Ледяной смех - Павел Северный

— Все наши генералы, кои возле Колчака, мне, прямо должна сказать, не по душе.

Разговаривая, Васса Родионовна разложила по тарелкам куски тушенных в сметане рябчиков. Кошечкин сиросил дочь:

— Зинаида, покинув Новониколаевск, заезжала к тебе?

— Осчастливила. Зинка хоть и сестра мне, но безо всякого женского характера. Во всем за штаны муженька держится, как дитя несмышленое. А это до добра не доведет.

— Что правильно, то правильно. Не твой у нее характер. Сами когда тронетесь?

— Как только вагоны с вещами отправим. Но не раньше как через неделю.

— Как же вагоны достали?

— Чешский начальник Сыровый помог, ну, конечно, не за спасибо.

— Сколько вагонов?

— Два целиком нашим добром загрузили, а вещи, кои в них не вошли, по разным вагонам в чешском эшелоне рассовали.

— С тобой, Васса, можно жить как в раю.

— А иначе нельзя, батюшка. Сами все наживали, вот и жалко бросать. Дом-то какой оставляем.

— Может, воротимся?

— Только во сне, батюшка. Только во сне. У большевиков хватка — дельнее купеческой. Помог бы господь вагоны отправить.

— Могу обрадовать, женушка. Ушли седни раненько поутру наши вагоны.

Васса Родионовна от неожиданно услышанной от мужа новости выронила из руки вилку. Не сводя глаз с мужа, перекрестилась.

— Подойди ко мне, Вовочка, я тебя расцелую.

Красногоров подошел к жене. Они расцеловались.

— Что же ты про такую новость так долго молчал?

— Я давно хотел сказать, но ты велела подождать.

— Верно. Не почувствовала, что дельное скажешь. Ну, садись, а то жаркое простынет.

Красногоров, довольный, сел на свое место и, налив в рюмку водки, выпил.

— Да верно ли, что ушли вагоны? Уж больно большая радость. Обидно, если…

— Успокойся, женушка. Своими глазами видел, как эшелон с ними ушел.

Васса Родионовна, улыбаясь, перекрестилась вторично.

— Может, еще что скажешь?

— Если дозволишь. Знаешь, Колчак на днях затребовал с фронта Третий Особый полк.

— Помню, говорил про это.

— Так вот, командира этого полка он назначил комендантом станции.

— Вот и хорошо. Тот комендант был хапуга, без совести.

— Новый комендант вчера такой ход сделал. Отнял у чехов шестьдесят теплушек.

— Как так?

— Очень просто, женушка. Приказал солдатам оглядеть в чешских эшелонах все вагоны и, если не заполнены людьми по-должному числу, уплотнять их населенность. Вот солдаты и выглядели шесть десятков вагонов.

— А чехи что?

— Ничего. У коменданта-то под рукой полк. Да разве это все. Он у поезда самого Жанена отнял второй запасный паровоз.

— Шутишь?

— Ей-богу. Француз, конечно, к Колчаку кинулся. А тот встал на сторону коменданта.

— Давно надо было Колчаку на союзников не оглядываться. Хорошо, что наши вагончики вовремя ушли.

— Как фамилия коменданта? — спросил зятя Кошечкин.

— Несмелов.

— Из себя ростом высокий, без левой руки?

— Такой обликом. Знакомы с ним, батюшка?

— В пути мельком встретился.

— Видать, дельный мужик.

— Сурьезный офицер и на решения быстрый.

Кошечкин промолчал, при каких обстоятельствах произошла его встреча с Несмеловым и не заикнулся об убийстве им Лабинского.

— Встреча моя с ним была недолгой, но зато памятной. Случилось это, Анастасия Владимировна, в тот же день, как мне удалось свидеться с Вадимом Сергеевичем.

И Кошечкин снова ничего не сказал Настеньке Кокшаровой о судьбе ее отца, посчитав, что говорить об этом не имеет права, ибо знал, что весть может совсем сломить девушку.

— Познакомился я с Несмеловым вчера. А сегодня утром пригласил его к нам наведаться. Он тоже живопись любит. Вот пусть и поглядит на наши картины.

— Но лучшие-то, Вовочка, уже отправлены.

— А разве оставшиеся плохи? Они, пожалуй, по цене самые дорогие, потому и повезу с собой. Сегодня вечером у нас Сыровый с Пепеляевым обещался быть.

— Вот и хорошо.

Васса Родионовна, проводив после обеда родителей и сестру в дорогу, расстроилась и решила пройтись по городу, подышать свежим воздухом. Но прогулка не удалась и была короткой из-за начавшейся метели. Декабрь стоял капризный, с погодными перепадами: то с оттепелями и обильными снегопадами, то с ветреными жгучими морозами.

Вернувшись домой, Васса Родионовна оказалась в одиночестве. Муж, сестра Калерия и Настенька Кокшарова без нее ушли из дома, никому из прислуги не сказав, куда и зачем.

Вновь расстроившись, на этот раз из-за одиночества, которое, никогда не любила, а теперь просто боялась, Васса Родионовна начала обходить комнаты, сокрушаясь, что в них все еще много мебели и всякого добра, которое придется бросить, ибо вывезти нет никакой возможности.

В зале на стенах висели пустые рамы с вынутыми из них полотнами картин, но также и картины с рамами. Среди картин ее портрет, писанный тридцать четыре года назад, в год, когда стала женой Красногорова. Смотря на себя молоденькую, вспомнила, что писал ее болезненный ссыльный художник. Муж привез его из глухого селения на берегу Енисея, в котором ему царской полицейской властью было определено местожительство.

За месяц, который он прожил в доме, работая над портретом, Васса Родионовна услышала от него о революционерах, об их смелых замыслах освободить Россию от царской власти, от дурмана церкви, о создании новой жизни, когда бедняков не будут угнетать богатые.

Васса Родионовна слушала художника и воспринимала его высказывания как бред. Как может Россия жить без царской власти, без истовой веры в бога, как бедные могут обходиться без богатых? Она была уверена, что именно богатые и дают возможность бедным существовать. Ей было непонятно, чем богатые могли угнетать бедных? Она смотрела на окружающую ее людскую жизнь глазами личного благополучия, к которому с детства была приучена в родительском доме на берегу Иртыша в Омске.

Теперь Васса Родионовна стала свидетельницей всего, о чем тридцать четыре года назад мечтал ссыльный художник, давно умерший от чахотки в глухом селении на берегу Енисея, так и не доживший до воплощения в жизнь своих заветных мечтаний.

Власть была в руках народа. Но с этим не примирились дворяне, чиновничество, офицерство, купечество и зажиточное крестьянство. Лишенные революцией всех привилегий, сословия начали смертельную борьбу с народом, пожелавшим сравнять их с собой по положению.

Гражданская война перепугала Вассу Родионовну своей жестокостью. Она, привыкшая думать и жить вековыми законами и правами собственницы, и теперь не собиралась жить по-другому. Надеялась, что именно гражданская война вновь лишит народ обретенной революционной власти. Хотя уже третий год слышала, что неведомый ей вождь рабочего класса Ленин хочет заставить миллионы бедняков России поверить, что иной, как советской, жизнь страны быть не может.

Теперь она жалела, что, став женой образованного мужа, не стремилась сама к образованию, считая, что с нее достаточно гимназии. Для нее важно было быть способной хозяйкой в огромном торговом деле.

Да, теперь она жалела, что многого не могла понять из происходящего в революционной России, и утешала себя тем, что никто толком и, кроме нее, не знал, что надо делать, чтобы вернуть Россию на проверенный веками курс.

Когда бывшие пленные чехи подняли в Сибири мятеж против большевиков, когда к ним присоединилось офицерство, когда власть Сибирского правительства доходила уже до берегов Волги, Васса Родионовна ликовала, не сомневаясь, что народ, охмелевший от революционной радости, вынужден будет стать покорным перед восстановлением в стране законной власти верховного правителя.

Сдача Омска Красной Армии вынудила ее понять, что у всех сил, кои противостояли большевикам, даже с помощью иноземцев не хватило мужества победить. Сколько раз за время гражданской войны Васса Родионовна убеждалась, что те, кто должен был вести за собой армию Колчака, предпочитали красноречивое словоблудие, дававшее им возможность запасаться про черный день лишней копейкой.

Васса Родионовна никогда не интересовалась политикой, но в гражданской войне она была с теми, кто был против народной власти только потому, что надеялась с их помощью спасти свое богатство от разорения. Россию она ценила меркантильно, получая возможность богатеть на торговле русским лесом. Даже теперь, сознавая неминуемую катастрофу власти Колчака, она готовилась покинуть родные места без особой горечи, будучи уверена, что жить можно и без родной земли, если есть средства, богу молиться можно дома, лишь бы были иконы, а их она в двух вагонах отправила достаточно, хватит заполнить ими целый иконостас.

Но у Вассы Родионовны была жгучая ненависть на всех политиков, генералов и министров, вещавших с клятвами, что изживут в России большевиков. Обещали, но слова не сдержали. Она кляла особенно генералов и Колчака, дворян, кои с благословения церкви затеяли единоборство, и впереди всех ожидали чужие дороги, ветры, ненастья на чужбине.