Рассветники - Юрий Никитин

Я подумал, сдвинул плечами:

– Не знаю. Как-то не задумывался. Вообще-то, женщина вполне годится как заменитель мастурбации, правда! Но, конечно, это требует хорошей работы воображения.

Он ответил уныло:

– Вот-вот. А у меня все воображение уходит на то, чтоб представить себе эту темную материю в себе! А еще и черную энергию, что течет сквозь мое бренное и такое дырявое, оказывается, тело…

Когда человек хвастается, что не изменит своих убеждений, он обязуется идти все время по прямой линии, – это болван, уверенный в своей непогрешимости. Принципов нет, а есть события; законов нет – есть обстоятельства; человек высокого полета сам примеряется к событиям и обстоятельствам, чтобы руководить ими.

Я вообще-то считаю себя принципиальным и стойким в убеждениях, никогда им не изменяю, это они меняются под воздействием хай-тека, моды, экономики… и вообще всего, что обтекаемо называем временем, так что вроде конфликта нет ни в том, что в наш мужской коллектив вошли почти одновременно четыре женщины, все равно нас двенадцать, в случае чего поборем, ни в их довольно быстро растущем возвышении из золушек, как только начали доказывать свою нужность и даже в некотором роде незаменимость.

Наши орлы, как не стыдно, начали чаще бриться, менять рубашки, и вообще как-то вздернулись, даже животы подтягивают, стыд какой, а сегодня, едва я вошел в офис, услышал, как Корнилов, стоя ко входу спиной, глубокомысленно рассуждает:

– В старое доброе время женщинам приходилось делать вид, что у них вроде бы нечаянно сползла бретелька с плеча, или же нагибались так, чтобы пилотка с накаченными гелем губами стала видна…

Я остановился за их спинами, послушаю, прежде чем гаркнуть, а Урланис ответил со вкусом:

– Ну да, это старое доброе время даже мой сынишка, что пошел в седьмой класс, помнит! А вот я, представь себе, застал еще то время, когда женщины не сбривали шерсть внизу.

– Почему?

– Как почему? Да потому что никому не показывали!

– А как же…

– Все в темноте! Только ночью!

На них оглянулся Вертиков, увидел меня, но все понял, выдавать не стал, сказал важно:

– А я вот смотрел фильм «Итальянский жеребец», там Сталлоне занимается с женщинами этим самым в то время, когда еще не знали, что придет мода сбривать там все. Повеселился я, глядя на те патриархальные нравы… А они считали то действо жутким развратом!

Кириченко, что оторвал взор от монитора и тоже начал прислушиваться, сказал с удовольствием:

– А вот мой дед вспоминает, в его время женщины даже под мышками не брили! По той же причине. Открытых платьев не носили. Так что, братцы, то ли еще будет…

– А что еще можно? – спросил Корнилов с недоумением. – Вроде бы дальше некуда. Приехали. Мы уже и трахаться перестаем. Потому что… чересчур все можно, а это «можно» обязывает, потому что уже не «можно», а «нужно» и «ты должен»…

Люцифер глубокомысленно подумал и сообщил:

– Женщина должна быть согласиськой. К чему мне споры еще и дома? Настоящая женщина должна соглашаться!.. Какую бы дурь я не спорол, потому что моя дурь – это стройное и прекрасное здание высшей математики в сравнении с ее мудростью голотурии или даже инфузории.

Вертиков кивал, тоже чувствуя себя согласиськой, но в конце покачал головой.

– Знаешь, все верно. Женщина должна быть такой, как ты говоришь. Для нашего комфорта. Но беда в том, что не признают слова «должны», а понимают только «хочу». Потому все чаще покупают фаллоимитаторы, а мы – надувных баб.

Я стиснул челюсти, прикидывая, заорать сейчас или еще выслушать какую-то глубокомысленную дурь.

Корнилов громко вздохнул:

– А вот я, представьте себе, еще застал времена, когда в спальне в общую постель ложились муж и жена, а не каждый со своим надувным партнером.

Люцифер заметил:

– Ну, теперь обычно две спальни. Многие все еще стесняются…

– Это проходит, – возразил Корнилов. – Сейчас ставят кровать шире. Так экономичнее.

Я подумал-подумал, надо бы подержимордить, знаю, но не в моем это духе, громко вздохнул и, нарочито топая, прошел мимо, делая вид, что не слышу эти отвратительные разговоры на хрен знает какую тему.

На открытом балконе Эльвира наклонилась через перила и рассматривает что-то внизу, словно нет камер слежения, что выдают красочные картины на экраны.

– Черт-те что, – сказал я.

Она в удивлении оглянулась:

– Чем ты недоволен?

– Мне кажется, – сказал я сердито, – в этом здании мы стали пахать меньше. И эти три женщины… только и говорят о них.

– Говорят вообще о женщинах, – уточнила она. – Я слышу, о чем они так умно вякают. Наивные… Только Корнилов женат, так вот он как раз и помалкивает о том, что их ждет на самом деле.

– Все равно, – возразил я. – Раньше мы вообще о бабах ни слова! А теперь, когда эти сочные задницы так и колышут перед глазами сочными булками, в кровь выбрызгиваются совсем не те гормоны, что нужны для ясного мышления.

Она посмотрела на меня искоса. Лицо спокойно насмешливое, чуть поиграла бровями.

– Обжегшись на молоке, дуешь и на воду?

– Ну почему же…

Она прижала палец к губам.

– Тихо. Слушай.

В комнате Кириченко говорил нравоучительно:

– Выходя из дому – не забудьте проверить, выключены ли все электроприборы, компы, закрыты ли газ, вода, ширинка. Я вот часто забываю, пришлось поставить прогу «Умный дом», теперь сама за всем следит.

– Даешь! – сказал Корнилов. – И ширинку задергивает?

– Нет, – ответил Кириченко с достоинством, – но напоминает, чтобы проверил.

– Звонком?

– Да.

– А-а-а, – сказал Корнилов понимающе, – то-то ты когда разговаривал с Вероникой Давыдовной, все время пальцем по тому месту водил! Как только мобильник звякнет, ты там щупаешь… Она потом о тебе так это заинтересованно расспрашивала…

– Недоработка, – сказал Кириченко поспешно. – Надо звонок сменить, чтобы не совпадал по тональности. А что она спрашивала?

– Ну, – протянул Корнилов, – думаю, тебе лучше не менять звоночек.

Мои губы поползли в стороны, Эльвира сказала победоносно:

– Видишь? Обычный треп, без этих троих точно так бы, только вместо женщин перемывали кости бы политикам и революционерам Ближнего Востока. У них все норм. А как у тебя?

Я сказал поспешно:

– У меня тоже норм.

Она сказала понимающе:

– А утром отползаешь от мокрого пятна на простыне? Гриша, не вся жизнь умещается в науку.

– Не вся, – согласился я с сожалением.

– Ты что, – спросила она, – такой филистер?

– Это что-то вроде флибустьера? – переспросил я. – Нет, я чту закон.

Она усмехнулась, промолчала, только смотрела чуточку насмешливо, но не обидно, а как бы слегка поддразнивая, в то же время леди с головы до ног, строгая и высокомерная, ее невозможно представить в роли Маринки, типичной простушки-горничной, эта рождена повелевать и распоряжаться.