Голова путешественника. Минута на убийство (сборник) - Николас Блейк

– Нет, самое смешное – кричал Биллсон. Вы же знаете, какой он корректный. Почтительность перед вышестоящими и все такое прочее. Но здесь почтительностью не пахло. Конечно же, через стену я не могла все расслышать. Но они так орали! Особенно Биллсон. Я так прижималась к стенке, что у меня, наверно, до сих пор на ухе мозоль. Я точно слышала, как Биллсон сказал: «Даю вам последний шанс». Потом, не сразу, Харки ему ответил, очень холодно: «Вы, Биллсон, в безвыходном положении, и вы это сами знаете». Потом что-то вроде: «Пропадите вы пропадом, меня это не касается». У меня сложилось впечатление, что Биллсон угрожал заму, а тот тоже в долгу не остался.

– Забавно! Что-нибудь еще разобрали?

– Только имя. Принс. Оно у них с языка не сходило.

– Боже мой! Опять Нита?..

– Ага. И это все. Впрочем, нет: когда я пошла в столовую, Биллсон пулей вылетел из кабинета зама и пронесся мимо меня с таким выражением на лице, какого я никогда не видывала.

– Что же это было за выражение?

– Абсолютно бешеное. Нет, «бешеное» – не то слово. – Памела Финлей потеребила волосы, будто искала нужное слово в них. – Отчаянное. Как у загнанного зверя! – победоносно выпалила она. – Вам это что-нибудь говорит?

– Все очень просто. Биллсон разнюхал, что зам крутит с Нитой, и попробовал его шантажировать. Зам, однако, не растерялся и напомнил Биллсону, что тот сам в безвыходном положении, в тупике, потому что у него, Биллсона, целый выводок из восьми незаконнорожденных детей, которых ему принесла Нита.

На этот раз комната буквально заходила ходуном от могучего смеха мисс Финлей. Из соседней комнаты снова раздался стук. Потом зазвонил телефон.

– Это вас, – сказала мисс Финлей.

Голос секретарши Харкера Фортескью произнес:

– Заместитель директора свидетельствует свое почтение и просит мистера Стрейнджуэйза купить для своей помощницы глушитель. А еще он хочет видеть вас после кофе у себя. Конец сообщения.

Вскоре из коридора донеслось громыхание тележки, и пронзительный голос завопил:

– Кофе! Кофе!

Мисс Финлей схватила две чашки и выскочила из комнаты. Через минуту кофе стоял на столе.

Найджел отхлебнул жидкость, которую в министерстве военной пропаганды называли кофе. С годами этот почти бесцветный напиток, который, по всей вероятности, варили из желудей, старых посудных полотенец и полыни, нисколько не менялся. Мисс Финлей, испытывавшая к Найджелу теплую, почти материнскую привязанность, имела привычку подбрасывать ему в чашку два-три кусочка сахара из собственных запасов, но и они не спасали напитка.

– Тот, о ком я думал, еще выше, – задумчиво протянул Найджел.

Мисс Финлей сдвинула брови, пытаясь сосредоточиться, как ребенок, решающий в уме трудную задачу.

– Да, повыше, – продолжал Найджел. – Сам Джимми начинает сдавать, вы так не думаете?

– Не знаю, что и сказать. В таких заоблачных сферах я не вращаюсь.

– Конечно, спустя шесть лет оно и не мудрено… Но у меня такое ощущение, что это не просто усталость от войны.

Найджел замолчал. Он думал. «У Джимми – поразительная жизненная сила, в самые трудные времена он всем нам помогал. Он собрал эту машину и поддерживал ее в рабочем состоянии, он невероятно тактичен, никогда не сделает неверного шага, особенно если речь идет о его персонале, а ведь мы народ ужасно пестрый и неуживчивый! Но в последнее время я иногда чувствую, что у него уже не та хватка… Ну может, точнее сказать, ему приходится заставлять себя не утратить ее. Порой он рассеян. Иногда лишь усилием воли возвращается к предмету, о котором идет речь. Нет былой быстроты и уверенности, когда нужно принять решение. Чуть-чуть раздражителен, что особенно странно в человеке, который всегда был олицетворением уравновешенности… Что ж, может, это естественно после такого долгого напряжения. Война вот-вот закончится – война с Японией; нас, если повезет, месяцев через шесть распустят, он вернется к прежней работе и ни о чем больше не будет думать. Он хороший малый. Я его полюбил…»

Через пять минут Найджел зашел в соседний кабинет, к заместителю директора управления. Харкер Фортескью говорил с кем-то по телефону. Он пододвинул Найджелу сигареты; тот опустился в роскошное кожаное кресло, предназначенное для самых важных посетителей, и стал терпеливо ждать. После того как он услышал от мисс Финлей эту странную историю, он внимательнее, чем всегда, присмотрелся к своему непосредственному начальнику. Лысая голова, впалые щеки, свидетельствующие о нездоровом пищеварении, холодные рыбьи глаза. Что ж, выглядит он обычно, внешне он тот же. Но Найджел давно уже понял, что это – всего лишь фасад. За невзрачной внешностью, начальственными грубоватыми манерами, тягучим бесстрастным голосом, которым он сейчас распекал кого-то, стоял, несомненно, сколько бы в этом ни сомневались некоторые, очень даже живой человек.

Найджел открывал для себя этого живого человека в течение долгих тяжелых лет, когда они трудились бок о бок день за днем, ночь за ночью, изо всех сил стараясь выполнить все задания, которые как из рога изобилия сыпались на управление из других министерств.

К концу рабочего дня, нередко после полуночи, они, пошатываясь от усталости, отправлялись в столовую, и Найджел поглощал там целый поднос колбасного фарша, маринадов, хлеба, сдоб, бланманже, в то время как Фортескью с трудом справлялся со стаканом молока. За этими поздними трапезами Фортескью и открыл ему свою тайную страсть. Год за годом с каким-то маниакальным упорством он собирал – не автографы, не почтовые марки, не фарфор, не мебель, не этикетки спичечных коробков, не редких насекомых, а то, что называл «мои непристойные картинки». Это не были непристойности в буквальном смысле слова. Это были фотографии знаменитых – или печально знаменитых – людей в неприличных позах или в положении, о котором не обязательно знать другим, – снимки, сделанные по большей части еще до того, как изобрели «скрытую камеру», которая сразу всех уравняла. В поисках подобных сокровищ он объездил весь мир, посещал аукционы, прочесывал лавки старьевщиков, скупал старые фотоальбомы. В его коллекции была очень старая фотография: Толстой отталкивает букет, который протягивает ему глупо ухмыляющаяся жена. Был у него снимок, запечатлевший арест Ландрю[7]; еще один, сделанный сзади, показывал, как леди Мельба потихоньку загоняет в кусты крокетный шар соперника; была фотография архиепископа, прославившегося проповедью аскетизма, сделанная в тот момент, когда он подносит ко рту целую ложку черной икры. Но жемчужиной его коллекции, утверждал он – и Найджел не сомневался в истинности его утверждения, – был кадр, снятый каким-то адъютантом-сорвиголовой и запечатлевший Гитлера, когда тот зачем-то старается отгрызть кусочек ковра.

– Да, это я понимаю, – говорил Харкер Фортескью в телефон. – Но дело не совсем в этом. Если вы хотите дать полную картину нашего танкостроения, то важно, во-первых, не замалчивать ошибки, допущенные в тридцать девятом – сорок первом годах, и, во-вторых, достойно оценить вклад, сделанный нашими солдатами на фронтах. Это – основа. (Слово «основа» было одной из главных составляющих образа Фортескью как руководителя.) Что вы сказали? Я могу ответить только одно: мы занимаемся этой работой шесть лет и полагаем, что кое-что в этом смыслим. – И без того неторопливая речь заместителя директора стала подчеркнуто медленной; глаза его гипнотически поблескивали, словно завораживая невидимого собеседника. – Конечно, мистер Уолтерс, если вам нужна продукция иного рода, если вам просто хочется пустить министру пыль в глаза, вы можете обращаться непосредственно к печатникам: я полагаю, они делают такие вещи. Мы здесь такими делами не занимаемся, мы свою репутацию ценим, публика привыкла получать от нас правдивую информацию, конечно, в рамках соблюдения государственной тайны, и такая стратегия приносит долгосрочные дивиденды, могу вас заверить.

Фортескью развернул свое кресло с востока на юго-восток; это означало, что кризис позади. Найджел подумал, и не в первый раз, что во время таких разговоров Харки напоминает овчарку, которая неустанно носится, не давая бестолковому стаду разбрестись и направляя его в нужную сторону, время от времени кусает за ногу отбившуюся овцу. Что и говорить, обладая замечательным чувством деталей и трезвым упорством, он был превосходной пристяжной для Джимми. У того – оригинальность решений, широта замысла, такт. У Харки – логика, организаторские способности, умение доводить дело до конца.

Харкер Фортескью неслышно положил трубку на рычаг. Поглаживая себе лысину, он повернулся к Найджелу.

– Так, с этим разобрались. Дальше берите это на себя. Подготовьте документы для оформления заказа. К следующему понедельнику они пришлют план-проспект. Поручите Биллсону предварительно ознакомиться с фотоматериалами. Постарайтесь, чтобы художественный отдел на сей раз работал по вашему графику, а то они за последнее время совсем распустились. Вам придется иметь дело с Уолтерсом, но его я уже усмирил.