Загадка Александра Македонского - Неля Гульчук

У входа в дом было светло и шумно. Горели факелы, которые держали в руках рабы. Гостей встречали музыканты, игравшие на авлоях, сирингах и лирах. В большинстве своем гости прибывали на роскошных носилках, которые втаскивали на холм запыхавшиеся рабы. Едва хозяева опускались на землю, носильщики бежали за угол, в заднюю часть дома, где собирались и коротали часы ожидания рабы, пока развлекались хозяева.

Вечер был теплым; многие из гостей задерживались на пороге послушать музыкантов. Сладкая, как пение птиц, мелодия парила в сумеречном воздухе. По всему было видно, что Персей мог себе позволить покупать лучшее.

В закрытом паланкине, несомые двенадцатью рабами, к дому были доставлены Таида и Иола. На пороге тут же появился хозяин, одетый в бледно-желтый хитон, украшенный вышивкой из золотых нитей. Он был хорош собой: высокий и крепко сбитый, с волевым подбородком и сверкающими черными глазами. Увидев Таиду, он сделал едва уловимый жест рукой. Музыканты тут же заиграли громче и воодушевленнее.

Рабы опустили свою ношу. Таида и Иола ступили на землю, и свет факелов осветил улыбки на их лицах.

Персей выступил вперед, приветствуя юных гетер:

– Приветствую вас, прекраснейшие из гетер на земле, как звезды на небе! Приветствую тебя, божественная Таида! Приветствую тебя, прелестная Иола!

Таида ответила:

– Приветствую тебя, Персей!..

Обняв гетер за плечи. Персей ввел их в дом.

Музыканты, не переставая играть, двинулись следом за хозяином. Последними покинули свой пост факельщики, двое из которых были оставлены у дверей, чтобы светить приветным светом запоздавшим гостям.

Изнутри доносились восхищенные возгласы. Душа пира наконец почтила всех своим присутствием. Вскоре раздались взрывы хохота и восклицания.

Таида и Иола вошли в пышно украшенную прихожую, куда выходили просторные комнаты с высокими потолками, обставленные с небывалой роскошью.

К Иоле подошел Менандр и тут же увел ее в пиршественный зал, оставив Таиду и Персея одних. Таида огляделась вокруг. Все поверхности были покрыты коврами, драпировками, инкрустациями и картинами. Всюду буйствовали краски, ткани и формы.

«Какая безвкусица», – заметила про себя Таида с истинно аристократическим презрением. Но впечатление безвкусицы составляла не сама обстановка, а то, что все в ней было выставлено напоказ. В доме были только самые дорогие произведения искусства и ремесленные изделия: украшенное чеканкой серебро, коринфские сосуды, ворсовые ковры с Востока, покрытые изящной резьбой, инкрустированные перламутром и лазуритом столы и кресла, затейливые и яркие мозаики, превосходные мраморные статуи и великолепные картины. Вне всяких сомнений, все эти творения принадлежали прежде жертвам войны; для того, чтобы собрать столь выдающиеся и разнородные предметы, не хватило бы и целой жизни.

Зрелище явно награбленного великолепия поразило Таиду. Она пожалела, что дала согласие посетить этот пир.

В ее душу закралась тревога. Невольно вспомнив о подарке, Таида содрогнулась.

Голос Персея вернул ее к действительности.

– Счастливы глаза мои, что тебя видят!

Его взгляд обжег Таиду. Он скользил по ее лицу, по шее, по обнаженным рукам, ласкал ее фигуру, обнимал ее, вбирал в себя.

Таида начала расспрашивать Персея, почему для своего пира из всех афинских гетер он выбрал именно их.

Персей объяснил, что он предпочел бы лишиться глаз, чем ее не видеть. Она – его мечта, о которой он грезил всю жизнь. Он соорудит в своем доме ей алтарь, как своему божеству, и будет приносить в жертву мирру и алоэ, а весной – анемоны и яблоневый цвет.

Охватившее Таиду чувство радости почему-то смешивалось с тревогой.

И хотя Персей говорил много и уклончиво, голос его звучал искренне. Красота Таиды опьяняла его, он желал ее и чувствовал, что и впрямь мог бы поклоняться ей, если бы не знал, что она была возлюбленной его заклятого врага, человека, которого он ненавидел всей душой.

Голоса гостей звучали все громче, и Персей, обняв Таиду, ввел ее в пиршественный зал.

За столами на ложах возлежали: афинские аристократы, старые и молодые, жаждавшие забав, роскоши и наслаждений, богатые торговцы и банкиры, а наряду с ними – певцы, мимы, музыканты, танцовщицы, философы, прорицатели, фокусники, остряки и всевозможные, модой или глупостью людской, вознесенные знаменитости-однодневки, – пестрая смесь людей разных сословий и занятий.

Шум, музыка, запах цветов и восточных благовоний туманили головы.

Персей подвел Таиду к ложу, стоящему в центре зала, и возлег рядом с ней. Тело его прикрывал бледно-желтый хитон с вышитым золотым орнаментом. Руки были обнажены и, по восточной моде, украшены выше локтей двумя широкими золотыми браслетами. Это были мускулистые руки, руки воина, созданные для щита и меча! Сросшиеся густые брови, сверкающие глаза, смуглый цвет лица подчеркивали мужественность и силу характера.

По знаку хозяина раб возложил на головы Таиды и Персея венки из роз.

Ощущая излучаемый Персеем жар, Таида вновь испытала охватившее все ее тело наслаждение. Ею овладела сладостная истома, бессилие, забытье, на какое-то мгновение показалось, что она засыпает.

И Персея волновало ее присутствие рядом с ним. Его дыхание стало частым, речи прерывистыми, по телу пробегал огонь, который он тщетно пытался погасить вином. Но сильнее всего его опьяняли ее руки, грудь, вздымающаяся под тонкой тканью, вся ее фигура, возлежащая рядом с ним, прикрытая прозрачными складками хитона. Он пьянел все больше и больше от близости Таиды, от происходящего вокруг веселья.

Знаменитый мим изображал волшебство любви. От мелькания его рук воздух как бы превращался в сияющее, трепещущее, сладострастное облако, которое обволакивало клонившуюся в истоме воображаемую девичью фигуру, сотрясаемую судорогами блаженства. Это была не пляска, а живая картина, ярко рисующая таинство любви, картина чарующая и бесстыдная.

На мгновение Таиде показалось, что молния сейчас испепелит этот веселящийся дом или потолок обрушится на головы пирующих.

Мима сменили танцовщицы. Исполнив вакхический танец, они рассыпались среди гостей, возлегли на ложа и стали предаваться любви.

Персей совсем близко придвинулся к Таиде:

– Этот хитон скрывает тебя от меня. Сбрось его. Смотри!.. Все ищут любви. Кроме нее, нет на свете ничего!

Пир все больше превращался в попойку, в разнузданную оргию.

Обнажившаяся по пояс танцовщица приникла своей пьяной головой к бедрам одного из молодых юнцов, и он, не менее пьяный, сдувал золотую пудру с ее волос, то и дело поднимая кверху светящиеся блаженством глаза.

Таиде показалось, что она летит в бездну, а Персей не спасает ее, а, напротив, тянет туда. Ей вдруг стал неприятен и этот пир, и Персей, и она сама. Некий голос взывал в ее душе: «Таида, спасайся!», но тут же что-то в ней подсказывало, что она приглашена сюда не случайно, что надо подождать, что за всем происходящим кроется какая-то тайна, что торопиться не следует.

Когда Персей вновь вплотную приблизился к ней, она почувствовала, что спасения ей нет.

– Божественная афинянка. Люби меня!..

Таиду вдруг охватил гнев. Она попыталась обороняться, но тщетно старалась оторвать от себя его руки. Смуглое лицо Персея приблизилось к ее лицу. Оно было жестким и отталкивающим.

– Я что, хуже Александра? Этого вонючего македонца? Что нашла ты в нем? Каждую женщину, которая ему понравится, он затаскивает в постель. Хочешь услышать имена? Это прекрасная Барсина, жена греческого наемника, покойного Мемнона. Это наложницы из гарема Дария. Но это еще не все. Александр обращает внимание не только на женщин. Он делит свое ложе с красавчиком Гефестионом. А, главное, не забывай, что я – афинянин, а ты – афинянка. Македонцы всегда завидовали Афинам и ненавидели наш город. Вспомни Пелопонесскую войну. Они сражались против Афин на стороне спартанцев.

Таида почувствовала, что должно произойти что-то ужасное.

– Отдайся мне прямо сейчас! Я заплачу! Хорошо заплачу! Не меньше, чем царь Македонский! Ты должна быть моей!

И он обнял Таиду и попытался сорвать с нее одежды.

В эту минуту раздался голос Демосфена.

– Александр царь Македонский – тиран. И мы все скоро почувствуем это на своей шкуре, если вовремя не одумаемся. Тирания претит афинскому духу: мы свободные люди, по крайней мере, те из нас, кто не рабы.

Персей, вспомнив о своем предназначении хозяина, поостыл и начал украдкой поглядывать на гостей.

Слова оратора вернули всех к реальной действительности. Все, о чем говорил Демосфен, настораживало.

– Ради собственной славы Македонец затягивает кровопролитную войну. И уже втянул в нее и нас, афинян.

Таида, которая в начале пира не заметила присутствия на нем Демосфена, теперь с благодарностью обратила на него свой взор.

В какой-то миг взгляд оратора встретился со взглядом Таиды, и сердце гетеры сжалось от страха, вернее от неприятного предчувствия.