Подкарпатская Русь (сборник) - Анатолий Санжаровский

– Як-то у тебя всё наперекрёс… Ще нема семьи, а ты вже откупаешься от неё своими кусками. Да не куски Маричке нужны!.. А!.. Жена без мужа вдовы хуже… Или оно только кажуть, шо муж с женой, что мука с водой: сболтать сболтаешь, а разболтать не разболтаешь… А детвора народится… Кусками батька ей не заменишь. Не превратятся ли твои куски в страшные алименты? По бомагам ее муж, а в жизни, дома его нема… Так, порхунок якый-то… В воскресенье отгостил и слетел… И это – хозяин? Батька детям?

Старухе стало жалко дочку.

Вспомнила себя молодую.

Вышла она замуж в соседнее село. В первое же воскресенье прибежала назад домой, вроде в гости. Повисла у матери на шее, зажалилась со слезами:

– Ой, хорошо ж вам, мамонько, жить за родным батюшкой, а пожили б вы за чужим мужиком!..

Вспомнила старуха то давнее воскресенье, тихо заплакала.

Богдан ободрительно тронул её за сухонькие плечи, подержал её притихлые, покорные зябкие руки в своих руках, будто отогревал, и, ничего не говоря, поплёлся к машине…

Ехал он на трассу и грустно думал, как-то польётся его жизнь в Чистом Истоке.

6

Покоряй сердце любовью, а не страхом.

Миновал, ушёл месяц без дня.

За неделю до Покровов – именно на Покрова была назначена свадьба – Богдан и Маричка разнесли двести пятьдесят приглашений. Не все ли село позвали, прихватили и богдановских солдат с трассы.

Второй день уже распустили на каникулы, но бедной окнастой школе нет передыху. Третью ночь полыхают в школе огни, бьёт оттуда с шипом, с паром ароматный дух; бьёт по временам вперемешку с дымом. Хоть пожарников вызывай.

То Маричкины стряпали товарки.

Как догадываетесь, школа готовилась свадебничать. Пол-Истока радостно работало на свадьбу; у кого выскакивала вольная минута, тот и бежал в школу помочь. Каждому хотелось положить и свой пускай махонький блёсткий камешек в счастье милой звездочки Марички.

Всяк шёл не с пустыми руками, шёл да вроде ненароком и прихватывал кто тройку толстых кур, кто гусей, кто вёл живого барана или козла.

– Ну к чему вы всё это? – рдея, укоряла Маричка.

С шуткой отвечал пришедший, почесывая меж рогов барана, что уткнулся ему в колени:

– Отака скотыняка! Куда хозяин, туда и он. Не отстану, блеет, и шабаш. Вот такая запятая… Вот мы и объявились напару. А уж отсюда похромаю я один. Так что примай на баланс. И не отказывай. Не обижай…

Третью ночь толчётся Маричка в школе на кухне, и час от часу печаль круче, гуще затягивает её бледное красивое лицо.

Маричка чистит одна в уголке картошку; нож неслышно вываливается из руки, втыкается шилоострым носом в пол у ноги. Дивчина сидит, отрешённо смотрит перед собой и ничего не видит.

«Что же он не едет? Как разнесли приглашения, так с той поры и не кажет глаз… Насмешки строит?.. А может, его не отпускают? Ка-ак не отпускают?.. На собственную свадьбу не могут не отпустить.

Уже завтра же в загс на расписку… Все гости съедутся, все будут, одного жениха где-то черти гоняют!.. Что же он думает? Кинул собаке на посмех две тыщи и в кусты?..»

Долгое время Маричка понуро сидит без всякой мысли на лице, невпопад что-то отвечает хлопочущим на кухне женщинам.

«А если и впрямь не пускают? Завтра Седьмое… Перед праздником там надо подчистить, там навести марафет – подай в отчётности полный глянец, что без чёрных очков не взглянешь в полные глаза… Глянец глянцем, но у человека… Не-е… Не могут не отпустить. На свадьбу положены законом три дня. И сегодня отходят последние часы последнего, третьего, дня… А что!?»

Маричка дрогнула, загнанно заозиралась по сторонам.

«А что… А ну сдавила его беда! Я тут Бог весть что плету, а он, может, уже лежит где мертвый?..»

Какая-то неведомая, чужая воля подняла её, вывела во двор.

Плотнели сумерки. Сеялся мелкий, тесный дождь.

Словно в беспамятстве побрела Маричка по пустынной, осиротелой улочке… Её морозом будто окинуло, когда она упёрлась недоуменным взглядом на площади у дворца в памятник Дмитрию Дмитриевичу.

Бюст задёрнут белым полотном. Завтра в десять тридцать, когда молодые поедут из загса уже расписанные, в законе, грянут тут торжества. Тогда-то и сдёрнут покрывало. И поручено это сделать Маричке и Богдану. Как-никак Маричка всё же ученица Дмитрия Дмитриевича, наследница.

В смятении Маричка пятится от Дмитрия Дмитриевича.

Ей кажется, Дмитрий Дмитриевич живой. Стоит и понапрасну не желает терять с нею слова, потому и закрылся от неё белым. Ей припоминается, как он допирал, что ей под пару обязательно нужен кто-то из сельского звания. Не послушала старого. Так вот получай! Получай!

Ниже, ниже опускает Маричка голову, точно прячет лицо от ударов, и проскакивает тёмной тенью мимо белого столба памятника.

Ноги выносят её за село на трассу газопровода. Идёт она споро, срываясь на бег. Ничего! Она разведает всё ещё сегодня! Сколько можно томить себя неизвестностью? Далеко до табора? Двадцать километров? А плевать и на всю сотню! Добегу! Прямо по газу добегу до этих дурацких вагончиков. Узнаю всё ещё до рассвета!

Зацепившись ногой за что-то твёрдое, Маричка со всего маху повалилась на мягкое от дождей месиво. Не чувствуя боли, не вставая, ощупкой обошла пространство вокруг себя, качнулась слабо назад – стукнулась пальцами о гладкий холодный мрамор надгробной плиты. Вскинула глаза – еле различимо виден ближний крест.

«Боже, да я на кладбище!.. – Выстывая нутром, обшарила плиту, осторожно, бережно погладила буковки знакомой надписи, будто ощупью читала, и застонала повинно. – Лёвушка… Лёвушка… – По узкой вдавине, обегавшей по краю плиту с двух сторон, Маричка догадалась, что плиту кто-то недавно сдвинул немного вбок. – Кому же ты, горький, помешал?..»

Могила агронома Льва Барашкова, была на окрайке у самой трассы. Эти газовые архаровцы, которых Богдан зовёт солдатами, задели гусеницей, и плита, обломившись, чуть отжалась, посторонилась под стальным натиском тяжести. Споткнулась об угол щербатой этой плиты и сама Маричка.

«Мёртвые достают и из могилы, – разбито подумала, с тихими слезами прижимаясь лицом к холоду мокрой плиты. – Прости, Лёвушка, прости… Господи-и… Как я могла? Ка-ак?.. Лёвушка, я живому тебе клялась, что буду век весь верная… Клялась тебе в верности до последнего дня своего и вот на этой плите… А куда повернулось? Выходит, врала я тебе?.. Прости… со звоном я в голове… Не та я совсем, за кого ты меня принимал. Прибитая на цвету дура бегу вымаливать подачку у другого… Милый, прости, я и шага больше не кину к тем вагончикам. Наш уговор быть вместе я помню. Помню я каждое слово нашей любви. Как бы я хотела навсегда остаться здесь с тобой… Помоги только наложить на себя руки, помоги переступить этот порожек – страх… Молчишь?..

Они жили в соседях. Вместе учились. В одном классе всегда, за одной партой всегда. Даже в один институт поступили. Лев был агрономом в Истоке, Маричка всё вела звено, став и агрономом. Сговорились они пожениться.

…Однажды осенью – добрый урожай был уже снят – ребятёжь утянулась на выходные в туристский поход по горам. Завеялась Бог знай в какую глушь.

Словно из ковша ударил дождина.

Рассыпался народ по уютным палаткам.

Вдруг в главную палатку влетает парень. Орёт:

– Лес горит!

Лев выронил из объятий Маричку.

За топор и к огню.

Совсем рядом проходила высоковольтная линия. Ветер оборвал провод, нахлестнул на дерево. Пошёл дым. Ветви, на которых висел провод, обуглились, отвалились; провод соскользнул на землю. Вокруг него почернели, задымились опалые листья, трава.

«Провод перечеркнул тропинку… Ходят люди, скот… Надо, – решает подбегавший Лев, – повыше отсечь… Чтоб не мог достать человека!»

Лев с бегу прицеливается к проводу, что свисал вдоль столба. «Если точно попасть, можно перерубить на столбе».

Метнул Лев топор. Мимо!

«Кину ещё!»

Рванулся к топору.

Надо бы обминуть простор у провода – забыл про осторожность, забыл про всё на свете, бросился напрямик. И в нескольких шагах от провода, судорожно дёрнувшись, опрокинулся навзничь. Подскочившая Маричка вальнулась оттащить. Едва коснулась Льва, её так стегануло, что она сама не своя отлетела назад.

Под тугим, навалистым дождём, по грязи непролазной бегом несли Льва на брезенте в ближайшее селенье, в больничку.

Наконец вот и больничка.

Навстречу вышел на крыльцо хирург. Помог внести в приёмный покой. Открыл Льву глаза.

– В морг.

Сказано это было так спокойно-убийственно, что ребята чуть не попадали в обморок от немого возмущения.

– Да, да, – трудно сдерживая гнев, продолжал хирург. – Мгновенная смерть. Удивляться нечему. Шесть тысяч вольт, миряне, это не укус комарика, чёрт его батьку бей! И не смотрите на меня волками. Лично все вы виноваты, что он мёртв… Эх, молодёжь, с золотом кончаете школы-институты! Неужели никому и в голову не пришло на месте оказать первую помощь?!