Йоханнес Кабал. Некромант - Д. Ховард

потрясением, не передать насколько болезненным. С детства я был последним, о ком вспоминали,

если вспоминали вообще. Меня всегда считали тихоней, хотя я вставал во весь рост и кричал: "Вот он

я!" Меня никогда не любили, никогда не презирали, вообще не испытывали ко мне никаких чувств.

Альфред Симпкинс — невидимка. В скором времени это стало меня раздражать. Вот тогда я и начал

привлекать к себе внимание людей.

— Вы начали их убивать.

— Да, убивать. И даже это принесло разочарование. Я надеялся вызвать сильные эмоции у тех,

чьи жизни отнимал. В конце концов, быть убитым, потому что бледного вида коротышка — я не

питаю иллюзий по поводу того, каким вам представляюсь — хочет что-то доказать, надо думать,

кого-то это по меньшей мере разозлит. Было бы обидно, разве нет? Но всё, что я получал — лишь

слабое удивление. Думаю, они и не замечали, что я их убил. Казалось, они недоумевают, расценивая

это как неудачу, как судьбу. "Ух ты, мне перерезали сонную артерию бритвой. Надо было сократить

употребление жирной пищи", "Вот незадача, меня изрубили боевым топором четырнадцатого века.

Как так вышло?" Я стоял перед ними с автоматом или шёл на них с фрезерным культиватором или

ещё с чем и кричал: "Я Альфред Симпкинс! И я вас убиваю! Не соизволите обратить хоть немного

внимания?" Они не обращали. Так что я продолжил. Надежда ведь умирает последней.

— Вы хотели, чтобы вас поймали?

— А как иначе? Сами посудите, я сидел у себя в гостиной, с ног до головы в крови, прижимая к

груди орудие убийства — уже помеченное как "вещественное доказательство №1" — а ваши коллеги

меня допрашивали. Не видел ли я последнее время свою соседку? Вообще-то, видел. Чуть меньше

трёх часов назад, когда до смерти забил её вот этой самой дубинкой, офицер. Что ж, сэр, у нас есть

другие дела. Всего доброго. Они не заметили. Никто меня не замечает. Кроме вас, инспектор Барроу.

Вы меня замечаете. Как только вы увидели меня, вы поняли, что это сделал я. Хотите узнать, чего бы

я хотел больше всего на свете, инспектор Барроу?

— Нет.

— Я бы хотел убить вас. — Барроу уставился на Симпкинса. — Не из ненависти. Просто

потому что вы заметите, что вас убивают. Это стало бы небольшим подтверждением моего

существования. После такого мне больше не придётся этим заниматься.

Барроу отказал Симпкинсу в просьбе и отказ этот вежливым не был. Симпкинса отправили в

Лейдстоун на такое количество пожизненных сроков, что даже при хорошем поведении он вряд ли

вышел бы до следующего ледникового периода. Отношение Симпкинса к нему с тех пор изменилось,

приобрело личный характер.

Барроу осёкся. Ему стало любопытно, почему он думает о Симпкинсе именно сейчас.

Возможно, из-за того коротышки, которого увидел в толпе. Тот был вылитый Симпкинс; сходство и

породило все эти мысли, что вертелись у него в голове. В криминалистическом плане было, конечно,

приятно вспомнить о тех делах, но они никак не помогали ему ни найти безопасное место, ни

помешать Кабалу. Легко сказать два слова "помешать Кабалу", а вот понять, что они подразумевают

оказалось ужасно сложно. Помешать ему делать что? Как помешать? Когда? "Всему своё время", —

подумал он и вышел из укрытия.

С видом человека, имеющего на это полное право, он зашёл в один из павильонов через

служебный вход. "Мне нужен лишь тёмный уголок, — думал он, — место, где можно..." Он

помедлил, втянул носом воздух. Что за запах? Странный кислый аромат чего-то синтетического.

Памятью Барроу обладал жадной, потому как единожды испытанное ощущение сохранялось в ней

навсегда. Он понял, что уже чувствовал нечто подобное раньше. К сожалению, его жадная память ещё

и крепко держалась за детали, отказываясь передавать их в когнитивные центры, поэтому он не мог

вспомнить, где это было. Он осторожно отодвинул занавес, заглянул в просвет, и остолбенел от

увиденного. Он находился по другую сторону верёвки из бархата, которая отделяла посетителей от

показа, если можно так выразиться. Хотя в данном случае иначе это определённо не назовёшь. Ей

определённо было что показать.

По ту сторону верёвки Барроу разглядел неясные силуэты расплачивающихся клиентов. Они

держались участков со слабым освещением — от тускло мерцавших электрических свечей, которое

лишь очерчивало формы, деталей было не разобрать — не желая быть увиденными и узнанными. Это

место из тех, что многие хотят посетить, но ни один не хочет, чтобы его там застали. Причина такого

преступного интереса томно и грациозно возлежала на кушетке, взирая на вытаращившуюся и

потеющую людскую массу с безразличием, выходящим за рамки человеческих возможностей. После

двух сегодняшних бесед с Кабалами, у Барроу с глаз будто спала пелена. Например, он сходу понял

(так же, как и Хорст чуть раньше), что кем бы Резиновая Лейла ни была, она точно не женщина. Она

даже не человек.

В её манере двигаться — медленно, осторожно, без всякой видимой помощи такой

свойственной людям безделицы, как суставы, было что-то от рептилии, и в то же время она

достаточно напоминала млекопитающее, чтобы вызвать "белый шум" желания — заставить

восторженную публику вздыхать и истекать слюной. Кожа её была тёмно-серой, гладкой и слегка

отражающей свет, как у молодого тюленя, который только что вылез из воды. Когда она двигалась,

слышался шуршащий органический звук — кожа тёрлась о кожу. Барроу снова втянул носом воздух.

Кислый запах — резина, другой чуть послаще — тальк. "Она, должно быть, ежедневно фунты

порошка на себя тратит", — подумал он. Гладкая кожа покрывала каждый дюйм её тела, кроме шеи и

головы, которая вылезала из облегающего платья как раскрашенная часть бронзовой статуи. Пока он

за ней наблюдал, он без особого удивления заметил, что между плотью и резиной не было отчётливой

границы: они будто бы сливались друг с другом. Единственной деталью на её теле были высокие

каблуки, которые, казалось, органически вырастали у неё из ног, как часть её анатомии — впрочем,

так оно и было. Всё остальное не было чётко очерчено, даже ногти.

Досадно. Больше деталей позволило бы ему закрыть весь балаган по нравственным

соображениям. Не тут-то было; Кабал не допустил бы такой ошибки. И всё же Барроу поймал себя на

том, что думает об этих деталях. Тело как у неё мог бы вообразить Альберто Варгас, знаменитый пин-

ап художник, в одну из особенно влажных ночей. Он зажмурил глаза и сказал себе, что снаружи, а

возможно и внутри, есть люди, которые с радостью его убьют, и немного концентрации не помешает.

Лейла высокомерно, но с удовольствием, взирала на публику. Типичная толпа: по большей

части мужчины, несколько женщин — причём некоторые явно не понимают что они здесь забыли.

Она втянула воздух, чтобы почуять их феромоны, несомые лёгким ветерком, который лениво

проплывал по павильону. Пахло слабее, чем обычно, потому что ветер был с севера, но она уловила

кое-что ещё, нечто изысканное. Она отследила частицы другого запаха, витавшие в воздухе, и

старательно подобрала их кончиком своего стремительного языка под одобрительное бормотание

поклонников, затем не спеша провела им по нёбу как ценитель хорошего вина. Страх. Некто боялся за

свою жизнь, и вкус этого чувства был бесподобен. Она закрыла глаза, и вкус расщепился на

составляющие: мужчина; средних лет; покуривает трубку; стоит позади неё. Она знала всё о

сегодняшних поисках, а теперь узнала и точное местонахождение Барроу. Она знала и то, что на

существование у неё осталось меньше часа. По правде говоря, следовало предупредить Йоханнеса

Кабала. Это был бы правильный поступок. С другой стороны, её породила кровь самого Сатаны, а

значит, то, что было правильно, не всегда претворялось в жизнь. Пусть Кабал побесится. Зато она

повеселится.

Барроу наблюдал, как Лейла сделала знак телохранителю, который стоял сбоку от неё, и

шепнула ему что-то на ухо.

— Всё, представление окончено, — заревел он на публику, выпрямляясь. — Пойти вам что ли

некуда?

Его манера речи предполагала, что если кому-то и вправду некуда, он знает неплохую

больницу, где можно провести недельку-другую. С единодушным вздохом и тоскливыми взглядами

они начали уходить, телохранитель за ними.

С роковым щелчком закрылся главный вход. Барроу не знал, хорошо это или плохо. А вот

Лейла, вроде как, прекрасно знала. Она легла на спину и вытянула ногу и лодыжку, любуясь, как свет

отражается на её бедре, голени и стопе единой непрерывной полосой. Она медленно поворачивала