Подкарпатская Русь (сборник) - Анатолий Санжаровский

– Ну, – вскинул Богдан руку, – там лучше знают, судить или премировать. Им видней… А вообще… Правы вы. Не от одного меня зависит… Крепенько хулиганили мои солдатики до участка Марики. И на отчуждение отсекали, сколь Бог на душу кинет, и чёрте в каком непотребном виде бросали землю… А на поле Марики пришлось взять и полосу ни на сантиметр шире нормы, и почву стали рекультивировать… Это по науке. А так, по-человечьи если… С полосы, где ляжет труба, начали в полной аккуратности снимать да складывать в сторонке весь, – Богдан высоко поднял палец, – весь! плодородный слой, начали снимать «царя». Прокинули, прохлестнули трубу, покончали свои дела – «царя» культурненько на старое место. Пожалуйста, снова сей, сажай – плодородие прежнее, нетронутое. Так что наш брат строитель наконец-то спихнул с себя грех перед землюшкой, чистый теперь перед нею…

Говорил Богдан тем особенным доверительным тоном, которому нельзя не верить.

Однако старуха толком так и не поняла, а чего этот таранта уцелился вести панский уход за земелюшкой только с дочкиной делянки. Старуха и спытай напрямик про то.

– А, это уже секрет фирмы, – кокетливо ушёл от ясного ответа Богдан. – То вы уж спросите у самой у Марики.

– Ох, хлопче, – отмякая душой, ласково погрозила пальцем старуха Богдану. – Смотри, не плутуешь у меня? Правду поёшь-чечёкаешь? Со мной начинай по правде и во всем малом. Инакше не сварим мы с тобой ни кулеша ни каши. Подгорит!.. У тебя в запасе двадцать девять дней, так шо ты хорошенько всё промозгуй. Хоть оно и кажуть, жить с жинкой, а не с тёщей. Дак и тёща ж будет не за дверью… Я чула и так: сперва выбери тёщу, а потом и жинку… Кумекай… Бабака я шумная, як речка, колы шо не по мне… Против дела… Колы ото во вред делу, так скандалистка я невозможная!

– А я сам скандалист первостатейный. Подарок с перцем… Вот, думаете, вы первые мне про землю твердите? Думаете, сами мы, строители, и в ус не дуем? Считаете, все мы пирожки горелые, дальше премий ни на что и не способные? Будьте спокойны. Свои болячки мы знаем получше вас. Нянчимся с ними. А подсобить нам некому. Вот вы знаете, какую беду несут тем же птицам наши газовые трассы?

– Ну-ну, – с любопытством подживила Богдана старуха, – скажешь, и я прознаю.

Богдан с пятого на десятое повёл издалека, С того, что трубы ест ржа. И чтобы посбить рже аппетит, чтоб не так скоро ела, нужен электрический ток. Ток умедляет коррозию. Вот вдоль газа и понавесили малой силы электролинии.

Трубам под током хорошо. Так зато птицам горе. Садясь на столбы или взлетая со столбов, аисты ли, орлы ли часто и густо гибнут. У того же орла размах до полутора метров, простор меж проводами куда тесней. Как тут не коснуться крылами разом обоих проводов? А коснулся – спёкся.

Обернулись эти линии ловушкой для крупных птиц.

Человек сжалился над мёртвым металлом, а на живую птицу души не хватило.

Вычитал Богдан в «Комсомолке» у Пескова, что «на Британских островах загнездился орлан-белохвост. Вблизи этого единственного гнезда поставили караул, чтобы никто и ничто не потревожило редкую птицу. Так человек пытается сохранить крохи от некогда большого каравая дикой природа».

Не доживём ли и мы до такого края?

Мучило Богдана, что поневоле губил птиц. Не строй он газопроводы, не было бы и этих злосчастных линий. Но как же не строить? И строить надо, и выводить птиц из беды надо, покуда не поздно. Да как?

Разве нельзя пустить ток по кабелю? Разве нельзя гонять по изолированным проводам? Тогда не надо б было пробивать просеки да и птицам никакой угрозы. Наконец, разве нельзя уснастить линии присадами, напоминающими уличные телеантенны? Крепи присады на столбах чуть выше проводов, и птицы – птицы всегда мостятся где повыше – непременно станут садиться на присады. Уже никогда не притронутся к проводам.

Свои горячие письма-предложения куда только ни засылал Богдан. Достучался до Москвы, до газового министерства. Ему вежливо отвечали, что работа над присадами вёдется. Но уходили годы, и никаких присад он не видел на линиях.

Про его переписку с «самим центром» знали все на участке, и все разно относились к нему. Одни в глаза сочувствовали, а позаглазно называли его птичий Дон-Кихот, пташкин плакун. У других он шёл не выше тихого, упрямого скандалиста. Рядили: критиковать не пахать, критикнул – отдохнул.

Переписку не одобрила и старуха.

– Писанину ты брось, – приблизившись к Богдану и наклонившись над его плечом, твёрдо, но еле слышно сказала, будто боялась, что услышит кто-то нежелательный третий. – Человек не солнышко, всех не обогреет… А так с жару настрекочешь ще кучу сору, допекёшь кого невзначайку сверха… Не сдёрнули б с начальства самого!

Богдан печально покривил рот в улыбке.

– А почему вы решили, что я начальник?

– Раз на машине раскатываешь, кто ж ты? Простому работуну машину не подгонят на борщ слетать.

– Начальник участка… Безвидная бугринка на равнинке… Невелика кочка…

– Велика… невелика… А всяк береги свою марку, – назидательно заметила старуха и глубоко вздохнула. – Ось бачу, с душой ты. За пташек всё убиваешься. А шо ж ты ничо про сэбэ не стукнешь? Дражнять-то хоть як, зятьюшка? – с весёлым укором пальнула.

Богдан перестал есть. Отодвинул миску.

– Да… – законфузился, – Богдан я… Богом данный… И фамильюшка по мне. Гойдаша… Перекати-поле… Как дожал техникум, куда только не забрасывало! В Средней Азии газ тянул… В Сибири тянул… С Урала вот дотащим нитку до границы… И амбец моим странствиям. Тридцатую осень топчу землю… Пора к одному берегу притираться…

Старуха горестно покачала головой.

– Вашей житухе зависти не положишь. Повсегда грязный, яко чёрный ворон…

– Танки грязи не боятся! – хохотнул Богдан.

– Все дожди, все снега ваши. Тянете тепло в дома другим. А сами мёрзнете-холодаете… Всё на холодняку… Батько-матирь игде?

– Да где… Мамко померла, я в первый класс только что толкнулся. Отец пристал в примаки к одной в дом. Не на судьбе женился, плохо лепилась у отца жизнь. Свара за сварой… Сунул меня в детдом… Когда ни приедет проведать, всё в глазах полно слёз, вины. На детдомовской роскоши я и возрос… Скоро и отец помер…

Острая жалость к Богдану обхлестнула старуху.

– Ой дитятко! – запричитала она, подставив худой кулачок под щёку. – Бачу, и ты отхватил лиха, и тебя поклевала беда… Шо ж ты до таких до старых годов всё один да один?.. К Марийке-то душа лежит иль так, абы под яку крышу заскочить да ливняк переждать?

– Тоже скажете… – прихмурился Богдан.

– А как не скажешь. Ось раскинула я коротким бабьим умком… Ты газу воевода. При газе ты на месте. А к земле тебя ж никаким боком не притулить! Ну, нехай всё у вас с Марийкой лад повяжет. Подай-то Бог, шоб всё так и було! Да вот шо ж ты станешь делать у нас? Ма-ало одной лихой должностёнки мужа.

Богдан посветлел.

– Тоже нашли мне мировую проблему! Да будь вам известно, в Истоке строят компрессорную станцию. Будет наш газ гнать по трубам. Обслуживать станцию надо? Надо. Вот и буду я крутиться при этой станции. И что в особенку… Одна турбина нахлопает столько дарового тепла – с походом хватит обогреть целый городишко на пятнадцать тыщ душ. Увы, пока турбины обогревают небо…

– И шо, ты тоже настрополился греть тучи? – прищурилась старуха.

Надёжными щитами выставил Богдан перед собой тяжёлые широкие ладони.

– На такую службу я не разбегусь. Не охотник… Всё будет как у добрых людей. Понастроит ваше хозяйство у станции теплиц. Тепло наше. А январские помидорчики, огурчики, всякая там петрушка-зеленушка ваши. Вот такой обозначается перепляс.

– Добрый перепляс, – торопливо соглашается старуха, вовсе не веря Богдановым прожектам, и с вызовом накатывается: – Вот ты, сладкий, всё поёшь, примеры всё наводишь, можно, мол, согреть город надурняк. Города-то вы греете, куда вы денетесь. А взялись бы да нагрели деревню, вот эти ненаглядные дворцы, – старуха уничижительно обвела рукой бедно уставленную громадность хаты. – Оттуда дует, оттуда несёт… Из пальтух зимой не выползаем.

– Ёлка без палки! Конечно же, побежит наше тепло и в истокские дома! Но в этот дворец, – Богдан подолбил черенком ложки в стол, – я тепло не допущу.

Лицо у старухи вытянулось.

– Это ещё почему?

– Да потому, что канцелярскую кнопку ткни в стенку, и дворец ваш рухнет! Останется кучка пыли. Тепло надо гнать в новый домину, и я его сам сгандоблю! – с жаром выворотил Богдан и тут же пожалел. До чего глупо и хвастливо всё свертелось!

– Тю-ю! – махнула на Богдана старуха. – Дуже ты горячий на золотые посулы… Не пришлось бы рачковать на попятки…

«Не бойтесь! Крокодилы пятиться не могут!» – мелькнуло в его голове.