Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху) - Ромен Гари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мурад стоял на коленях посреди песчаной арены. Рядом с ним — Али Рахман с саблей в руке…
— Что происходит?
Стефани появилась рядом, и Руссо не успел разыграть старшего брата-защитника и заставить ее отвернуться…
Али стоял, расставив ноги, держа обеими руками саблю, острие которой было повернуто к земле.
Слышался голос Мурада, читавшего молитву.
Небо над ареной сияло всем блеском исчезнувшего солнца.
Все было проделано с ловкостью, аккуратностью и со стилем, внешним выражением которых является экономность и непринужденность движений. Сабля описала полукруг, причем в неожиданном направлении, слева направо, и голова Мурада, как будто сброшенная с шеи скрытой пружиной, прыгнула на двадцать сантиметров в сторону, обратную движению оружия, а затем упала на песок. Точность, быстрота и изящество удара были таковы, что тело не утратило равновесия и так и осталось, коленопреклоненное, сидеть на пятках, с болтающимися руками и чуть развернутыми наружу ладонями… Это был жест жертвоприношения.
Мастер отлично обучил воспитанника своему искусству.
Приемник, скрытый крыльями грифов, передавал, по всей видимости, речь какого-то политика — об этом можно было судить по пылкому и хрипловатому тону. В рассказе Стефани о ее поездке в Хаддан, за публикацией которого последовала нота протеста от посла Тевзы в Вашингтоне, приемник, который безмятежно продолжал свое звуковое существование на поясе мертвеца и под когтями грифов, забавно именовался «радиостанцией бин-мааруф».
А пока она ограничилась тем, что закрыла глаза, сжала кулаки и повторяла подобие молитвы, изгоняющей злых духов, призывая себе на помощь все, что еще способно противостоять мужскому началу, мачизму, жестокости, суровости и тысячелетним традициям мщения через кровь и правосудия через смерть…
— Баленсиага, — стуча зубами, бормотала она с пылом, который вобрал в себя отчаянную потребность укрыться в мире, как можно более далеком от этого ужаса. — Баленсиага, Кристиан Диор, Живанши, Курреж…
— Они собираются организовать здесь музыкальный фестиваль, — в бешенстве сказал Руссо. — Уже подписали соглашение с крупной французской туристической компанией…
Али вонзил саблю в землю и теперь медленно удалялся от обезглавленной фигуры, сидевшей на пятках, с болтающимися руками, — она напомнила Стефани фигуры бонз, что устраивали во Вьетнаме самосожжение, обливая себя нефтью…
— Все же это не такое варварство как лейтенант Келли[111] и расстрел деревни Май Лай, — прошептала Стефани, продолжая заботиться об объективности, непредвзятости и законности, без которых не бывает чистой американской совести…
Руссо тихонько увлек ее в глубину комнаты. Оставалось еще десять бин-мааруф, дожидавшихся своей очереди, но он не ожидал, что их казнь будет отмечена тою же красотой и трагической торжественностью.
Так всегда происходит на корридах, думала Стефани. Либо это совершенство, либо полная мерзость. Попросту бойня.
Они сидели на кровати, передавая друг другу бутылку виски. Руссо был до такой степени потрясен возвращением к истокам чести и правосудия, при котором они только что присутствовали — впрочем, полковник Каддафи недавно восстановил в Ливии уголовное законодательство, насчитывающее четырнадцать веков, — что пустился в философские рассуждения, а это означало, что произошедшее его основательно задело.
— Вобьем себе в голову, что мы ничего не видели, — заявил он уже чуть заплетающимся языком. — Это всего лишь наваждение, вызванное темными процессами, которые постоянно происходят в недрах нашей коллективной психики… Нужно быть в курсе, вот и все…
— Что вы подразумеваете под «быть в курсе»? — пробурчала Стефани.
Снаружи раздался душераздирающий крик — последняя мольба, которую резко оборвали. Руссо встал и пошел закрывать ставни.
— Нужно быть в курсе, вот и все, — повторил он упрямо. — Коллективное подсознательное, вот. Там полно всякого старья… Юнг. Вам еще многому надо учиться, Стефани…
— Мне нечему учиться, — возмутилась Стефани.
— Душа! — пробормотал Руссо с глубокой убежденностью. — Душа… Всё в ней!
— Я уже шесть лет работаю в высокой моде! — сообщила ему Стефани уничижительным тоном.
— Это хорошо! — признал Руссо. — Это очень хорошо… Но нужно еще учиться, углублять…
Бутылка почти опустела. Вечерняя прохлада вызвала на крыше воркование такое томное и трепетное, будто в нем смешались сахар и розовая вода, кровь и мед, а также шелест тысячи нежностей. Стефани положила голову на плечо Руссо и заснула.
До самого вечера перед дворцом сменяли друг друга пришедшие с гор люди, заверяя Али в своей верности и получая от него указания. Это выглядело отличным началом избирательной кампании. Было очевидно, что молодой принц пользуется большой популярностью, и у Руссо не оставалось сомнений в том, что если бы его убили, Мандахару не составило бы никакого труда поднять племена Раджада на восстание против правительства Хаддана. В политическом плане все было задумано неплохо, и если бы Берш, Мандахар и его западная тень не оказались все трое на одной линии и не позволили Мураду выполнить свой обет, ход истории в Персидском заливе принял бы совсем иной оборот. Руссо стало интересно, а что если недавний военный переворот генерала Дауда[112] в Афганистане, совершённый в отсутствие короля, изначально предполагалось синхронизировать с приходом Мандахара к власти; впрочем, родственные связи с новым «сильным человеком» в Кабуле, хотя Мандахар и похвалялся ими, выглядели чистой выдумкой, несмотря на бесспорное внешнее, вплоть до бороды, между ними сходство.
Когда они наконец-то тронулись в обратный путь, уже спустилась ночь. Луна висела на своем месте, круглая и женственная, словно грудь, выпирающая из небесного корсажа…
Чтобы попасть к оставленным на обочине дороги машинам, им нужно было еще раз пересечь ручей, что поблескивал среди манговых деревьев. Стефани уже собиралась войти в ледяную воду, когда заметила, что, заботясь об удобстве юного принца и его гостей, люди из здешних племен предупредительно соорудили из крупных камней подобие переправы. Али Рахман подал ей руку, чтобы помочь перейти на другой берег.
— Осторожно, они не очень прочные…
Она вытянула вперед ногу. У чистой воды есть светоносная связь с небом, и два старых союзника подмигивали друг другу сквозь бесконечность. Но вдруг, среди этого серебристого сияния, Стефани заметила, что «импровизированный» мост широко и беззубо улыбается, и что ее нога ступила на бородатое лицо, чьи губы скривились в застывшей ухмылке…
«Мостик» был сложен из голов казненных бин-мааруф.
Какой-то миг Стефани колебалась, застыв с поднятой ногой. Принц протягивал ей руку. Казалось, что они танцуют вальс при свете луны.
— О, да и потом merde, merde и еще раз merde! — произнесла Стефани со своим лучшим французским акцентом, и с решительным отчаянием ступила на мост. Оказавшись на другой стороне, она вспомнила, что забыла сумочку, и отправилась за ней обратно.
При втором переходе она еще раз поколебалась, спрашивая себя, а не снять ли туфли, чтобы шагать по лицам босиком. Это было не столько вопросом удобства, сколько вопросом уважения к человеку. В результате она все-таки осталась в туфлях, чтобы избежать прямого контакта.
Следовало признать, что «мост» держался хорошо. Жители Хаддана всегда были хорошими строителями. Крестьянские фермы, подобные укрепленным замкам, построенные из красной глины и порой достигавшие восьми этажей, отличались прочностью, выдержавшей испытание веками, а дома в столице казались сотканными из каменных кружев, даже не скрепленных цементом.
Она взяла с собой приемник, который отлично работал в прохладном воздухе ночи, и они узнали новости об американском «боинге»: воздушные пираты удерживали его в Дубае и по-прежнему угрожали взорвать вместе со ста сорока пассажирами. Одна из террористок, родом из Южной Америки, завозилась с гранатой и случайно подорвалась. Стефани безо всякой причины вспомнила великого японского писателя Мисиму: два года тому назад он самурайским мечом сделал себе харакири, после того как японская армия не откликнулась на его призывы к мятежу и возвращению к старым японским традициям. Он был лучшим из современных японских писателей.
— Ну а чего вы хотите, таков мир! — сказала она заспанным голосом, и никогда еще она не была так близка к смирению.
30
Руссо пересекал столицу за рулем своего джипа, куря первую за долгое время по-настоящему хорошую сигару. Он еще раньше заметил, что вкус даже лучших гаванских сигар зависит от обстоятельств, в которых их курят. Нынешние обстоятельства были во всех отношениях удовлетворительными. Государственный переворот «национал-патриотов» партии Мандахара свелся к мелким беспорядкам на улицах и нескольким выстрелам: его сторонники, по-видимому, понадеялись на поддержку военных, но армия их не поддержала. Племена Раджада не всколыхнулись, и цены на товары первой необходимости вернулись к нормальному уровню. Теперь в медине можно было купить автомат «Бреда» за триста долларов, а не за пятьсот, как это было двумя днями раньше. Автономия Раджада была провозглашена в два часа ночи, и эта новость беспрерывно передавалась по «Радио Хаддан». Предполагалось создать новую федерацию эмиратов; переговоры должны были начаться незамедлительно.
