Большая книга ужасов – 90 - Мария Евгеньевна Некрасова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чего разглядываешь? – Кит свесился с кровати посмотреть на след, и у него глаза округлились. – Кто тут ещё босиком шлялся?
– Не знаю, – говорю. – Видишь, какой странный след.
Ребята притихли и уставились на следы. Сашка подошёл с видом знатока и закивал:
– Это ведьмино копыто. Видишь, средний и безымянный пальцы срослись? Такое часто бывает, особенно у женщин. Считается признаком колдовской силы.
Все разом смолкли и уставились почему-то на меня. Было слышно, как в своей комнате через две стены щёлкает мышкой Лёха.
– Это, по-твоему, женская нога? – очнулся Кит. – Мой сороковой поменьше будет! – Он поставил свою ногу рядом со следом для наглядности – правда меньше.
– Да Лёха это! – крикнул Клязьма. – Больше некому. Косолапый, большеногий и с ведьминым копытом…
– Что, правда такой?
– Не приглядывался. Но посуди сам, кто ещё?
Клязьма меня почти убедил.
Глава IV
Контуженая
Некоторые говорят: «Я не верю во всю эту мистику-шмистику, не видел привидений и сглазов не боюсь. Меня нельзя сглазить, раз я в это не верю». Ерунду говорят. Незнание законов не освобождает от ответственности. Особенно законов природы. Я вот в физике не силён, а бутерброд у меня падает маслом вниз не хуже, чем у профессоров физфака. Или вот кирпич. Ну теоретически, если кто-то добрый столкнёт его мне на голову с крыши, то кирпичу будет всё равно, знаю я физику или нет, верю в неё или считаю мракобесием. А главное – так всегда было. И задолго до рождения Ньютона предметы и люди падали с высоты, вот в чём штука. Даже когда учёных сжигали на кострах, земля все равно вертелась. Но это я так, от расстройства.
К вечеру у меня жутко разболелся живот. Еле дошёл до палаты, плюхнулся на кровать и тихо корчился. Лёха дал мне таблетку, но легче не становилось. В животе как будто поселился единорог и рвался на волю, пробивая себе путь рогом. Я отчего-то вспоминал рассказ Сашки про того парня, которого нашли с распоротым животом: ни человек ножом, ни животное, а как будто рвали руками. Вот что-то похожее я тогда чувствовал.
В глазах было темно, а на лбу – мокро. Краем уха я слышал, как в палате бурлит жизнь: кто-то за чем-то приходил, кто-то зачем-то уходил, все норовили поделиться со мной новостями, как будто всё в порядке. Наверное, час я так пролежал, пока Лёха не сообразил вызвать «Скорую». Синее расплывчатое пятно с дыркой вместо лица мужским голосом сказало: «Аппендицит», – а дальше начался мрак.
Я пересчитывал кочки и бугорки, по которым проезжала машина «Скорой», уговаривал себя, что это «лежачий полицейский», а значит, дорога уже асфальтовая и скоро приедем. Но мы всё ехали и ехали, а живот мой всё рвали на части. Я в красках представлял себе того парня в лесу, и казалось, что я уже выгляжу похоже. Синее пятно впереди иногда оглядывалось на меня, показывая дырку вместо лица. Оно что-то бубнило, и я даже ему отвечал. А сам только считал ухабы и мысленно просил меня пристрелить. Отчего-то казалось, что если попрошу вслух, мне не откажут.
Потом мы всё-таки приехали, мне даже стало легче от того, что больше не трясёт. Ещё помню – лифта ждали долго и лифтёрша (противное розовое пятно) возмущалась, что её отвлекли от чая. Она склонилась надо мной так низко, я даже почувствовал, как щекочутся ярко-рыжие волосы.
– Не знаю его. Из лагеря, что ли?
– Бу-бу-бу, – ответил синее пятно-врач. Я тогда подумал, что он говорит, как другие врачи пишут – не разобрать. Значит, матёрый. Вылечит.
– Ну да, из лагеря. Контуженую трогать – других дураков нет. Когда вы её уже подожжёте?
– Бу!
– Верь не верь, а что ни лето, так ребят из лагеря к нам везут с острым животом, а то и чем похуже. Эй, пионер! – Она похлопала меня по щекам. – Признавайся, трогал Контуженую? Эту… Марьпалну? Яблоки небось воровал, да?
Я сказал, что не знаю никакой Марьпалны и яблоки ещё зелёные. Лифтёрша довольно хмыкнула:
– Что ж вас вожатые-то не учат, что с местными связываться нельзя!
– Бубубу, – возразил доктор.
– И ничего не выдумываю! Отчего, по-вашему, её хибару до сих пор не снесли? Торчит, как бельмо, в элитном посёлке. Думаете, ей вариантов не предлагали? Предлагали, да предлагатели быстро кончились. Вы травму спросите, сколько у них агентов-шмагентов перебывало? Я тот год только и возила, что на второй этаж.
Тут мы, наконец, приехали. Рыжие волосы лифтёрши уплыли, по глазам резанул свет ламп. Откуда-то из-за головы женский голос крикнул: «Острый живот приехал!» Звучало по-дурацки, но я в тот момент был совершенно согласен с формулировкой. А потом почти сразу меня отпустило.
Я видел странный сон. Как будто бегу по перелеску с Лёхой, Китом и всеми нашими на зарядку. И вижу в кустах ноги. Подхожу, а там тот парень с распоротым животом. Лежит, смотрит, как живой, и ни тени боли на его лице. «Ты, – говорит, – зря с Контуженой связался. – А голос, как у лифтёрши. – Берегись теперь». Я говорю: «Не знаю я никакой Контуженой, мы в посёлке только с парнями дрались». А тут Лёха подходит, берёт меня за руку и ворчит, оттаскивая: «Сколько раз говорить, не связывайся с местными».
Проснулся я уже утром. Живот побаливал, но терпимо. Открыл глаза – никого. Палата на четверых, и я один. Окно рядом. Я глянул: ничего себе, мы вчера проехали! А мне казалось, петляли целый час! За окном торчали одинаковые крыши таунхаусов и покосившийся домик, в котором мы били стёкла. Даже забор лагеря было видать. Надо же! Совсем рядом.
Я смотрел на ботву в огороде и ситцевую юбку (верхняя половина склонилась над грядкой). В голову стучалось что-то важное, но я плохо соображал. Вспомнил лифтёршу и её: «Не трогай Контуженую», – и гадал, не приснилась ли? Парень-то с распоротым животом понятно, что приснился. Когда у самого болит живот, хоть вой, и не такое приснится. А вот лифтёрша и какая-то Контуженая, чей дом, как бельмо в элитном посёлке… Не шучу, я на эту Контуженую смотрел целый час, а до меня всё не доходило. Мне было легко после вчерашнего и тяжело после наркоза. Голова не хотела думать о плохом, но голос лифтёрши упорно стоял в ушах, а цветастый зад Контуженой маячил перед глазами.
Я однажды палец порезал, сильно, до кости. Смотрю и
