Алый флаг Аквилонии Спасите наши души - Михайловский Александр Борисович

Минут через десять такого неудержимого движения лодка проскальзывает через второе сужение русла, и тут же старшина Кругляков перекладывает штурвал вправо, чтобы удержать «Малютку» на стрежне. Впрочем, по сравнению с тем, через что мы прошли на Босфоре, это относительно простая задача.

Берега раздаются вширь, течение замедляется... Мы прошли.

Я перевожу ручку машинного телеграфа на средний ход и сообщаю команде, что узкое место Дарданелл мы преодолели, впереди относительно спокойные воды. В ответ из низов глухо звучит «ура», а старшина Попонин, отбивает лейтенанту Гаврилову короткую радиограмму, что у нас все прошло успешно, следующий сеанс связи в шесть вечера, когда подводная лодка встанет на якорь, а наземная команда выйдет к месту промежуточного лагеря. В ответ - сообщение о том, что радиограмма принята и понята, а также пожелание удачи и успеха.

Лодка режет носом легкую речную волну: Дарданеллы здесь раза в четыре шире Волги, какой я ее помню по жизни в Астрахани, а потому берега теряются в дымке. Чтобы разгрузить низы, где люди набиты как сельди в бочке, я разрешаю морским пехотинцам подняться на палубу. Четверо, в том числе и оба пулеметчика, цепляясь за леера, лезут на артиллерийскую площадку, еще трое, жадно вдыхая свежий утренний воздух, остаются на рубке, где становится тесно, как на Красной площади во время первомайской демонстрации.

До мыса Седдюльбахир, за которым Дарданеллы лениво поворачивают на север, мы так шли около часа. За это время солнце успело довольно высоко подняться на небосклон и начало напекать наши зимние черные форменки, ненавязчиво напоминая о том, что в местных краях вообще-то наступает лето. До купального сезона еще пара недель, но в солнечный полдень уже жарковато...

И вот, как раз в тот момент, когда я уже собирался дать старшине Круглякову команду ложиться в правую циркуляцию, чтобы вписаться в поворот русла, вольноопределяющийся Кариметов вытянул вдруг руку куда-то вперед и влево и сказал:

- Николай Иванович, смотрите! Там люди, и, кажется, они совсем не похожи на местных. Сдается мне, что это очередные наши товарищи по несчастью.

Я перевел ручку машинного телеграфа на «малый ход» и поднял к глазам бинокль. И точно - люди, полтора десятка; одежда - белый верх, синий или черный низ, мелких деталей за дальностью не разглядеть даже в бинокль, а невооруженному глазу эти люди и вовсе кажутся точками, заметными лишь на контрасте с молодой зеленой листвой.

- Ну вы, товарищ Кариметов, глазастый, - сказал я, опуская бинокль. - С такого расстояния не просто разглядели людей на берегу, но и опознали в них очередных пропаданцев. Теперь хотелось бы знать, что это за люди, и к добру их появление на нашем пути.

- Острота зрения - это главное требование при обучении на снайпера, - сказал довольный вольноопределяющийся. - Прежде чем поразить противника, его требуется опознать с весьма солидного расстояния.

- Моряки это, товарищ капитан-лейтенант, в летней форме одежды, - сказал младший унтер Неделин, разглядывая незнакомцев в бинокль, конфискованный у лейтенанта Тейлора. - Только вот не могу пока сказать, какого флота... пожалуй, только не турецкого.

- А почему не турецкого, Павел Поликарпович? - спросил я.

- Турки при любой форме одежды носят красные фески, которых я на этих людях не вижу, - ответил младший унтер. - Матросская униформа всех остальных флотов в общих чертах одинакова, различие только в мелких деталях, которые не видны с такого расстояния.

- Ну что же, - сказал я, - тогда подойдем поближе. Но осторожно. А то тут уже, говорят, бывали прецеденты, когда подводную лодку с берега брали на абордаж.

Но по мере уменьшения расстояния между нашей «Малюткой» и людьми становилось все очевиднее, что настроение в наш адрес у тех совсем не воинственное. Было видно, что все они вооружены заброшенными за плечо винтовками, к которым относятся так, будто и бросить жалко, и таскать не хочется. Но национальная принадлежность этих моряков пока находилась под вопросом. «Отсеялся» только французский флот, ибо по мере приближения удалось разглядеть, что на головах у этих людей «нормальные» бескозырки, а не береты с красным помпоном.

И вот расстояние до берега сократилось менее чем до полутора кабельтовых27; дальше вслепую двигаться было опасно, поэтому ход самый малый, а на палубу с лотом поднимаются старшина Бондарь и краснофлотец Тулаев. Они сообщают: глубина под килем три метра, два метра, метр... и тут же я командую: «Стоп машина, отдать якорь!». Все это время младший унтер Неделин через бинокль вглядывается в людей на берегу, и вдруг говорит:

- Товарищ капитан-лейтенант, так это же русские!

- Как русские, Павел Поликарпович? - с удивлением переспросил я.

- Не ваши русские, которые советские, а те, что примерно наших годов, может, чуть раньше, может, чуть позже, - терпеливо пояснил тот. - Русская морская форма на германскую похожа, да не совсем. Есть отличия, заметные с небольшого расстояния. Вон тот безусый вьюнош в фуражке - офицер, а остальные там матросы, причем далеко не первого года службы. Усы матросикам, хе-хе, позволялось отпускать далеко не сразу, и чем больше был срок их службы, тем пышнее могли быть енти признаки мужского достоинства.

Тогда я подумал, что эти русские моряки старорежимного вида могут оказаться частью команды одного из тех кораблей Черноморского флота, которые в двадцатом году были уведены бароном Врангелем к Константинополю из оставленного им Крыма. Сейчас эти люди на берегу просто не узнают в нас ненавистных им «крас-нюков», да и бойцы младшего унтера Неделина выглядят предельно непохожими на красноармейцев двадцатых годов. Но потом, когда мы вступим с ними в переговоры и раскроем свое инкогнито, от них, если мои подозрения оправдаются, стоит ждать самой злобной агрессии.

Этими опасениями я поделился с товарищем Неделиным и он, не задумываясь, ответил:

- Не беспокойтесь, товарищ капитан-лейтенант, мои бойцы будут наготове, и при малейшей попытке тех, на берегу, привести оружие к бою тут же откроют по ним огонь. Не нужно нам тут никаких неприятных неожиданностей.

Тем временем из низов мне подали латунный рупор-«матюгальник», и люди на берегу при виде этого предмета подобрались, понимая, что сейчас с ними будут говорить. Видимо, они уже довольно долго без всякой цели шарахались по местному пустому берегу, и уже изрядно устали от этого занятия.

- Эй вы там, на берегу! - проорал я в рупор. - Назовите название своего корабля, порт приписки и какой год шел, там, у вас дома, перед тем, как вас занесло сюда к черту на кулички!

Отвечал мне не офицер (как следовало бы ожидать от нормальной воинской команды), а усатый детина в матросской робе - боцман или кондуктор.

- С крейсера «Аскольд» мы, господин хороший! - во всю мощь легких прокричал он, сложив перед ртом ладони. - Порт приписки Владивосток, год тысяча девятьсот пятнадцатый от Рождества Христова, апрель месяц, двадцать пятое число. Пошли в десант на турецкий берег, и не вернулись. А тут какой сейчас год, а то мы с братцами уже ходим кругами неделю и все никак не разумеем, куда нас занесло?

Тут у меня, надо сказать, на душе сильно отлегло: беляки из двадцатого года - это была бы одна история, а вот русские матросы с первой мировой войны - совсем другая. Но все равно нам следовало быть с этими людьми предельно осторожными, ибо мама-анархия, к которой были так склонны замордованные палочной дисциплиной матросы царского флота, вырвавшись на свободу, для нас могла оказаться ничуть не лучше белогвардейской озлобленности.

- Тут до Христова Рождества остается еще сорок тысяч лет! - ответил я. - Плюс-минус лапоть по карте. Земля эта еще совсем пуста, и ходят по ней или совсем дикие люди, или такие, как мы, вооруженные пришельцы из иных времен - иногда добрые, иногда не очень. Я капитан-лейтенант Голованов, Николай Иванович, командир подводной лодки М-34, порт приписки Севастополь, год тысяча девятьсот сорок первый, ноябрь месяц, двигаюсь на соединение со своими...