Безумная одержимость (ЛП) - Лори Даниэль

Я сглотнула.

Его глаза подозрительно сузились.

— Впусти меня, malyshka. (прим.пер: Малышка)

Я впустила, хотя это и не входило в первоначальный план. Он направился в мою спальню, как делал это каждую ночь, и я глубоко вздохнула, чтобы найти хоть какую-то решимость, прежде чем последовать за ним. Подойдя к нему, он уже снимал часы.

— Мы должны прекратить заниматься сексом, — выпалила я.

Он даже не взглянул на меня, пока возился с запонками.

— Нет.

— Нет?

— Именно это я и сказал.

Я покраснела.

— Ты не можешь просто сказать «нет», Кристиан.

— Назови мне хоть одну вескую причину, почему мы должны прекратить, — сказал он, расстегивая рубашку, все ближе открывая эту дурацкую счастливую дорожку внизу живота.

— Потому что! — пробормотала я. — Боже, может, ты перестанешь раздеваться?

— Потому что этого недостаточно.

— Прекрасно! Я могла бы назвать целый список причин размером с роман. Мой гранде карамельный Мокко, например....

— Я ждал весь день, чтобы трахнуть тебя, Джианна. Я не мог думать ни о чем другом, кроме тебя. Ты закончила говорить?

Жар в его глазах просочился в мою кровь и притупил мой гнев.

Я сглотнула.

— Клянусь, это как разговаривать с бетонной стеной.

Он провел большим пальцем по моей щеке.

— С кирпичной стеной.

Теперь на нем не было ничего, кроме трусов, тепло его тела обволакивало мое и перехватывало дыхание.

— Не говори мне «нет», malyshka. (прим.пер: Малышка)

Его голос был таким глубоким и почти отчаянным, словно он не знал, что с собой делать, если я ему откажу.

Жаль, что я не могу сказать, что стою на своем.

Но как только он поцеловал меня, пообещав трахнуть прямо в губы, все было кончено.

Глава 26

Джианна

Стон вырвался у меня, пока я натягивала белые узкие джинсы на бедра. Я вздохнула с облегчением, как только они были надеты, только для того, чтобы мое настроение упало, как лопнувший воздушный шар, когда я поняла, что не могу застегнуть их.

— Нет, — простонала я.

Я изо всех сил старалась снять их, проклиная Вэл за то, что вчера нас выгнали с занятий по йоги. Мне, конечно же, необходимы физические нагрузки. И отказ от шоколада просто не был реалистичным вариантом.

Был уже Октябрь. Листья падали оранжевыми и красными каплями, и лето теряло свою потную власть над Нью-Йорком. Я взяла такси до клуба, где должна была встретиться с Еленой. Она организовывала вечеринку в честь рождения ребёнка своей сестры, и я вызвалась помочь. Понятно, что в эти дни я сделаю все возможное, чтобы отвлечься от грязного голубоглазого федерала. Он был таким напряженным и всепоглощающим, что я задалась вопросом, сколько девушек, с которыми он был, все еще тосковали по нему. Эта мысль вызвала прилив ревнивого жара в моей груди, хотя теперь я знала, что была другой.

Прошлой ночью, после самого интенсивного сеанса секса по миссионерски, который у меня когда-либо был, положив голову на его колотящееся сердце, я спросила:

— Со сколькими девушками ты был больше трех раз?

На мгновение мне показалось, что он не собирается отвечать.

— Не задавай вопросов, на которые уже знаешь ответ, malyshka. (прим.пер: Малышка)

Это была одна.

И это была я.

Это знание шевельнуло тяжелое чувство в моей груди. Чувство, которое было слишком близко к панике, но достаточно далеко от меня.

Елена сидела за столиком, на котором были разложены брошюры по организации питания и вечеринкам, и говорила своей парящей матери:

— Нет, мама, она не любит розовый.

Селия всплеснула руками.

— У нее будет девочка, Елена!

— Она хочет, чтобы все было в зелёном цвете.

— Зелёном?

Я решила дать им закончить этот разговор и налила себе стакан холодного чая из кувшина на стойке.

— Вот что я тебе скажу, поделись со мной своим любимым напитком. Я отвезу тебя домой и приготовлю самый лучший, который ты когда-либо пила.

Я улыбнулась.

— Мне нравится, очень оригинально. Тем не менее, все могло бы пройти более гладко, если бы ты не жил со своим дядей.

Бенито Абелли предлагал новую нелепую линию пикапа каждый раз, когда видел меня с тех пор, как мы впервые встретились. Это было весело и безобидно, и обычно вызывало улыбку на моем лице.

Кузен Елены прислонился к барной стойке рядом со мной.

— Подвал полностью мой, детка. Даже имеет свой собственный вход.

Я рассмеялась.

— Ты действительно знаешь, как соблазнить девушку. Хотя на самом деле я не из подвальных.

Он заправил прядь волос мне за ухо.

— А что ты за девушка?

— Взбалмошная.

В его голосе слышался едва заметный скрежет зубов.

Я напряглась.

Потому что это слово пришло от мужчины, с которым я спала всю последнюю неделю. Тот, который мыл мне волосы и возвращался к Русскому языку, когда трахался. Я поймала его фигуру в зеркале бара, когда он проходил мимо меня.

Он только что оскорбил меня.

Мы делали это все время. Раньше мы только этим и занимались. Но теперь, это было похоже на... предательство. Тревожное чувство скрутило мой желудок.

— Ой, — пробормотал Бенито.

— Он имеет в виду «идеальная», — сказала я. — Он явно перепутал термины. Легко перепутать, когда в твоей голове столько воздуха.

Если бы взгляды были осязаемыми, то тот, которым он одарил меня, прежде чем исчезнуть в коридоре у входа в подвал, был бы резким шлепком по моей заднице.

Я видела его голым и слышала, как он кончал, но в одежде, на людях, наши различия были очевидны. Он, холодный, строгий профессионал. Я, безработная, взбалмошная девушка, которая все еще пыталась наладить свою жизнь.

Я осталась в клубе на час, пытаясь помочь Елене и ее маме найти общий язык между их спорами, но, к сожалению, не было цвета между розовым и зеленым, который был бы достаточным, так что спор зашёл в тупик.

Когда я посмотрела на часы, приближающиеся к девяти вечера, в моей груди нарастало беспокойство. Я не знала, чего ожидать от него, когда он приедет. Будет ли он вести себя так, словно сегодня ничего не произошло? У меня было больше уважения, чем позволять ему оскорблять меня публично, а потом трахать наедине, верно? Тем не менее, это создало границу, напомнившую мне, что это просто секс. И за последние несколько дней то, что он сказал мне, размыло грань.

Но по мере того, как тикали часы, возникало смутное сомнение, что, возможно, он понял, насколько мы разные, и решил покончить с этим.

Девять превратилось в десять, а десять в одиннадцать.

Он так и не пришел.