Феникс - Леонид Николаев

Правда, он боялся. Едва кто-нибудь проявлял недовольство, президент звал его к себе в кабинет и мягко, сочувственно уговаривал. Потом вынимал бумажник и давал марки: «Иди выпей». Каюмхан старался заглушить все, что представляло опасность, подкупить, задарить, умилостивить возможных противников внутри комитета. За стенами комитета врагов не было. Так считал президент. Барон Менке стелил мягкую дорожку, по которой мог идти Каюмхан к вершине, оберегая главу правительства от ударов судьбы. Не знал «отец Туркестана», что настоящим хозяином дома на Ноенбургерштрассе был Ольшер, начальник «Тюркостштелле» Главного управления СС. Каюмхан, конечно, догадывался о роли СС в жизни комитета, видел, как Мустафа Чокаев советовался с Ольшером, как выполнял приказы «Тюркостштелле». Но это было, по мнению тогдашнего генерального секретаря, лишь проявлением содружества эмигрантского правительства и секретного органа нацистской партии. Идейным содружеством. Мустафа Чокаев заключил союз с немцами. Да и как иначе мог лидер туркестанских националистов создать правительство Туркестана в Берлине? Услуга за услугу. То, что Мустафа куплен Ольшером, было новостью для Каюмхана. Новостью разочаровывающей. Весь комитет принадлежит СС, вместе с председателем. Право на владение автоматически распространялось и на нового председателя, именуемого теперь президентом. А Каюмхан не мог принадлежать двум хозяевам. Он считается собственностью Восточного министерства, барона Менке, его породившего и поднявшего на трон. Кроме того, «отец Туркестана» продал свою душу еще в 1933 году гестапо. Это тоже к чему-то обязывало. Родство с тайной политической полицией, правда, не мешало дружбе с бароном Менке. Каюмхан мог в конечном счете ладить с двумя хозяевами, но весь ужас заключался в том, что сами хозяева между собой не ладили. И не только не ладили. Они по-разному смотрели на Туркестанский национальный комитет. Восточное министерство рассчитывало в основном на услуги комитета в будущем, когда немецкая армия завоюет Туркестан и посадит на трон в Бухаре или Самарканде Мустафу Чокаева или Вали Каюмхана. А управление СС имело в виду услуги в настоящем — участие комитета и его подчиненных в войне, что вела Германия. Именно ради этого Гиммлер взял на себя все расходы по содержанию эмигрантского правительства, лагерей специального назначения и всевозможных секретных школ и курсов. Главное управление СС добилось ассигнований на создание воинских частей из военнопленных, предполагая использовать их на Восточном фронте. Использовать сегодня. Естественно, что все свои планы управление. С осуществляло секретно, через тайные каналы. Для этого на Ноенбургерштрассе находились офицер связи зондерфюрер Людерзен и его жена. Последняя занимала должность ответственного секретаря комитета, через нее проходила вся переписка. Людерзен осуществлял контакт с Ольшером. Никто не должен был знать о планах управления имперской безопасности. Барон Менке, наоборот, афишировал свою дружбу с комитетом, устраивал встречи, приемы, даже выступал в газетах со статьями о союзе Германской и Туркестанской империй. Позиция барона импонировала членам правительства на Ноенбургерштрассе. Все они охотно соглашались помогать Германии в будущем, а сейчас лишь морально укреплять союз. Их пугала возможность возвращения на фронт в рядах туркестанского легиона или выброски с самолета в советский тыл. Пугала расплата за измену, за предательство. А что такая расплата неизбежна, никто из них не сомневался. Главное, оттянуть день. Страшный день.

Точно так же думал и Вали Каюмхан. Ему не угрожала отправка на фронт, но чтобы отправить других, надо было преодолевать сопротивление, что озлобляло соотечественников. Это повергло президента в ужас. Он боялся людей. «Возьми деньги, иди выпей…» — так Каюмхан защищал себя.

Баймирза, верный друг, которого президент вытащил из лагеря, сделал военным министром, шептал Каюмхану:

— Отец, рука правителя должна быть сильной. Мягкость ваша развращает подданных. Люди Востока преданы лишь могущественным ханам. Вспомните историю Туркестана.

Своим пугливым девичьим голосом президент ответил:

— Будь моей сильной рукой…

Баймирза тоже плохо понимал роль СС, хотя чутьем угадывал силу, что втуне господствовала везде и представляла собой опору Германии, фюрера. Сам Хаит, дважды изменник, не собирался в качестве воина предстать перед советской армией. Его больше устраивала идея Менке — защищать союз с рейхом после победы. Однако посылать других на фронт он готов был хоть сейчас. Посылать, если даже будут сопротивляться, роптать, проклинать президента и военного министра. Надо платить за хлеб, что получает Баймирза из рук фюрера. Платить за погоны лейтенанта вермахта, за будущие погоны гауптманна. Они обещаны Хаиту. Обещаны бароном.

И вот теперь от Менке приходится отказываться. Во всяком случае, отбросить иллюзии, которые так умело подогревал барон. Ольшер открыл карты, обнажил перед ней страшную картину. Сказал правду. Не всю, но фрау Хенкель поняла главное.

Вчера еще она таила надежду, маленькую, совсем крошечную: слова барона. Его протест. Его заверения, хотя бы соболезнования. А он молчит. Молчит умный, рассудительный, добрый барон Менке. Она знала его добрым. К ней. К дочери Пауля Хенкеля, друга детства. Рут сама изберет путь.

Впрочем, путь уже избран. И не согласия ждет шахиня. Не свободы действий. Ей нужно подтверждение того, что она совершила. Теперь подтверждения. Менке бессилен. Менке сдался. Минуту назад она искала утешения. Минута прошла. Какая важная минута. Она решила многое. Почти все. Прощайте, барон.

— Не забывайте меня, — грустно, с улыбкой, кажется, произнес Менке. Он догадался, что больше не нужен.

«Забуду. Я не умею и не хочу занимать себя заботами о других. Мне это в тягость. Да и зачем». Мысль Рут работает удивительно четко. Волнение уже прошло. Решение принято.

— Я могу быть полезен… — заканчивает барон. «Это другое дело, — соглашается Рут. — Вниманием начальника отдела пропаганды Восточного министерства следует воспользоваться».

Она хотела пожелать барону здоровья, прошептать что-нибудь приятное напоследок — все-таки он может оказаться полезным. Но не успела.

Трубка опустилась. Там, в министерстве.

В берлинских газетах появилось сообщение о диверсиях на железнодорожных магистралях Средней Азии. Первое сообщение за время войны. Саид узнал об этом от Азиза. Тот слышал по радио: взорван мост на Амударье, сошел с рельсов нефтеналивной состав недалеко от Казалинска. Азиз говорил с усмешкой. Злой усмешкой, а у Саида на висках выступил холодный пот.

— Сам слышал? — переспросил он Рахманова.

— Вместе с Паулем Хенкелем… Знакомые слова схватил: Амударья… Казалинск. Толкнул старика: Что говорят? Он растолковал… Взрыв… Шпренгунг…

Саид не хотел верить. Кинулся к Хенкелю. Старик грел ноги у газовой плитки и пил кофе. Интерес к сообщению не удивил. Квартиранту хочется знать, что делается на его родине. Как мог подробнее пересказал сводку с фронта. Сообщение шло после официальной сводки верховного командования. Название станции Пауль Хенкель не помнил. И на какой реке взлетел мост, тоже не знал. Но река большая, самая большая в Туркестане.

Значит, правда. И все-таки Саид не мог принять эту страшную новость. Сердце протестовало. Охваченный тревогой, он выбежал на улицу и помчался к первому газетному киоску.

Только «Берлинер моргенпост». В ней может не быть последней сводки. А вдруг! Протягивая деньги продавцу, Саид пробежал глазами по странице утренней газеты. «Стабилизация Восточного фронта… Фельдмаршал фон Манштейн возвращает Германии Харьков… Из стратегических соображений Роммель отходит на линию Марет… Английские войска несут огромные потери под Триполи…» Не то… Не то. Через звездочки короткий текст: «Советский тыл в огне…» Вот, кажется, то, что он ищет. Ставка верховного командования сообщала о крупных диверсиях на железнодорожных магистралях Туркестана. Взлетел мост через Амударью… Пущен под откос нефтеналивной состав, шедший из Красноводска в Куйбышев… Текст набран жирным шрифтом. Слов немного, но они обращают на себя внимание. Должны обратить. Немцы интересуются положением за линией фронта. Геббельс без конца трубит о слабости советского тыла, о скором развале государственной машины большевиков, о голоде, эпидемиях в России. Разгром под Сталинградом шестой армии несколько охладил министра пропаганды. Теперь он снова обретает дар речи. Сообщение из Туркестана подкрепляет слова Геббельса.

Саид в растерянности. Верить или нет сводке? Не хочется верить. Пусть это будет пропагандистский трюк. Наглая ложь. Самообман немцев. А верить приходится. Саид знает, куда полетели две группы парашютистов. Знает задачу Анвара. Именно — железнодорожный мост. Важнейший участок коммуникации. Снова Ислам-бека бросает в холодный пот. Он, Саид, выпустил из рук диверсанта. Дал ему возможность нанести удар в спину. Благословил напутствием, показал тропу, которой надо идти по родной земле. Виновен. Исламбек виновен в преступлении, совершенном против его родины.