Легкая голова - Ольга Славникова

Маленькая Люся обнаружилась в секретарском предбаннике: утлая фигурка, одно плечо выше другого, лопатки торчат из спины, будто черепки разбитого горшка. Она поливала какое-то подгнившее растение цвета вареной капусты, все лила и лила из стакана дрожащую струйку, не обращая внимания на то, что вода в цветке уже надулась и течет на подоконник. Другие растения в предбаннике тоже имели вареный капустный оттенок. “Ну чего я так волнуюсь? – спросил себя Максим Т. Ермаков, у которого в голове стало как в облаке. – Да так да, нет, значит, нет”.

– Максик? – Маленькая Люся обернулась, продолжая лить дрожащую водицу себе на юбку.

Выглядела она на удивление неплохо. Косметика наложена аккуратно, плотно, скулы нарумянены так, что похожи на новогодние лампочки. Максим Т. Ермаков подумал, что примерно в такой стилистике гримируют покойников в морге. И одета Люся была в новые вещи, атласная блузка в мелкий, как болячки, бордовый цветочек хранила помятости магазинной укладки. Вот никто, ни один нормальный мужик, не бросил бы на это трагическое пугало заинтересованного взгляда. А Максим Т. Ермаков, будто долбаный сексуальный маньяк, пожирал глазами просвет между двумя гранеными пуговками, где дышала крошечная родинка.

– Привет, Люсь, я мимо шел, смотрю, ты еще у себя, – соврал он, хотя обоим было известно, что мимо предбанника по пути из офиса Максим Т. Ермаков идти никак не мог. – Как я вышел на работу, мы еще не говорили толком. Как дела, Люсь?…

Маленькая Люся не ответила. Она медленно отвернулась к окну, за которым гигантские мутные хрустали соседних офисных центров начинали потихоньку наполняться электричеством и чистое небо ясных осенних сумерек было совершенно ледяное.

– Как Артем? – спросил Максим Т. Ермаков перехваченным голосом, хотя и без вопроса все было ясно.

Снова молчание. Максим Т. Ермаков глубоко вздохнул и оскалился. Было что-то невыносимое, невозможное в том, как Маленькая Люся, сгорбившись, водила по подоконнику пальцем. За окном шустрые машинки, поводя электрическими усами, разбегались с автостоянки, в предбаннике сгущались сумерки, в сумерках становились видны белые предметы, и все белое казалось намыленным.

– Ты думаешь, что с Артемом вышло так из-за меня, – произнес Максим Т. Ермаков, со скрипом вкручивая кулак в ладонь. – Думаешь, не можешь не думать. Если бы я тогда застрелился… Но не факт. Мы, может, и не были с ним связаны, понимаешь меня? И я тебе честно скажу: не застрелился и не собираюсь. Но я не знаю, что теперь сделать для тебя, Люсь… Вот все, что хочешь! – Тут Максим Т. Ермаков набрал в грудь воздуха по самый подбородок и выпалил: – Вот хочешь, женюсь на тебе!

Маленькая Люся вздрогнула. “Ладно, сейчас обернется, посмотрю ей в глаза”, – скомандовал сам себе Максим Т. Ермаков и посмотрел. Глаза у Маленькой Люси были точь-в-точь как у товарища Румянцевой: мягкого, пасмурного, серого цвета, какими бывают облака перед дождем.

– Хочу, – просто сказала Маленькая Люся и улыбнулась, дрожа всем крошечным личиком, точно отражение в воде.

Они поехали к Люсе немедленно. Максим Т. Ермаков вел “Тойоту” словно в перевернутом пространстве, в странном зазеркалье, где все приближалось и одновременно удалялось, автомобили вокруг двигались так, будто дети тащили их на веревочках, и гудели Максиму Т. Ермакову, когда тот перестраивался из одного дерганого ряда в другой, такой же. Не иначе как покровительство свыше уберегло их от ДТП. По дороге они растеряли всех социальных прогнозистов, следовавших на двух, не то на трех, похожих на старую мебель, советских автомобилях: не сумев подстроиться под новый стиль вождения Максима Т. Ермакова, спецкомитетчики застряли в пробках. Да и кто бы сумел? Надо было быть полным психом, чтобы повторить передвижения “Тойоты”, скакавшей в транспортном потоке, точно шашка, устремившаяся в дамки.

Путь их, как ни странно, лежал на Малую Дмитровку. Они проехали глубокую арку, еле освещаемую лампочкой в железной птичьей клетке, и оказались в старом дворе, где деревья, в коре, как слоновья шкура, достигали черными ветвями верхних этажей. Подъезд поразил Максима Т. Ермакова своей громадной гулкостью, каким-то пустым постаментом в нише, на котором помещалась банка с рыжей водицей и размокшими окурками, – а двустворчатая дверь квартиры, которую Маленькая Люся отпирала дребезжащими ключиками, была в два человеческих роста. Первое, что почувствовал Максим Т. Ермаков, оказавшись в громадном, темными картинами увешанном коридоре, был резкий запах лекарства. В следующую минуту Люся уронила на пол сумку и ключи и прильнула к нему, так что он ощутил сквозь блузку и глуповатый чепчик бюстгальтера ее тугое маленькое сердце, бившееся на два такта, и снова на два такта, так что в этом шумном биении не оставалось ни секунды что-нибудь сказать.

Это была очень длинная ночь, какими всегда бывают первые ночи любовников. Иногда они оба погружались в недолгую дрему, и тогда молекулы, составлявшие их опустошенные тела, роем поднимались в воздух, будто бесчисленные белесые мошки. Социальные прогнозисты в припаркованном у мусорных баков, чем-то родном этим зеленым бакам, зеленом “Москвиче” видели в окне поднадзорной квартиры что-то вроде школьного опыта по химии: посвечивание, волокнистые дымы, заполняющие, будто свернутая вата, некий округлый объем, похожий на колбу. Был момент, когда Максим Т. Ермаков очнулся рядом со спящей Люсей, скомкавшей на грудке влажную простыню, и увидел, что тело ее словно бы густо напудрено, и частицы пудры витают в воздухе. Еще он запомнил в изголовье дивана, на покоробленной бумажке, стакан с остатками чая, с куском разбухшего рыжего лимона; в креслах, на полу – горы клочковатых плюшевых игрушек, таких громадных, что они относились, скорее, к мягкой мебели, загромождавшей комнату. Два, а может, и все четыре раза любовники сонно шлепали в душ. В длинном узком помещении эмалированная ванна, по металлоемкости равная, пожалуй, небольшому броневику, усиливала звук воды до гула горного потока, а на сушке у голого черного окна висели давно пересохшие детские вещи, ставшие там настолько маленькими, что разве двухлетнему пришлись бы впору. Пожалуй, все, кроме этих сморщенных одежек, напоминавших рукавички, было в квартире преувеличенно большим, в полторы, а то и в две натуральные величины; когда посередине бесконечной ночи Люся, в поисках какого-то своего дамского крема, включила люстру, радужные отсветы ее подвижных хрусталей на высоченном потолке напомнили Максиму Т. Ермакову планетарий.

Утром они, само собой, опоздали на работу. Люся, боявшаяся нового шефа, как обыкновенно женщина боится крысу, бросилась в метро, а Максим Т. Ермаков не спеша, в полном телесном блаженстве, повальяжничал в пробках, по дороге купил букетище роз, тридцать пять штук, все белоснежного бального цвета, неприлично дорогих. Нагло, ни на кого не глядя, он первым делом поволок розы в предбанник. По пути от него шарахались отвыкшие от любого цветения запуганные сотрудники. Люся, сосредоточенно набивавшая на компьютере очередную хрень для шефа, была и та, и не та, что вчера: пальцы ее гарцевали по клавиатуре, посверкивало колечко, волосы растрепались и стояли солнечным дымом над склоненной головой. Увидав Максима Т. Ермакова, тянувшего шею поверх букета, Люся присвистнула.

– Держи! – Максим Т. Ермаков свалил в Люсины протянутые руки тяжелые розы.

– Ничего себе! Куда же я их поставлю? – со счастливым ужасом проговорила Люся, заливаясь румянцем, блеклым, но живым.

В охапке у нее оказалась целая чаща мокрых стеблей, почти древесных в своей растительной мощи, слипшиеся пласты темно-зеленых листьев, шипы с водой. Действительно, в офисе трудно было вообразить себе сосуд, способный вместить такой букет и то, что Максим Т. Ермаков хотел этим букетом сказать.

– Максик, ты ведь можешь на мне и не жениться, – вдруг сказала Люся тихо и серьезно, глядя из чащи потемневшими серыми глазами, похожими на крупные капли дождя, упавшие в пыль.

– Нет, не могу, – убежденно ответил Максим Т. Ермаков. – Не буду раньше времени говорить про любовь, не знаю пока. Но, по всему, ты моя, а я, соответственно, твой. Мой дед прямо на тебя указал, а он, старый скелет, дурного не посоветует.

Вечером они вдвоем поехали на Просто-Наташину квартиру, собирать вещи. Социальные прогнозисты, дежурившие в подъезде и коротавшие время над какой-то мелкой механической игрушкой, расхлябанно ковылявшей по подоконнику, проводили Маленькую Люсю нехорошими взглядами исподлобья. Пожитков, в результате Просто-Наташиной опустошительной акции, набралось всего ничего; самой объемной оказалась развалившаяся на оба бока сумка из IKEA, где жили теперь сморщенные, старые вещи, привезенные из города-городка – но именно их Максим Т. Ермаков почему-то не захотел оставлять. Сборы были веселыми, Максим Т. Ермаков и Маленькая Люся объелись, подчищая содержимое кастрюль из мокрого холодильника, и бросили посуду в раковине. Никакой Просто Наташи больше не существовало. Максиму Т. Ермакову хотелось прыгать на одной ноге. Если в прошлый раз, перед побегом в неизвестность, он тяжело прощался с этими стенами, покидая их защиту, то теперь он будто оставлял постылый, не особо комфортабельный гостиничный номер, где почему-то засиделся в долгой командировке. Уже выруливая из Усова переулка, Максим Т. Ермаков сообразил, что забыл на диване смотанные клубком брендовые галстуки, и решил на них плюнуть. Ну, а когда они наконец добрались до вчерашнего громадного коридора, то вся поклажа моментально рухнула на пол, и о ней не вспоминали больше до самого утра.