Эффект Достоевского. Детство и игровая зависимость - Лорн Тепперман

Теперь рассмотрим, как респонденты справляются со стрессом во взрослой жизни, используя полученные в детстве навыки как часть своей взрослой копинг-стратегии.

Копинг-стратегии у взрослых

В предшествующих главах говорилось, что игра – это способ сбежать из неприятной ситуации. Она помогает временно избавиться от тревожности и заполнить пустоту, вызванную одиночеством или депрессией. Возбуждение от процесса игры, адреналиновая лихорадка в момент победы, чувство собственной компетентности (когда человек ощущает, что «умеет» играть) или социальное взаимодействие – все эти факторы способствуют приподнятому состоянию духа. В наших интервью постоянно прослеживаются несколько тем. Так, респонденты признаются, что игра: облегчает стресс; служит эмоциональным «анестетиком»; помогает бороться со скукой, усталостью или отчуждением; смягчает чувство собственной никчемности; защищает от одиночества. В настоящем разделе мы рассмотрим все эти идеи как единое целое. Мы полагаем, что никто из проблемных игроков, ставших участниками нашего исследования, не имел возможности справиться со стрессом с помощью непосредственных и эффективных стратегий – ни в детстве, ни во взрослой жизни. Игровая зависимость стала для них своеобразным «костылем», на который они опираются для поддержки.

Избегание, интернализация и отрицание

Сталкиваясь с проблемами во взрослой жизни, компульсивные игроки в первую очередь обращаются к неэффективным копинг-стратегиям, которым они научились в детстве. Так, все они (в особенности те, кто пережил травмирующие ситуации) знают, что от проблемы можно сбежать: это принесет мгновенное, хоть и недолгое, облегчение. Именно поэтому во взрослом возрасте они «сбегают» в игру, которая помогает скомпенсировать недостаток действенных навыков борьбы со стрессом. У игроков с опытом парентификации особенно часто встречаются стратегии избегания или эскапизма, подразумевающие выбор такого занятия, поведенческого паттерна или психического состояния, которые не требуют активно взаимодействовать с фактором стресса. Для этого игроки употребляют наркотические вещества, идут на риск или замыкаются в себе. Противоположностью стратегиям избегания служат активные копинг-стратегии, требующие либо прямо взаимодействовать с природой фактора стресса, либо изменить свое отношение к этому фактору.

В рамках нашего количественного анализа мы решили установить взаимосвязь между копинговыми навыками и психическим здоровьем. Мы предполагаем, что травматический детский опыт негативно повлиял на психическое здоровье наших участников и подтолкнул их к освоению вредных копинговых техник. Чтобы измерить взаимосвязь этих двух факторов, мы использовали популярный опросник Фолкман и Лазаруса (Ways of Coping Questionnaire, или WCQ) [Folkman, Lazarus 1988]. Кроме того, мы использовали стандартные метрики психического здоровья – в том числе шкалу депрессии, разработанную Центром эпидемиологических исследований (Center for Epidemiologic Studies Depression Scale, или CES-D), и шкалу тревожности Бека (Beck Anxiety Inventory, или BAI). CES-D позволяет определить депрессивную симптоматику среди населения в целом [Radloff 1977], a BAI оценивает степень тревожности [Beck, Steer 1993]. В результате было установлено, что вероятность обращения к стратегиям избегания и эскапизма в 2,6 раза выше среди участников, страдающих от депрессии, и в пять раз выше – среди участников, страдающих от тревожности.

Многие респонденты утверждают, что игра помогает им избавиться от стресса. Они упоминают и другие вредные копинговые инструменты: например, избегание проблем (то есть применение механизма, усвоенного еще в детстве) и злоупотребление алкоголем или наркотиками. Кроме того, как показали недавние исследования, есть связь между депрессией и выраженностью патологического игрового поведения. Как правило, чем ярче проявляются депрессивные симптомы, тем сильнее становится тяга к игре, при этом пациент играет дольше [Romer et al. 2009].

Некоторые из наших респондентов еще в детстве привыкли интернализировать свою боль и продолжают использовать эту стратегию по сей день. Например, Лоуренс признается, что предпочитает переживать тяжелые моменты в одиночестве: «Мне просто нравится быть одному. Вот как это на меня влияет. Не хочу, чтобы меня дергали. Просто хочется побыть в одиночестве».

Оскар делает все возможное, чтобы уйти от прямого конфликта, в особенности с женой. Как и многим другим респондентам, ему не хватает навыков решения проблем.

Я не знаю, как решить проблему, так что не делаю вообще ничего. Она [моя жена] тоже не знает, что делать, или ей все равно. Так что мы не можем решить проблему, потому что не знаем, как с ней быть, и иногда я думаю, что нам нужна помощь семейного терапевта или врача. Но это меня никак не подтолкнуло обратиться за помощью. <…> Я ничего не хочу делать.

Оказавшись не в состоянии решить свои семейные проблемы, он опустил руки – и просто решил их избегать.

Часто эти техники избегания и интернализации появляются в жизни наших респондентов еще в детстве, когда им приходится наблюдать за конфликтами в родительской семье. Понемногу они входят в привычку и превращаются в бессознательный копинговый механизм, который трудно преодолеть, даже если ты знаешь о его существовании. Так, Виктор осознает, что его методы решения проблем неэффективны, и жалеет, что его родители не были достаточно открыты. На вопрос, что ему хотелось бы изменить в отношениях с близкими, он ответил: «Думаю, я бы больше с ними разговаривал на разные темы – например, о моих проблемах». Но он утверждает, что ему всегда неловко обсуждать с близкими проблемы, потому что в его родительской семье о подобных вещах никогда не разговаривали.

В результате позицию Виктора можно сформулировать так: «Зачем и пытаться?» Он перенял от родственников склонность избегать прямого решения проблем. Если бы в детстве у него была возможность освоить более эффективные способы борьбы со стрессом, то, возможно, во взрослом возрасте у него бы не развилась игровая зависимость.

Не всегда эта тенденция уходить от проблемы связана с выученной эмоциональной отстраненностью. Эвелин, например, выросла в очень открытой семье. Однако, хотя другие члены семьи обсуждали друг с другом свои проблемы, она не могла себя заставить делать то же самое. «Думаю, если какая-то тема вызывает у меня стресс, то мне не хочется ее обсуждать. Но было время, когда у отца были проблемы, или у брата, они более открытые по отношению друг к другу, так что они разговаривали об этом». На вопрос, почему она предпочитает не обсуждать свои проблемы, Эвелин ответила: «Мне не нравится, когда кто-то осуждает [мою проблему], а родители часто так делают». Эвелин боится, что родители ее «осудят», и не хочет показаться слабой и неспособной решать собственные проблемы – поэтому держит все при себе.

Брент тоже предпочитает интернализировать стресс и скрывать свои проблемы, поскольку не хочет выглядеть человеком, который вечно жалуется. Он боится испортить настроение другим людям и потому ни с кем не