему «Пушторг» и «Лошади в океане», —ангел с отбитым крылом под синим дождём в окне.Ведь я заслужил это, не правда ли, сделал шаг,отравил себя музыкой, улицами, алкоголем,небом и северным морем. «Вы» говори, дурак,тому, кто зачислен к мёртвым, а из живых уволен.

Посвящение Д. К. отсылает к эпизоду еще 1994 года, когда Борис на молодом сборище «Поэтическая вечеринка» сцепился с Дмитрием Кузьминым, московским гостем Екатеринбурга. Названные вещи — «Пушторг» Ильи Сельвинского и «Лошади в океане» Бориса Слуцкого — исчерпывающе определяют суть несогласий с продвинутым литературтрегером.

Подобных оппонентов у него было навалом. Причины не имели значения, поводы тоже. На критика Вячеслава Курицына он однажды набросился с кулаками: ты зачем опять приехал, бля.

У Рыжего — ни в его эссеистике, ни в устных беседах, вспоминаемых друзьями, — не нашлось имени Игоря Шкляревского. А родство с молодым Шкляревским на удивление очевидно:

Мороз! На улицах темно.Себя почувствуешь подростком,Ударишь в конское дерьмо —Звенит и катится по доскам!И вдруг команда: — Становись! —Военкомат открыл ворота.Из всех щелей протяжный свист,И на вокзал — за ротой рота!А баба плачет и кричит:И слава богу, не сопьются,И твой болван и мой бандитДомой с профессией вернутся.А у «болвана» стынет кость.Шурует пар у виадука.И чувства разные насквозь —Маруся! Матушка! Разлука!

У слова «темно» есть рифма и почище. Даже отсыл к Мандельштаму — «Россия. Лета. Лорелея» — у Шкляревского («Маруся! Матушка! Разлука!») схож с тем, что делал потом сам Борис. В любом случае, даже если Рыжий не читал Шкляревского, налицо факт существования в русской поэзии явных предпосылок к возникновению феномена Рыжего. В сущности, он уже был. Надо было только появиться и назваться.

Ни одной ссылки на Шкляревского, но в стихах-то есть: смотрел кино, пинал говно и т. д. Им, поэтическим новобранцам 1990-х, отчего-то было стыдно ссылаться на советских предшественников второй половины XX века, из «эпохи застоя». Куда ни шло — те, из 1920–1930-х. А вот эти, включая даже Высоцкого, не в жилу. Так, под сурдинку.

Этот стих Шкляревского вполне мог написать Рыжий:

Земные взоры Пушкина и БлокаУстремлены с надеждой в небеса,А Лермонтова черные глазаС небес на землю смотрят одиноко.

До Рыжего — можно сказать, накануне Рыжего — шумней всех новых поэтов на Урале был Роман Тягунов. У него не было книг, и вообще он был неясно кто, по собственному слову:

Я — татарин. Мать моя казашка,Сын мой не походит на меня.

Этнически он был действительно, кажется, татарин, но это — метафора. Типа мальчик-еврей. В его скуластом лице проглядывал потомок Кучума (в юности, впрочем, довольно смазливый), и сам язык его стихов носил след первоусвоения русской поэзии со спотыканьями и взлетами, помесью бормотанья и велеречивости, гуннского налета на европейскую цивилизацию:

В библиотеке имени меняНесовершенство прогибает доски.Кариатиды города СвердловскаСвободным членом делают наброскиНа злобу дня: по улицам СвердловскаГомер ведет троянского коняВ библиотеку имени меня.

В библиотеку имени меняЗаписывают только сумасшедших.Они горды своим несовершенством:Читая снизу вверх и против шерсти,Жгут мои книги, греясь у огняБиблиотеки имени меня.

Библиотека имени тебяСтоит внутри моей библиотеки.Здесь выступают правильные греки:Круги, квадраты, алефы, омегиВнутри себя вычерчивают грекиИ за руку ведут своих ребятВ библиотеку имени тебя…

Внутри коня горят библиотеки.

Это звучало как нонсенс: «Жгут мои книги». Какие книги? Их не было. Но весь молодой Екатеринбург знал эти стихи и ходил в библиотеку, которой не было, как не было и самого Тягунова: он постоянно исчезал, неизвестно где жил (при том у него был дом, и подруга вроде жены была у него), неведомо чем жил, на что ел и пил, слугой каких господ был и каких господ водил за нос.

Именно он, сам не имея определенных социально-опознавательных знаков, занимался имиджмейкерством людей, торопящихся во власть и в бизнес.

Делал он это изумительно ловко. Вот был человек по фамилии Страхов, он дрался за губернаторство, Тягунов предложил ему предвыборный слоган: «Голосуй не за страх, а за совесть», Страхов опасливо отказался, Тягунов переправил свой продукт сопернику Страхова — сообразительному Росселю, и тот с удовольствием воспользовался впечатляющей фразой.

Он мистифицировал всех, с кем общался. Нередко — по инерции, без корысти, из любви к искусству. Однажды в ночи Тягунов принес приятелю, незадачливому поэту Z, десять фраков, якобы похищенных в проезжем театре, и якобы загнал их чуть позже бритоголовой братве бизнес-клуба «Глобус», обожающей решпект. Точно так же он припер ночью тому же Z несколько автомобильных шин, тоже якобы ворованных, и якобы пустил их в оборот по дешевке и по-быстрому на известной ему «точке». Было и ночное появление с большой партией якобы стыренной анаши, это уже окончательно пахло уголовщиной, но Роман справился: якобы спустил ее по демпинговой цене где-то в подворотне. По ходу этих дел он еще и увлекся возлюбленной Z.

В этих эпизодах неизвестно, действительно ли были фраки и шины ворованные, продал ли он фраки братве, была ли в пакетах анаша. Все было якобы. Тягунов любил пустить пыль в глаза, выглядеть «крутым». Проверить было невозможно. Много позже он носил на лацкане орден «за Анголу», хотя ни к какой Анголе отношения не имел. Борис это зафиксировал:

Бритвочкой на зеркальце гашишотрезая, что-то говоришь,весь под нольстриженный, что времени в обрез,надо жить, и не снимает стрессалкоголь.

Ходит всеми комнатами боль,и не помогает алкоголь.Навсегдав памяти моей твои чертыискажаются, но это ты,понял, да.

Да, и где бы ни был ты теперь,уходя, ты за собою дверьне закрыл.Я гляжу в проём: как сумрак бел…Я ли тебя, что ли, не жалел,не любил.

Чьи-то ледяные голоса.В зеркальце блестят твои глазас синевой.Орден за Анголу на груди,ты ушёл, бери и выходиза тобой.

Борис говорил в интервью «Областной газете» в декабре 1999 года: «Роман Тягунов — замечательный поэт, и „перед ним я ползаю на брюхе“, как Бродский, который говорил, что „ползает на брюхе“ перед Державиным. Я очень люблю Романа Тягунова».