Собачий рай - Полина Федоровна Елизарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лаврентий послушно улегся у ног парня так, чтобы тот мог видеть его несчастную морду.
Парень снова потрепал его за ушами, вздохнул и, с удивлением обнаружив, что тарелка и кофейный стаканчик пусты, вернулся к палатке.
Вскоре в зубах Лаврентия красовался целый пирог, а на шкуре – кофейное пятно.
Высидев с полминуты возле внезапно замолчавшего и уткнувшегося носом в мобильный парня, он потащил добычу Лапушке.
– Хороший старт, залетный. Эдак ты можешь заделаться здесь штатным психологом! – оторвав зубами половину пирога, одобрительно-насмешливо сказала подруга.
Окрыленный удачей, Лаврентий, ненадолго расставшись с подругой, рискнул пойти к самым «козырным», поближе к рынку, палаткам, возле которых безумцы ели шаверму, те самые несъедобные, но так аппетитно пахнувшие чебуреки, а еще шашлыки.
Получив поначалу пару несильных пинков и схлопотав грязной салфеткой в морду, он вскоре нашел столик с компанией веселых мужиков – речь их была громкой и разудалой, они почти беспрерывно смеялись.
Несмотря на то что столик был завален тарелками с едой, мужики не столько ели, сколько пили из пластиковых стаканчиков что-то прозрачное.
Окрестив пса «бедолагой», один из них, самый толстый, больше остальных махавший перед собой руками и то и дело задевавший стаканчики друзей, швырнул Лаврентию целый кебаб. Следом полетели слипшиеся кружки маринованного лука.
– Ты, Юра, ему еще рюмочку налей! – загоготал товарищ толстого.
– А че? Пошли с нами, бедолага. По бабам, – подхватил хохот другой. – С таким милашкой быстрее дадут.
– Да где же их взять-то в наше время, Миша, таких, чтобы по велению сердца дали? А блядями я брезгую.
– Да кто же тебя к ним зовет? – выпучил глаза на свой пустой стаканчик Миша. – У нас на приличных денег не хватит. Надо искать скучающих-отдыхающих.
– От это дело! – толстый вытянул вперед пятерню, Миша протянул ему в ответ свою, и друзья звонко хлопнули друг друга по рукам.
Лаврентий, дожевав кебаб, осмелел и дернул толстого за штанину.
Когда тот наклонился, он, копируя жест толстого, попытался сунуть ему в руку лапу.
В пасти на сей раз оказался большой кусок чебурека, из которого сочился, пачкая морду и грудь, вкуснейший бульон.
Уже сытый от пуза, Лаврентий решил приберечь лакомство для подруги и засеменил к кофейной палатке. Не успел он удобно расположиться на травке, как со стороны рынка послышались шум и визг.
– Гадина, укусила меня! Мочи ее! Она бешеная! – вопила толстая цыганка, быстро переваливаясь с ноги на ногу.
Перед ней бежали два чумазых мальчишки лет десяти и бросали в кого-то камни.
Припрятав добычу в траве, Лаврентий, чуя сердцем недоброе, двинулся навстречу крикам.
На него стрелой неслось рыжее пушистое пятно.
Это была Лапушка.
Когда она подскочила к палатке, он заметил на ее спине слипшуюся от крови шерстку.
В мгновение ока он налился какой-то дикой, неведомой ему раннее яростной силой.
Мальчишки уже приближались к палатке, и Лаврентий, обнажив клыки, оттолкнулся задними лапами от земли и собрался было вцепиться в лодыжку тому, у которого был зажат в ладони камень, как вдруг услышал за спиной пронзительный шепот Лапушки:
– Не надо! Кусать ребенка плохо для кармы.
Заметив его боевой настрой, мальчишки заметно поутихли.
– Эй! – сдавленным голосом сказал мальчик с камнем. – Я тебя не боюсь.
Лаврентий обнажил для острастки клыки, и мальчишки попятились.
К палатке, грузно переваливаясь с боку на бок, подошла тяжело дышавшая цыганка.
Тогда он кинулся к попрошайке и вцепился зубами в ее длинную и грязную юбку. Оторвав от юбки клок, Лаврентий брезгливо выплюнул его на землю.
Осыпая его проклятиями на неизвестном языке, цыганка пошла прочь, а за ней, понурив лохматые головы, поплелись мальчишки.
– Муж умер от кови-и-да, – фальшиво-жалобно раздалось вдалеке. – Собака бешеная искусала! Помогите, люди добрые! На уколы!
* * *
В «Батые» в этот вечер, невероятно влажный, пропитанный сладковато-прелым запахом хвойных и ароматом цветущих магнолий, играли свадьбу столичные гости.
Стая, члены которой насытились до отвала костями и даже почти нетронутыми кусками свинины и телятины, которые кидали им раздобревшие от чаевых официанты, с трудом добредя до своего логова, расположилась на берегу.
Лапушка, отнеся мамке самую крепкую кость, вышла из лаза.
– Может, споем? – мечтательно глядя на Млечный Путь в глубоко-фиолетовом, усыпанном звездами небе, предложила она.
Гордей уронил квадратную морду на лапы и с усилием приоткрыл один глаз.
– Шевелиться не могу, какие еще песни? – утробно проворчал он.
Рамзес же, икнув, согласился:
– Почему бы и нет? Какая свадьба без песен?
Лаврентий уже успел узнать от Лапушки, что у того есть зазноба – визгливая и пугливая, в ошейничке, расшитом стразами, ливретка управляющей «Батыя».
В течение длинного вечера он часто убегал в сторону ресторана, а в последнюю вылазку его не было довольно долго, и Лаврентий понял, что Рамзес повидался с возлюбленной.
– «Это знает всякий, это не слова, веселей собаки нету существа!» [9] – озорно завертев хвостом, забегала вдоль берега Лапушка.
– Не, – махнул лапой Рамзес, – давай лучше эту, лирическую, сегодня оркестр играл: «Ты не думай, не думай, что я очумел от твоей красоты ненаглядной, – дурно, но с душой скулил он на звезды. – Просто встретил тебя, разглядел, как сумел…» [10]
– «Кис-кис, Лапушка, я в мягких тапушках», – подхватил за ним Лаврентий, тщетно стараясь попасть в заданный мотив словами единственной известной ему песни.
Наткнувшись на недобрый насмешливый взгляд Гордея, он замолчал и, подражая ему, лег на камни, уткнув морду в лапы.
В нем завозились радость и одновременно нежелание делиться с окружающими тем хрупким, приятно щекотавшим все тело изнутри и разливашимся по крови, что зародилось в нем к Лапушке и крепло с каждой проведенной с ней рядом минутой.
– А че так засмущался, залетный? – тяжело приподнявшись с гальки, вдруг завелся Гордей. – Тиграна вчера сказала, ты
