Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 2 - Борис Яковлевич Алексин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне писем не было?
— Нет, товарищ командир, не было, — как-то виновато ответил тот.
Алёшкин закурил и снова обернулся к начальнику штаба:
— Неужели их не остановят? Неужели у нас уже нет сил?
— Остановят! — уверенно ответил Скуратов. — Обязательно остановят. И не только остановят, но и погонят назад, да ещё как погонят-то!
Борис посмотрел на посуровевшее лицо старого коммуниста (Скуратов был членом партии с 1918 года), и, невольно устыдившись своей слабости, уже более спокойным тоном сказал:
— Я в душе тоже в этом уверен, но уж больно тяжело сознавать, что фашисты так далеко забрались, что даже семья, живущая за тысячи километров от западных границ, находится под ударом. Наверно, ещё плохо мы умеем воевать, вот и здесь ничего не добились… Ну, да ладно. Я эти дни всё больше в операционной работал, расскажите, как у нас тут дела, ведь вы вчера в штабе дивизии были.
Алёшкин говорил «вчера», потому что пока он «отдыхал», прошло уже порядочно времени и перевалило за полночь.
Скуратов тоже закурил и уселся напротив Бориса:
— В штабе дивизии спокойно, нервничает только сам комдив — ждёт нагоняя за оставление занятого плацдарма. А на линии обороны, где сейчас находятся части дивизии, дело обстоит неплохо: все атаки немцев отбиты, сходу им погнать нас не удалось, теперь они, кажется, переходят опять к обороне. Вся их беда в том, что они не могут через Синявинские торфяные болота пустить танки. Попробовали было — утопили несколько машин и бросили эту затею. Ну, а без танков, вы знаете, немецкий солдат воевать не может. Вот теперь авиацию подкинули, говорят, целую воздушную армию сюда перевели. Каждый день бомбят передовую и нас, тыловиков. У нас зениток много, но вы ведь знаете, толку от них не очень чтобы, хотя кое-что и сбивают, а истребителей совсем мало. Рассказывают, да я и сам видел, наши лётчики прямо чудеса делают: втроём чуть ли не на двадцатку немецких самолётов бросаются, и те разлетаются, как стая вспугнутых ворон. Нашим от прикрытия «мессеров» достаётся, но, вообще-то, бомбёжка не так страшна, и потери от неё не очень значительны. Теперь от воя и свиста бомб не разбегаются, а быстренько прячутся в щели, убежища, норы. Вот нашему медсанбату от этой бомбёжки, если попадём под прицельное бомбометание, действительно плохо придётся. Ведь они, сволочи, на красный крест внимания не обращают, а чуть ли не наоборот, стараются по нему бить. Вчера армейский автобус разбили и обстреляли с воздуха, а на нём во всю крышу красный крест был намалёван. Фашистский стервятник три раза заходил, старался бомбой в него попасть. Молодец шофёр — так лавировал, что ничего у фашиста не получалось. Только когда шофёра ранило, и машина остановилась, так тут уж раненые думали, что всем им там и будет конец, тем более что «юнкерс» снизился и уже, видимо, готовился окончательно расстрелять несчастную машину. Да тут, спасибо, откуда-то сбоку наш «ястребок» вывернул и прямо с ходу в этого «аса» целую очередь врезал. У того один мотор загорелся, он сразу развернулся и на втором моторе удирать начал, а у нашего то ли горючее, то ли боезапас кончился — не погнался за ним, а завернул к своему аэродрому за Войбокало. Я сам этот бой видел, как раз из штаба дивизии возвращался, мы с нашей машиной в кустах сидели километрах в двух. Сегодня шофёр дежурного автобуса доложил, что получен приказ вывозить от нас раненых только по ночам. Уж больно далеко вперёд вы забрались, сказали в эвакопункте, да я и сам так думаю, — добавил Скуратов. — Надо бы нам отсюда куда-нибудь назад километров на пять податься.
— Без приказа нельзя, — ответил Борис. — Да и нетранспортабельных у нас много.
— Вот как ахнут прямо по нашим палаткам, так мы все нетранспортабельными станем. Надо отсюда уходить.
Алёшкин подумал немного, затем сказал:
— Хорошо, я завтра съезжу в штаб дивизии, с начсандивом, комиссаром и комдивом поговорю. А вы, знаете что, товарищ Скуратов? Завтра чуть свет съездите-ка за нашу Александровку, там хороший лесок был, может быть, он пустой, туда бы хорошо и переехать. И от основной дороги не очень далеко.
— Слушаюсь произвести рекогносцировку, — ответил начальник штаба.
— А теперь мне поспать надо, утречком Картавцева хоть на три-четыре часа подменю. У меня там квартирантку Зинаида Николаевна поселила, так я здесь на чьём-нибудь топчане прилягу.
— Знаю, знаю, — засмеялся Скуратов, — оккупировали ваш домик! Что ж, ложитесь вот на эту постель. Писарь Афанасьев сегодня дежурит по кухне, так что койка свободна.
Борис не нашёл сил даже поблагодарить, скинул сапоги, снаряжение и уже спустя несколько минут спал крепким сном. Молодость и утомление брали своё.
Ранним утром следующего дня комбат был разбужен воем сирен пикирующих бомбардировщиков, свистом и совсем близкими разрывами авиабомб. Вскочив на ноги, он несколько мгновений не мог сообразить, где находится, но затем вспомнил всё и выскочил наружу. Как раз в этот момент новый немецкий бомбардировщик пронёсся над территорией батальона и сбросил очередную серию бомб. Опять каким-то чудом все они упали не в расположении батальона, а несколько десятков метров дальше.
Алёшкин, подбегая к своему домику, заметил в щели Игнатьича и Джека. Старик чертыхался и матерился в адрес проклятых фрицев. Увидев стоявшего наверху командира, он вылез из щели, следом за ним выскочила и собака.
— Сейчас за завтраком схожу, — сказал Игнатьич. — Чёртовы фрицы вон уже позавтракали, опять за своё грязное дело принялись.
Он схватил котелок и трусцой побежал в кухню, а Алёшкин с Джеком зашли в свой домик. Борис осторожно откинул плащ-палатку, закрывавшую вход во второе отделение домика, и заглянул туда. Его аккуратно заправленная постель была пуста.
Он побрился, умылся и, несмотря на то, что немецкие самолёты продолжали бомбёжку вокруг медсанбата, остался в домике. Выглядывая из открытой двери, он видел, что помимо яростной стрельбы зениток, которых в этом лесу было много, в воздухе появились и краснозвёздные истребители. Они своими быстрыми атаками нарушили
