Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг. - Элиас Лённрот
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Путь из Скита на Святой Остров я прошел по льду озера, миновав несколько островов поменьше. Большой остров, длиною в десять верст, окружен несколькими малыми островами. Не знаю, что на меня напало, но стоило показаться строениям и церкви, и мне опять, как и при посещении Валаамского монастыря, захотелось повернуть обратно. Но все же я пошел в деревню. Уже на озере меня застигла темнота, поэтому, придя в деревню, я начал осматриваться, куда бы пойти. Я спросил у одного человека, где живет Большой Старец. Он показал мне, где живет старец и как пройти к нему. Этот еще не очень пожилой одноглазый старик занимал две крохотные комнатушки размером в четыре на четыре с половиной локтя, да и то не один, а с другим монахом, который сидел в дальней комнате и, похоже, читал книгу. Когда я вошел, Большой Старец поднялся навстречу и спросил что-то по-русски. Я ничего не понял и ответил: «Я не говорю по-русски, а по-немецки, по-шведски, по-латински, по-карельски». Тогда он разыскал какого-то мужика, через которого пояснил мне, что ему пора идти в церковь, и велел проводить меня в дом для приезжих. Там я провел ночь, так и не встретив больше старца...
ИЗ ДНЕВНИКА (по-фински)
Тёрмянен, 1 января 1837 г.
Комната для приезжих в Пустыне (или монастыре на Острове) довольно большая, но проходная; в дальней комнате повар по нескольку раз в день варил еду, там же и ночевал. Мне постелили на лавке оленью шкуру, на ней я проспал ночь, подложив под голову свою сумку. Остальные трое или четверо приезжих спали на полу. Говорят, что сюда почти постоянно, как зимой, так и летом, наезжают люди. С одним из них, родом из Киисйоки, мы от нечего делать обменялись ножами. У здешних мужчин, как и у наших, особенно в дороге, на поясе всегда нож-пуукко, только носят они его на правом боку, а у нас принято на левом. Их ножи больше наших, с загнутым вверх кончиком, лезвие около четверти локтя, ручка длиной в четыре дюйма. [...]
СТУДЕНТУ КАЯНУ (Черновик, по-фински)
Тёрмянен, 1 января 1837 г.
[...] Трудно поверить, но после того, как мы с тобой расстались, я одолел более трехсот верст (303), то ехал на лошади, то шел пешком, то на лыжах. В деревне Макари я купил себе две стоящие вещи — лыжи и пуукко, но теперь у меня уже нет ни того, ни другого. На Святом Острове я обменял нож на другой, получше, а лыжи забыл в одном доме, уже перейдя границу и добравшись до Куусамо. Я все же успел пройти на них около шестидесяти верст, так что бог с ними.
От деревни Катослампи до Сууриярви я тридцать верст шел на лыжах по целине и едва не выбился из сил. Отправился я не без проводника, но и он, укрывавшийся от воинской повинности беглец, был не лучше меня. К вечеру мы все же добрались до деревни и остановились у попа-старообрядца Фомы. Если ты помнишь Якконена из Ювялахти, то легко можешь представить себе этого Фому. Во-первых, он не позволил мне пойти в баню, пока все не помылись, хотя мой проводник, жалкий беглец, пошел вместе со всеми. Затем, к моему удивлению, он полвечера бил поклоны, а потом сказал, что его старые закоптившиеся старославянские книги написаны на греческом языке.
В Ските я встретил и племянниц упомянутого Якконена. Они уговаривали меня почитать им книги на русском языке, спеть по-карельски и поиграть на флейте. Их наставница, вернее, попечительница, русская старуха, знала только свой язык и, возможно, происходила из господ. Внешне Скит мало чем отличался от других деревень на русской стороне, расположенных вдоль залива озера Туоппаярви. Церковь тоже ничем не примечательна. То же можно сказать и о Святом Острове. Говорили, что наставник их знает все языки мира, но, должно быть, в их число не входили финский, шведский, немецкий и латынь, которые, как мне показалось, были ему вовсе незнакомы. Всего одну ночь пробыл я на Острове, по-моему, больше смахивающем на логово разбойников, чем на монастырь. Стоило мне появиться, как меня тут же окружили мужики и стали допытываться, нет ли у меня вина продать, до которого, как говорят, они очень падки. Затем один из них, прослышав, что я доктор, захотел выяснить у меня то же самое, что и панозерский писарь в горнице у Васке. Он повел меня к себе домой и показал, что его беспокоило, уплатив за хлопоты две луковицы. Я дважды посетил церковь, но не увидел там ничего примечательного. Из-за темноты я не смог разглядеть иконы, но думаю, их там было немного. Посетив Вааракюля, я два дня провел у Еукконена. Его дом — несколько лучше и богаче других здешних домов, и я поел там досыта. Старые хозяин и хозяйка были еще живы, но старуха большую часть времени находилась в отдельной горнице, видимо, молилась. Я туда не заходил. У них четыре женатых сына, жены у всех живы. Трое из сыновей находились в Финляндии, где торговали вразнос. Четвертый, старший, был дома. Недавно они ездили в Кереть (место торговли хлебом на берегу Белого моря) и привезенную оттуда муку бойко продавали односельчанам по цене три рубля шесть гривенников за пуд. Невестки ухаживали за стариком как за каким-нибудь патриархом: разували его по вечерам, а утром подавали ему носки, обувку и одежду. Незадолго до моего отъезда он снова отправился в Кереть. Мне было забавно смотреть, как его снаряжали в путь: укрывали в санях и пр., и все это доставляло невесткам немало хлопот. Младший из братьев хотел было взять себе жену из Хяме в Финляндии, но почему-то передумал и женился на здешней. Странно, однако, что девушки из Финляндии соглашаются ехать на чужбину, разве не лучше им было бы на родной стороне? Что невесте делать в Турку, коль просватают и дома. Или: Ленивая в Лаппи идет, нерадивая, воду грести.
В Вааракюля я нанял лошадь до Кяпяли — неказистой деревушки, где около десятка домов. В доме, который мне расхвалили как лучший, меня вообще не хотели кормить. Правда, моему проводнику сварили похлебку из рыбы, но, когда я за плату попросил налить немного и в мою миску, хозяйка
